Весь вечер Мак-Коркелл выпивал по три стакана виски на каждый стакан, выпитый Тэргудом, он больше слушал, а сам почти ничего не говорил.
Вошла миссис Тэргуд и приготовила им ужин.
— Ну вот, Мэри, — сказал Мак-Коркелл слегка пьяным голосом, — большой путь мы прошли после Чиррабу, а к чему пришли?
— Да, Билл, и думается мне, мы тогда были счастливее.
Мак-Коркелл только собрался расчувствоваться, но Тэргуд перебил его:
— Как бы не так! Я принес себя в жертву ради лейбористской партии, а лейбористам плевать на это. Вздыхать о прошлом? Не поможет. Нужно драться! Завтра утром я лечу в Мельбурн — повидаться с Джоном Уэстом. Он обещал помочь мне, и я поймаю его на слове.
На следующий день Тэргуд имел беседу с Джоном Уэстом.
Джон Уэст уже давно убедился, что помощь людям, попавшим в беду, будь то преступники, бизнесмены, члены парламента или просто люди, ищущие работу, всегда окупается. Люди, обязанные ему, тем самым были в его власти. Но, прикинув, как дорого обойдется спасение Тэргуда, Джон Уэст сказал: — Я уже приводил вам слова покойного Дэви Гарсайда. Ну так вот, вас могут оправдать, если у вас хватит денег.
Тэргуд поспешил перебить его: — У меня есть немного денег, но если я все их ухлопаю на это дело, что станется со мной потом? Ведь я помог вам нажить не одно состояние. Вы сорвали изрядный куш на Чиррабу и Маунт-Айсе. А о Маунт-Айсе могут упомянуть. Нельзя предвидеть, что может всплыть в ходе разбирательства. А я всегда защищал ваши интересы в Куинсленде, и Мак-Коркелл тоже. Потом этот закон о таможенных тарифах. Думаю, что вы…
Вдруг Тэргуд обратил внимание на лицо Джона Уэста. Оно не выражало решительно ничего. Даже обычная злость, казалось, исчезла на мгновение. В течение нескольких секунд оба они не проронили ни слова.
— Послушайте! — заговорил Джон Уэст, почти не разжимая губ. — Мне надоело, что из меня вечно выкачивают деньги. За прошлый год я потерял почти миллион фунтов, и тем не менее все снова ждут от меня подачек. Не пугайте меня Маунт-Айсой. Это дело я беру на себя. Деньги у вас есть, и гораздо больше, чем вы признаете. Вы заплатите половину, в противном случае я не пошевелю и пальцем. Я собираюсь в Брисбэн. У меня там дело — националистское правительство хотело прикрыть мои бега, издав закон, запрещающий устройство рысистых испытаний в коммерческих целях, но я создал некоммерческую организацию, так же как я это сделал в Виктории. В Брисбэне я похлопочу за вас и Мак-Коркелла, но вам придется выложить половину необходимой суммы. А это может стоить многих тысяч. Мне лично наплевать, упрячут ли Гаррарди и Рэнда в тюрьму на всю жизнь или нет. Будь они осторожнее, этого не случилось бы!
— У Мак-Коркелла есть немного денег, но все они вложены в ценные бумаги — бережет про черный день. Все наличные деньги он израсходовал на свою поездку. Я сам оплачу половину.
Через неделю начался процесс. Первые несколько дней Джон Уэст провел в Брисбэне. Один из его подручных «поладил с присяжными» настолько успешно, что даже сам Дэвид Гарсайд был бы доволен. Действовали наверняка. Присяжные были тщательно подобраны. На ночь им разрешали возвращаться по домам. Старшине присяжных, которого Тед Тэргуд знал лично, было уплачено пятьсот фунтов, а каждому из присяжных по сто за решительный вердикт «невиновны».
Судья — дородный, общительный весельчак, большой любитель выпить, женившийся на официантке, которая уверила его, что ждет от него ребенка, — весьма легкомысленно относился к жизни и к правосудию. Уговорить его оказалось так же легко, как и старшину присяжных. Судья тоже хорошо знал Тэргуда — ему он был обязан своим назначением на эту должность.
Хотя Тэргуд и говорил, что судья проявит «благоразумие», Джон Уэст все же сомневался в этом. Он считал, что судьи редко берут взятки наличными, предпочитая беспристрастно применять пристрастные законы. Но все же он нанес судье визит.
Судья сказал, что он рад бы помочь, но доказательства, представленные правительственной комиссией, весьма неблагоприятны для обвиняемых и влиять на судебное разбирательство с целью добиться оправдания было бы крайне рискованно.
— Они невиновны. Это политический процесс, — убежденно заявил Джон Уэст, — и если они будут оправданы, даю вам слово, что вы будете назначены членом верховного суда.
— Это очень любезно с вашей стороны, мистер Уэст, — ответил судья. Но поскольку он слышал, что Тэргуд готов купить оправдание за любую цену, он хотел за свои услуги получить более существенную награду. — Видите ли, если защитникам и обвиняемым не удастся опровергнуть все многочисленные улики, собранные против них…
— У них лучшие защитники, каких только можно достать за деньги. — Джон Уэст не отрывал глаз от лица судьи, пытаясь прочесть его мысли, точно так же как в те далекие времена, когда он бросил золотой констеблю Брогану. Вдруг он быстро вытащил из кармана толстый конверт. — Впрочем, я пришел к вам не для того, чтобы обсуждать предстоящий процесс.
Джон Уэст положил конверт на стол. — Я давно собирался, лично от себя, преподнести вам скромный подарок в три тысячи фунтов в знак благодарности за то высокое сознание гражданского долга, которое вы неизменно проявляете при исполнении ваших обязанностей.
Судья отвел глаза.
— До свиданья, ваша честь. Да, еще один маленький пункт. Я не хочу, чтобы на суде упоминались рудники Маунт-Айса или то обстоятельство, что я интересовался Мельбурнской компанией, которая задержала выплату арендной платы.
— Понятно, мистер Уэст. Передайте Тэргуду, чтобы его адвокат зашел ко мне завтра вечером. Это трудное дело, очень трудное.
Когда Джон Уэст ушел, судья налил себе шотландского виски, выпил, налил еще и только после этого вскрыл конверт; он дважды пересчитал бумажки, бережно и любовно касаясь их пальцами.
Доктор Дженнер готовился к судебному процессу с более спокойным сердцем, чем к расследованию правительственной комиссии. Тогда он не хотел стать в руках крупных капиталистов орудием, которое они могли бы использовать против лейбористского правительства. Теперь ему было безразлично, приведет ли это к падению правительства или нет. Он не видел ничего хорошего в дальнейшем пребывании Саммерса у власти. Саммерс сделал все, чего требовали от него отечественные монополии и английские держатели ценных бумаг. И все это сошло ему с рук, тогда как аналогичные меры, проведенные националистами, привели бы чуть ли не к революции.
Но и на суде, так же как и в правительственной комиссии, Дженнер решил говорить только о мошенничестве. Он считал, что было бы недостойно упоминать о слухах, которые доходили до него в Кэрнсе и других местах.
По мере того как шло судебное разбирательство, Дженнер начал подозревать заговор. Уж очень судья старался проявлять беспристрастие по пустякам, как это всегда делают пристрастные судьи. Кроме того, чувствовалось, что ему заранее известна тактика защиты. Факты, которые год тому назад привели к убийственному заключению, сейчас представлялись в несравненно более невинном свете.
Папки с материалами о налогообложении мэлгарского синдиката, служившие важными уликами во время работы правительственной комиссии, исчезли. Один из докладов самого доктора Дженнера, копии которого у него не сохранилось, тоже исчез.
Тэргуд и Мак-Коркелл отказались дать устные показания на суде. По правилам судебной процедуры это было дозволено. В письменных показаниях Мак-Коркелл признал, что владеет акциями рудников, и отметил, что никогда не отрицал этого.
Тэргуд признал, что получал чеки на крупные суммы от Мак-Коркелла, но отказался сообщить, для чего они предназначались. Рэнд заявил, что передавал акции Гаррарди и Мак-Коркеллу «по дружбе», но ему не было известно о каком-либо отношении Тэргуда к рудникам.
После одного из заседаний суда Тэргуд подошел к Дженнеру и сказал ему с насмешкой: — Ну вот, Дженнер, вы пытались погубить меня за то, что я выгнал вас из партии. Вы встали на сторону националистов, как я и ожидал. Но ни вы, ни ваши националисты не добьетесь своего.
