— Эштон требует только национализации банков, — возразил Саммерс. — Должно быть, он понимает, что наша конституция не допускает ничего большего, если вообще допускает и это.

— Конституция не должна быть нарушена, — сказал Мэлон. — Я отнюдь не хочу вмешиваться в политику, но мое глубочайшее убеждение — и его разделяют другие архиепископы и представитель Ватикана, — что все католики в Канберре должны воспротивиться роспуску обеих палат.

— Я вижу, что вы правы, ваше преосвященство, — смиренно признал Саммерс. Цитаты из папской энциклики, видимо, произвели на него сильное впечатление. — Я немного запутался. Ведь и я однажды забыл о послании святого отца. Именно я внес предложение включить пункт о социализации в двадцать втором году. С тех пор мои взгляды изменились. Впрочем, принятие моего предложения в известном смысле сыграло положительную роль, ваше преосвященство.

— В каком же это смысле, позвольте вас спросить?

— Это выбило почву из-под ног коммунистов. В то время они пользовались значительным влиянием: ведь революция в России способствовала распространению среди рабочих социалистических идей. А внесенная мною резолюция помогла удержать австралийских рабочих в наших рядах.

— А вы не думаете, что это был весьма опасный способ сохранить свое влияние? — сказал Мэлон с улыбкой. — Но я должен согласиться, что ваше доброе имя среди всех слоев рабочих сослужит вам хорошую службу в час испытаний.

— Я полагаю, что пользуюсь поддержкой подавляющего большинства рабочих, — с гордостью ответил Саммерс. — Я думаю, что сумею провалить предложение Эштона. Пока я возглавляю фракцию, у нас будет царить здравый смысл, а не социализм. Тэргуд не социалист, хотя многие, вероятно, считают его социалистом из-за его радикальных речей. Вы же знаете, он был против моей резолюции в двадцать втором году. Я почти уверен, что сумею убедить его выступить против Эштона. А Лайонс, как вам известно, ваше преосвященство, католик, человек уравновешенный и честный. Он тоже выступит против Эштона.

Мэлон и Саммерс продолжали обсуждать положение в Канберре. Джон Уэст переводил взгляд с одного на другого. Ему трудно было следить за их разговором, и его слегка обижало, что архиепископ Мэлон, а не он, так говорит с премьером.

Наконец Мэлон взглянул на часы. — Боже мой, уже пятый час. Мне пора, мистер Уэст. Не беспокойте миссис Уэст, я сам найду дорогу. — Обратившись затем к Саммерсу, он добавил: — Да будет с вами благословение божие в вашем трудном деле, мистер Саммерс. Я буду возносить за вас молитвы всевышнему. До свидания.

— Я тоже должен идти, — сказал Саммерс, — меня ждут к обеду. До свидания, мистер Уэст, благодарю вас.

Неделю спустя перед заседанием лейбористской фракции Фрэнк Эштон потягивал виски с содой в баре парламента. На душе у него было тревожно. Еще несколько дней назад он побился бы об заклад, что его предложение будет принято, а теперь он сильно в этом сомневался.

Весть о победе лейбористов на октябрьских выборах принесла Фрэнку Эштону больше горечи, чем радости. Она не вдохнула бодрости в его больное тело. Он потерял не только физические силы, но утратил политическое чутье. Как и многие другие, он слепо поверил в мнимую прочность периода процветания.

Два года назад тяжкий недуг на много месяцев приковал его к постели. До сих пор еще все суставы мучительно ныли. Ему даже трудно было одеться, и он еле передвигал ноги. По совету одного из врачей Эштон прибег к весьма оригинальному способу лечения; врач сказал, что укусы малярийных комаров могут исцелить его. Он решил поехать на острова. Такая возможность неожиданно представилась ему. Его навестил Джон Уэст, будто бы лишь для того, чтобы справиться о его здоровье. Когда Эштон рассказал ему о совете врача, Уэст ответил: — Я дам вам пакет акций одной из моих горнорудных компаний, и вы можете за счет компании обследовать шахты, когда поправитесь.

Фрэнк Эштон принял предложение. Он был по уши в долгах.

Перед уходом Джон Уэст спросил: — А вы не думаете из-за вашей болезни уйти с поста заместителя лидера?

Так вот что нужно было Уэсту! Эштон и сам собирался подавать в отставку. Он месяцами не бывал в Канберре. Здоровье больше не позволяло ему занимать такой ответственный пост. В этом не было ничего бесчестного, он никому не продался. Его здоровье настолько подорвано, что он вообще намеревался уйти от политики. Однако не будь он так тяжело болен последние два года и не приди к нему Уэст в этот злосчастный день, сейчас он, вероятно, был бы премьер-министром Австралии.

Фрэнк Эштон был недоволен создавшимся положением. Лейбористская партия только формально пришла к власти. Она имела большинство голосов только в палате представителей. Консервативный сенат мог тормозить все прогрессивные мероприятия. За последний год безработица катастрофически возросла; благотворительные учреждения оказывали скудную помощь. Саммерс простодушно надеется на высокие пошлины и на прекращение иммиграции из южно-европейских стран.

А Тэргуд носится со своим планом дополнительного выпуска бумажных денег. «Тэргуд — его коллега в правлении горнорудной компании», — с горечью подумал Эштон. Тэргуд — правая рука Джона Уэста, этот взяточник, который лез из кожи, чтобы провалить резолюцию о социализации в 1922 году, а позже опозорил лейбористскую партию штата Куинсленд. Когда Фрэнк Эштон, встретив Тэргуда в Сиднее перед выборами, спросил, поддержит ли он национализацию банков, Тэргуд уклонился от ответа.

И этот Лайонс из Тасмании — такой же лейборист, как любой член оппозиции, ограниченный обыватель с честолюбивой женой, ищущий славы и власти для своего Джо. Потом группа Рейна из Нового Южного Уэлса, готовая в любую минуту вызвать раскол. И ветераны кампании против всеобщей воинской повинности, в большинстве своем католики из штата Виктория, группирующиеся вокруг Саммерса. Кто же составит левое крыло? Один Фрэнк Эштон? Фрэнк Эштон, паралитик, член правления золотопромышленной компании, где применяется рабский труд? Он своими глазами видел, как чернокожие надрываются в шахтах, и пожаловался Уэсту на тяжелые условия их труда. «Сейчас им лучше, чем было раньше», — ответил ему Уэст.

Для того ли он более тридцати лет боролся в рядах лейбористского движения, чтобы так кончить?

В последние годы он стал «почтенным» человеком. Его пребывание на посту заместителя лидера партии в течение шести лет после 1922 года совпало с периодом бума, и он палец о палец не ударил, чтобы подготовить рабочих к предстоящему кризису. Он знал, что нечего надеяться на то, что лейбористская фракция будет бороться за социализм, но он считал насущно необходимым хотя бы изъять Австралийский банк из-под контроля крупных капиталистов. А этого можно было добиться, лишь располагая большинством в сенате. Во что бы то ни стало нужны были новые выборы.

Золотопромышленная компания выплатила первые дивиденды. Впервые за десять лет он мог смело глядеть в лицо своим кредиторам, но не мог заглушить голос своей совести. Единственное средство восстановить уважение к себе — это заставить лейбористов назначить новые выборы и получить от народа полномочия на проведение национализации банков.

Какой парадокс эта лейбористская партия! Она возвещает, что цель ее — социализм, а между тем большинство ее членов не социалисты. Основной пункт ее программы — социализация производства и распределения; конституция не допускает социализации, но лейбористы и не заикаются о пересмотре конституции. Может быть, коммунисты правы, и лейбористы в самом деле замаскированная агентура крупного капитала? И все-таки эта партия может облегчить рабочим бремя нищеты, если бы только ему удалось сегодня одержать победу. Он должен ее одержать!

С Мартой совсем сладу нет: она становится просто невменяемой — а все оттого, что отчаянно ревнует его к Гарриет и во что бы то ни стало хочет разбогатеть. Бедная Марта! Как он старался убедить ее, что он защищает рабочее дело и не должен богатеть, а обязан посвятить рабочим всю жизнь, чтобы облегчить их участь. Какой насмешкой звучат сейчас эти слова! Хорош защитник рабочего дела, нечего сказать!