— Вот и поглядим тогда, — продолжал он, — кто из нас смертный и кто может раньше на тот свет отправиться. А сейчас отвечай, где новенькая?

— Я ничего не знаю и знать не хочу, — прошипела висящая. — Ищи сам!

Ивану стало горько и обидно за всех этих… он даже не знал, как их называть теперь. Ведь были же нормальными здоровыми земными женщинами, может, и матерями, наверняка — любимыми и любящими. И на тебе! Такое превращение! Такая метаморфоза! Нет, наверняка их обрабатывали психотропными препаратами или еще чем-нибудь, недаром же их выдерживали в карантине, готовили, ждали, пока «созреют». Он был убежден, что дело здесь не чисто. Но у него была определенная цель. Он не мог всем помочь, да они и не желали его помощи. Но он был обязан вытащить из этого безвременного родильного дома ее, русоволосую!

И они снова побрели вдоль стены, мимо ряда, бесконечного ряда висящих маток. По дороге Иван решил все-таки разузнать, что двигало смуглянкой, почему она оказалась на особом положении.

И та выложила. То ли от безысходности, то ли будучи в шоке от увиденного, но она сказала:

— Я стала на этих трехглазых работать вовсе не потому, что все мне на Земле осточертело, это ты перегнул! У меня было два пути: или на подвески, или — в садик. Да любая дура на моем месте выбрала бы то же самое. И то-ведь не навечно же, не до смерти! Это просто оттяжка, отсрочка лет до сорока, от силы, сорока пяти, а там… они все равно бы меня приспособили! Только я бы была и не против — после сорока какая жизнь?! Лучше уж висеть вечно. Но не сейчас! Нет, только не сейчас, потом!

— Все ясненько, — заключил Иван.

Они дошли до решетчатой преграды. Крайняя висящая, полностью утратившая человеческий облик, наверное, одна из первых подвешенных здесь, принялась рычать на них, скалить зубы, плеваться. Вид у нее был безумный. Иван не верил, что так выглядя, можно испытывать блаженство. Нет, их просто одурманивали! На них нельзя было всерьез сердиться, их можно было только пожалеть.

— Для тебя пока что свободного места нет, — сказал он с улыбкой смуглянке.

— Хреново шутишь! — зло ответила та. — Все равно мы влипнем! Мне наплевать на тебя, ты сам заварил эту кашу. Но я почему должна страдать, а? Иван отпустил ее руку.

— Ладно, не страдай, — проговорил он раздраженно, — иди, гуляй!

Смуглянка рванулась было от него. Но тут же остановилась.

— Куда это я пойду? — растерянно пролепетала она не своим голосом.

— А куда хочешь!

— Ну уж нет! Сам заманил, а теперь бросаешь! Хватит! Хорошенького понемножку, меня и так многие бросали, хватит!

Теперь она сама вцепилась Ивану в локоть.

— Отпусти меня! — рявкнул он. — Мало того, что цепи таскать приходится, так еще и тебя. Отпусти, кому говорю!

— Иди!

— Нет!

— Ну, как знаешь, — смирился Иван. И на всякий случай проверил — на месте ли парализатор.

В решетке были широченные прямоугольные дыры. И они пролезли через нее, пролезли, не зная даже — куда, зачем.

Им пришлось пройти через трое дверей люков, прежде чем они попали в какую-то большую комнату, забитую непонятными станками-роботами с длинными гибкими манипуляторами, присосками, привесками, вращающимися дисками, прыгающими в залитых маслом цилиндрах шарами и прочим, прочим, прочим.

Для чего все это было нужно, Иван не имел ни малейшего представления. Может, это было какой-то подсобкой, придатком обеспечения того самого зала с матками, может, что-то другое. Во всяком случае, готового продукта всей этой кипучей машинной деятельности Иван не видел — казалось, все шло по замкнутому кругу, по внутреннему циклу.

— Чего стоишь дураком?! — процедила на ухо смуглянка.

— В смысле? — переспросил Иван.

— Ну и туп же ты, братец! Ты что, вечно собираешься с этими обрывками таскаться?

До Ивана дошло. Он подошел к ближайшему вращающемуся диску, подставил под иззубренный торец кольцо. Руку отбросило. Но Иван приспособился. Ему разодрало всю кожу, задело кость, но от одного обрывка цепи он избавился. Со вторым кольцом расправлялся осторожнее, без поспешности — умудрился даже не оцарапаться. Одно его только мучило во время всего этого процесса — вот сейчас освободится, ладно, пускай… а кто знает, может, через десять минут, через миг, или через три дня он снова окажется болтающимся в темнице на цепях? Нет, его уже не хватит тогда! Он лучше тогда захлестнет себе горло этими цепями, удушится! Лучше уж смерть, чем такая житуха развеселая с бесконечными подвешиваниями! Но тут же его рука непроизвольно легла на грудь, прижала к коже крест. Иван освободился от тирании чувств. Нет, он человек, он должен терпеть! Самоубийство-смертный грех! Он не позволит им довести себя до этой крайности. Терпеть, надо терпеть!

— Ты заснул, что ли? — смуглянка дернула его за руку, — Надо смываться отсюда, да поживей! Я нутром беду чую!

И она не ошиблась — наверху разом раздвинулись створчатые квадратные люки, вниз, разматываясь под собственной тяжестью, спустились веревочные лестницы — спустились очень выверенно, не попадая во вращающиеся детали машин и механизмов, а ложась концами в проходы между станками-роботами.

Ивану вспомнилась операция по захвату Гуга Хлодрика Буйного в Триесте. И по спине побежал холодок. Вот сейчас спрыгнет вниз, чуть придерживаясь за веревочные трапы, десяток-другой отважных трехглазых молодцев, и все! Он даже не попытался приподнять ствола лучемета.

Зато смуглянка вырвала у него из-за пояса парализатор, направила его дулом вверх. И Иван не стал у нее отнимать оружия, почему-то он ей доверился в этот миг.

— А-а, все понятно, — проскрипело сверху, — а мы-то думали, чего это экспонаты забарахлили, сбились с ритму, а теперь ясненько… опять этот слизняк поганый!

— Он, как есть он! — согласился с первым кто-то гундосый.

И вниз спустились двое. Спустились неторопливо, будто ощущали себя хозяевами положения. Иван не мог ошибиться — это были Хмаг и Гмых. Но теперь он знал, как поступать с подобными тварями, будь они живыми, полуживыми или киберами. Он резко вздернул ствол лучемета — и выдал половинный заряд. Голова Хмага отлетела, попала в какой-то крутящийся и подпрыгивающий ротор стана, и начала сама прыгать, крутиться, трястись, временами посверкивая на Ивана бессмысленными черными глазами.

— Как это? — гундосо вопросил Гмых. — Это же непорядок!

— А вот так! — выкрикнул Иван.

И снова нажал на гашетку-крюк. Но теперь он был более экономным, мало ли что могло произойти.

Гмых, недовольно и обиженно крякнув, рухнул на широкую конвейерную ленту и поехал куда-то, покатился, подпрыгивая на ней, тряся расслабленными восьмипалыми руками.

— Молодец! — шепнула смуглянка на ухо Ивану. — Теперь ты мне по-настоящему нравишься!

Она не успела договорить последнего слова, как сверху по лесенкам спустилось еще двое трехглазых — и снова это были Гмых с Хмагом! Это было невероятно, но это было так! Иван не сразу понял, что это самые обычные клоны-двойники — их может быть пара, две, сто пар, а может, и сто тысяч! Они неистребимы! Это как сказочный Змей-Горыныч, у которого на месте каждой отрубленной головы вырастают две новые! Это конец, его конец!

— Получай!

Хмага-второго Иван срезал на лету, тот не успел еще и ноги поставить на пол. Дубль-Гмыха он не стал убивать, он просто выждал момента, когда тот завис над пилообразными дисками, и сбил его слабеньким лучиком с лестницы. Гмых упал, диски сделали свое, они очень быстро перемололи его тело, лишь голова не прошла между ними — и принялась, как и у первого Гмыха, трястись, как и у первого Хмага, подпрыгивать и вращаться. Иван поглядел на индикатор магазина лучемета — оставалось на пять-шесть выстрелов средней мощности. Он еще постоит за себя!

Но сверху лезли новые гмыхи, новые хмаги. И конца им не было видно.

Смуглянку била нервная дрожь, вероятно, она еще не привыкла ко всем прелестям этого мира. Каждый раз, когда мимо нее, трясясь и стуча головой на ребрах, прокатывало тело Гмыха, влекомое конвейерной лентой, она вскрикивала, закрывала глаза, пряталась за Ивана. Парализатором она так и не воспользовалась, видно, совершенно растерявшись, а может, и просто со страху, из боязни трехглазых.