Милый Пауль, она все любила в нем — и его сентиментальные изъяснения в любви, и его неуверенную и не слишком талантливую игру, и его страсть цитировать Ницше и Шпенглера. Она расстроена, только и всего. Отец ее скряга, он воображает, что всякий, кто захочет жениться на ней или на Мэри, только гонится за его деньгами.

Пауль любит ее, иначе и быть не может!

Разве забыть ей, как с каждой неделей в ней крепло страшное подозрение, что она беременна. Первые порывы отчаяния сменились желанием бросить всем вызов: у нее будет ребенок, это — дитя любви. Почему Пауль сначала так бессердечно убеждал ее избавиться от ребенка, а потом с радостью согласился на ее предложение тайно обвенчаться?

Как непохожа была их свадьба на ее мечты! Пауль не был католиком, и поэтому, по правилам католической церкви, они должны были венчаться в ризнице; как убого, как унизительно совершался обряд венчания! Молодой священник, зная или догадываясь, в чем дело, старался проявить чуткость, но в каждом его жесте сквозила обидная снисходительность. Присутствовавшая на венчании мать все время плакала. Джон-младший был шафером и то и дело отпускал шуточки, даже притворился, что потерял кольцо. Джо и Мэри наблюдали спокойно и дружески. Мэри захватила с собой фотоаппарат и сняла новобрачных после венчания. Бабушка тоже была в церкви; деловитая и приветливая, она всеми силами старалась хоть немного поднять настроение.

Марджори Уэст мечтала о пышном обряде венчания в церкви, о торжественной мессе в сопровождении органа, о том, как в присутствии множества родственников и друзей отец поведет ее к алтарю, к Паулю и как за свадебным обедом будут произноситься красивые речи. И вот вместо всего этого ее ждала такая жалкая церемония, такая боль и горечь.

Когда они выходили из церкви, Пауль прошептал ей на ухо: — Не грусти, все обойдется. Жаль только, что у нас нет разрешения твоего отца.

Брачную ночь они проведут не вместе. Она будет здесь, а Пауль в гостинице, но завтра они соединятся на пароходе.

Разговор на веранде не клеился. Миссис Моран и Мэри усердно старались быть веселыми и вывести Марджори из задумчивости. Марджори, заметив, что мать украдкой вытирает глаза, сделала над собой усилие и заговорила с деланным оживлением: — Надеюсь, папа не пригласит этого ужасного Ренфри к ужину. Я уверена, что расхохочусь ему в лицо, если мне еще раз придется сидеть с ним за столом, слушать его пошлые разговоры и смотреть на его дурацкую сигару.

— Я не думаю, что мистер Ренфри потревожит тебя сегодня, — ответила миссис Моран. — Ему, кажется, крепко достается сейчас. Во всяком случае, из музыкальной комнаты доносятся раскаты сердитого голоса. А по-моему, мистер Ренфри очень забавен.

— Ренфри — неплохой парень, — проговорил Джо, думая о чем-то своем. Он сидел, наклонившись к столбу, устремив взор в надвигающиеся сумерки — как бы силясь найти в них разгадку семейной трагедии. — Немного чудаковат, только и всего.

— Милое чудачество, если судить по газетам от прошлой недели. Не понимаю, как папа может иметь с ним дело, — сказала Мэри.

— Ренфри работает у вашего отца еще со времени тотализатора в Керрингбуше. Они, кажется, учились вместе, — ответила миссис Моран. — Сдается мне, ваш отец приглашает его к ужину нарочно, чтобы поставить нас в неловкое положение. Он думает, что это очень смешно.

Вновь наступило молчание. На дорожке послышался хруст гравия под чьими-то осторожными шагами, и из темноты показался Андреас. Он робко подошел к веранде, как бы опасаясь, не случилось бы чего-нибудь в его отсутствие и не ждет ли его враждебный прием. Поздоровавшись со всеми, он сел рядом с Марджори.

Из парадной двери вышел Ренфри, закурил сигару и пошел к воротам, бормоча что-то себе под нос и, видимо, не заметив сидящих на веранде.

Становилось свежо, и миссис Моран предложила перейти в комнаты. В холле они встретили Джона Уэста. — Марджори, — сказал он негромко, — зайди на минутку в музыкальную комнату.

Все пошли в гостиную, а Марджори с сильно бьющимся сердцем последовала за отцом. Выдержит ли она его беспощадный допрос, очевидно предстоящий ей?

Джон Уэст включил свет, сел за круглый стол посреди комнаты и отодвинул в сторону вазу с цветами.

— Садись, Марджори.

Она поспешно пододвинула стул и села напротив него. Стыдясь своей беременности, она очень боялась, как бы кто-нибудь не обратил внимания на почти неприметную округлость ее фигуры.

— Марджори, вот тебе немного денег на дорогу, — сказал он, передавая ей небольшую пачку десятифунтовых бумажек.

Она молча взяла деньги.

— Почему ты такая грустная?

Она ответила не сразу. Нужно было солгать, как она никогда в жизни не лгала — искусно и убедительно. — Я хочу выйти замуж за Пауля, папа. Вот почему я грустная.

Трудно было выдержать его испытующий взгляд. — Ты уверена, что ты уже не вышла за него?

— Не понимаю, что ты этим хочешь сказать.

— Я хочу сказать, что в моем доме что-то затевают, о чем мне не докладывают, и это касается тебя и… и Андреаса.

Марджори не нашлась что ответить. Отец наклонился к ней. — Если ты ослушаешься меня, ты пожалеешь об этом. Я хочу оградить твои интересы, твою карьеру, твое счастье от этого немца, этого голоштанника, которому нужны только твои деньги. Забудь его. Когда вернешься домой и начнешь давать концерты, тогда и найдешь себе хорошего мужа, богатого, с положением.

— Ты придаешь слишком большое значение богатству и положению, папа, — сказала она. Потом пододвинулась к отцу и заговорила просительно: — Папа, разве ты не видишь? Я люблю Пауля и должна выйти за него замуж. Происхождение, религия и богатство — это еще не все. Будь благоразумен, прошу тебя.

— Я очень благоразумен. Я твой отец и знаю, что для тебя лучше. Пока я жив, ты не выйдешь за этого человека.

Нелепость этого разговора была так очевидна, что она чуть не расхохоталась и не выложила ему всей правды, но вовремя сдержалась. — Я поступлю так, как мне подскажет сердце, папа.

Джон Уэст встал, ухватившись обеими руками за край стола, Марджори выдержала его взгляд. Она смотрела на отца, на его подтянутую фигуру, седеющие волосы — он казался бы почти добродушным, если бы не глаза и рост. Одно мгновенье ей хотелось крикнуть: «Папа, ведь я же твоя дочь! Мне нужна твоя помощь. Я все расскажу, и ты поможешь мне», — но она знала, что это бесполезно.

Джон Уэст разделял участь всех деспотов: его безжалостная жестокость нередко вынуждала окружающих к обману. В начале разговора он хотел обойтись с Марджори ласково, по-отечески, но она противилась его воле — значит, он должен запугать ее, пригрозить суровой карой. Он наклонился к ней и сказал с расстановкой, подчеркивая каждое слово: — Здесь что-то затевается! В моем собственном доме уже целый месяц все в заговоре против меня. Я отлично вижу это по твоей матери и Мэри и по твоей бабке. Здесь что-то творится, и я этого не потерплю. Если ты ослушаешься меня или уже ослушалась, я оставлю тебя без гроша, и ты больше не переступишь порог этого дома!

Непреклонность, прозвучавшая в его словах, заставила сердце Марджори сжаться. Завтра она уезжает и, может быть, больше никогда не увидит своего отца, родной дом, свою семью. О боже, разве это ее вина? Пауль, Пауль, ты должен любить меня, ты должен быть добр ко мне!

Доктор Дженнер сидел в холле нового отеля «Атлантик» в приморском городке Кэрнсе штата Куинсленд. Стоял сезон дождей. Ночь была душная и тихая. Хотя Дженнер и привык к жаркому климату и благоразумно облачился в белую рубашку и брюки, духота угнетала его и лишала бодрости.

Он больше не состоял на службе у правительства штата Куинсленд и в Кэрнс приехал по поручению частной горнопромышленной компании. Его отказ капитулировать перед посулами и угрозами премьера Тэргуда стоил ему должности.

Доктора Дженнера только что посетил секретарь местного профсоюза горняков, приходивший просить его выступить перед отъездом на собрании рабочих. Секретарь рассказал и о делах, творившихся в Чиррабу. По его словам, Тэргуд, Рэнд и Мак-Коркелл жили под постоянным страхом разоблачения и были готовы на все, лишь бы пресечь нападки, которым они подвергались все чаще и чаще. Особенно настойчиво боролись против аферистов три человека. Один был уже мертв, второй сидел в сумасшедшем доме, а третьим был сам доктор Дженнер.