Лейтенант понял, что широкоплечий светловолосый сержант не намерен упускать добычу. Судя по автоматным очередям, он уже расправился с одним из людей, которым немецкие саперы помогли пересечь реку. Лейтенанту было приказано ни во что не вмешиваться. Да он и не рвался помогать людям, которых офицеры Абвера сопровождали до реки и напутствовали. На армейских офицеров абверовцы смотрели с легким пренебрежением. Если так, то расхлебывайте неудачу сами.

Солдаты, окружавшие лейтенанта, тоже улыбались, но винтовки и автоматы держали наготове. ППД Мальцева висел на плече. Если в лесу он открыл огонь без колебаний, то здесь требовалась осторожность.

Не раздумывая, Николай вошел в воду, догнал пятившегося парня, перехватил за шею и руку и поволок на берег. Изо рта нарушителя вырвалось придушенное:

– Убивают… большевики убива…

– Заткнись, – выволакивая нарушителя, как куль с мукой, шипел Мальцев.

Офицер выплюнул сигарету и строго крикнул:

– Убивать нельзя. Можно отпускать…

– Сейчас выпущу, дожидайся, – бормотал Николай и раздраженно окликнул застывшего напарника: – Убери винтовку, не дразни союзников. Лучше помоги.

Когда парня скрутили, сержант козырнул офицеру:

– Все в порядке.

– Порядок, – согласился немец. – Попался гриб, лезь в кузов.

Если офицер снова улыбался, то один из солдат мрачно крутил на ремне автомат, то поднимая, то опуская ствол. Мальцев это заметил, но не подал виду. Хотя стало не по себе. Врежет очередь, и уйдет вся компания как ни в чем не бывало. Наглеют немцы.

Но уже слышался топот приближавшейся подмоги. Союзники-германцы не спеша шагали прочь от места происшествия.

Начальник заставы капитан Журавлев вначале послал Мальцева к санитару Фомиченко. Ефрейтор ловко извлек пинцетом острую щепку, вонзившуюся в шею, протер кожу йодом и перебинтовал, несмотря на протесты Николая.

– Чего я как клоун с ошейником ходить буду!

– Как же без повязки? Боевое ранение, – ухмылялся ефрейтор.

Носатый, с покрытыми оспинами лбом, Данила Фомиченко убрал бинт, ножницы и объявил:

– Можешь идти. Там тебя начальство заждалось. Опять хвалить будут. Может, медаль получишь.

– Пошел ты!

Хвалить его вряд ли будут, но капитан – мужик опытный и справедливый. Разберется.

Иван Макарович Журавлев выслушал доклад сержанта, задал несколько вопросов, затем сказал:

– Молодцы, что нарушителей не упустили. Решительно действовали.

Мальцев никак не отреагировал на одобрительную оценку. Покосился на политрука Зелинского. Запустив пальцы в свою густую кучерявую шевелюру, тот что-то отмечал в блокноте. Опять пишет. Значит, недоволен.

– Крепко ты того мужика уделал, – вздохнул Журавлев. – Кость на две половинки. В окружной госпиталь повезли.

– А куда деваться? – по-простому объяснял ситуацию Мальцев. – Не абы с чем, а с маузером приперся. Три раза в меня стрелял.

– Это понятно. Если нарушитель оказывает вооруженное сопротивление, отвечать надо соответственно.

Политрук Илья Борисович Зелинский, оттопырив локти, вписал в свой блокнот какое-то важное слово и выразил свое отношение к происшествию.

– Вы, товарищ Мальцев, опытный пограничник, но пальбу зря открыли. Одиннадцать пуль в нарушителя выпустили. Хватило бы одной или двух. Грохот на весь берег.

Возможно, Николаю следовало ответить: «Виноват!» Но сержант виноватым себя не считал. Сейчас легко рассуждать, а когда в тебя садят с полусотни шагов из маузера, на все по-другому смотришь. Однако политрук считал, что Мальцев не понимает остроту ситуации, и напомнил ему:

– Обстановка на границе сложная. Глядя на вас, и подчиненный Чернышов такую же пальбу поднял бы.

– Не поднял бы, товарищ политрук. Чернышов парень выдержанный. К тому же у него винтовка. Если бы и выстрелил, то раз или два, как вы советуете.

– Я стрелять никому не советую! – возмущенно удивился Зелинский. – Вы что, совсем бестолковый?

– Стараюсь, – неопределенно ответил Николай.

Журавлев, пряча улыбку, погладил коротко стриженную голову. Он знал Мальцева более года и ценил его как решительного и опытного пограничника, знающего свое дело. Оружие и прочие вещи задержанных отвезли в отряд. На заставе имелся именной маузер у старшины Будько. Как крепко бьет эта реликвия Гражданской войны, все хорошо знали. Двухдюймовую доску навылет прошибает, под такую пулю лучше не подставляться. Поэтому капитан поддержал Николая:

– С маузерами шутки плохи. Это хорошо, что ты его обездвижил.

– Изрешетил, а не обезвредил. Помрет чего доброго, – нервничал политрук.

– Говно не тонет. Выживет, – отпарировал начальник заставы. – Значит, смеялись немцы?

– Дурака валяли.

– Это они любят. Самолет облетит наш аэродром или артиллерийский полк, после извиняются. Приборы навигации не так сработали, хотя видимость на полста километров. Культурная нация.

– Культурная, – подтвердил Илья Борисович Зелинский. – Товарищи Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Всякие там Шопены, Гете…

– Как Чернышов действовал? Для него, считай, боевое крещение.

– Нормально. Второго нарушителя под прицел взял, не дал уйти.

– Ладно, иди отдыхай, Николай, – закончил разговор Журавлев. – На вечернем разводе объявим обоим благодарность.

– Насчет отпуска ничего нового?

– Какой отпуск? Разве не знаете обстановки? – встрял Зелинский. – Повышенная боеготовность.

– Знаю. Но отпуск еще на день Красной Армии объявили. И перед майскими праздниками обещали.

– Не об отпусках, о службе надо думать.

Политрук был как всегда прав. Что ни слово, то истина. Хоть и прописная. Про службу и про осторожность на границе. Когда Мальцев вышел из здания заставы, Петр Чернышов спросил:

– Ну что там, не ругались?

– Благодарность обещали объявить.

– Слава богу. Я думал, шум поднимут.

– Шум подняли бы, если б шпионов упустили.

– Они точно шпионы? – озабоченно спросил Петро, которого чаще называли Чернышом.

– О том мы никогда не узнаем. Да и не наше это дело. А вот винтовку больше никогда в сторону немцев не наставляй. Понял?

– Чего не понять?

– Пошли тогда оружие чистить и завтракать.

Дежурный, принимая автомат, винтовку, патроны и гранаты Ф-1, механически глянул в стволы. Сделал запись о расходе боеприпасов: одиннадцать патронов к автомату.

– Пострелял, Николай?

– И в меня тоже постреляли.

– Я видел этого, с перевязанными ногами. Волчара еще тот, зыркает, сожрать готов. Правильно, что не церемонился.

В столовой было пусто. Ночные дозоры уже позавтракали и отправились спать, вечерние готовились к дежурствам. Кормили пограничников хорошо. Пшенная каша с мясом, хлеб с маслом, крепкий горячий чай.

Повар был тоже в курсе происшествия и мяса не пожалел.

– Еще молоко имеется. Будете?

– Мне достаточно, – ответил Мальцев. – Может, Черныш захочет.

– Я буду, – сказал Петро.

Повар глянул на перевязанную шею сержанта.

– Зацепили, Микола?

– Щепка острая отлетела. А пули мимо прошли.

– Сегодня мимо, а завтра…

Повар, растолстевший на своей сытой должности, по-бабьи, подперев кулаками подбородок, раскачивал головой в белом колпаке.

– Осенью, помнишь, Гуськова Антона прямо в лоб уделали.

– Помню.

Николай дождался, пока напарник допьет молоко, и поднялся. Только сейчас почувствовал усталость и даже мелкую дрожь в руках. Как ни крути, а побывал сегодня рядом со смертью.

На следующий день Журавлев вместе с Зелинским ездили на совещание в пограничный отряд. Ничего особенного, еженедельная накачка командного состава. Услышали последние новости.

Комиссар рассказал об активизации работы компартии Болгарии. Там проходят массовые митинги трудящихся с осуждением реакционной политики болгарского царя, заключившего союз с Гитлером. В Албании ширится партизанское движение против итальянских поработителей. Греческий патриот Манолис Глезос сорвал с афинского Акрополя фашистский флаг и водрузил на его место греческое национальное знамя.