С этими словами я повесил трубку. Не зная, куда мне теперь идти, я пересёк парк в обратном направлении и отправился на север, дойдя до Турмштрассе. Там перед моими глазами предстала картина, виденная мною впервые. В те годы я видел на лондонских улицах кэбы, омнибусы и конку, но не паровые экипажи, так как в пределах Лондона паровой двигатель годится лишь для подземки. А тот агрегат, который я сейчас видел, был самоходный, но тем не менее у него не было ни трубы, ни парового котла. Дым шёл не из трубы, а с задней стороны, и изнутри слышался постоянный треск. На сиденье сидел почтальон со светлыми усами, рядом с ним на сиденье лежала сумка с письмами и газетами. Но у нас почтальоны ходят пешком, или ездят на велосипедах в сельской местности.
Немец остановил свою штуковину. Не произнося ни слова, он протянул мне визитную карточку. В поезде я успел полистать словарь, и чтение не составило особого труда. Качество типографского оттиска оставляло желать лучшего, а информация выглядела несколько хвастливой.
ЭРНСТ ШТОЛЬЦ
Единственный почтальон Берлина
Шофёр безлошадного экипажа
Почитатель Гомера
Почтамт на Унтер ден Линден
Йоркштрассе 2
— Вы из Великобритании? — спросил немец по-английски.
— Да, сэр.
— Впервые попали в Германию?
— Да, сэр.
— Отставной военный и курите трубку?
— Да, — я изумлённо взглянул на немца. — Откуда вы всё знаете?
— Мои рассуждения очень просты. Судя по выражению лица, вы в первый раз увидели безлошадный экипаж с двигателем внутреннего сгорания. Немцы уже знают о них, так как этот вид транспорта есть в каждом немецком городе, а его владелец известен всему городу. Но вы, как видно по внешности, горожанин. Следовательно, вы не немец. Следовательно, вы англичанин или русский или другой иностранец, в то время как магометанин, африканец, азиат, индеец или житель Океании не подходят к вашей внешности. Американец или француз также не подходят, так как эти народы знакомы с такими безлошадными экипажами. По крайней мере, я так считаю. С другой стороны, у вас в руках англо-немецкий словарь. Следовательно, вы англоязычный: англичанин или американец. Американца я уже вычеркнул, остаётся англичанин. Вы привыкли носить военный мундир и поэтому держите носовой платок в рукаве.[6] Я вижу его даже из автомобиля. И, судя по внешнему виду этого платка, вы прочищаете им внутрённюю поверхность курительной трубки.
Вероятно, моё лицо действительно выражало удивление. Но то, что незнакомый немец продемонстрировал способности, присущие моему знаменитому другу, удивило ещё больше. Легко было представить, что этот умник догадается о моей службе в Афганистане.
— Вы, англичане, до сих пор не имеете понятия об автомобилизме! Кстати, вам нужна сегодняшняя газета, Berliner Lokal-Anzeiger? Вы найдёте в ней информацию о похищении «клада Приама».
В этот миг я проявил поспешность, о которой впоследствии вспоминал со стыдом: я машинально схватил показанную мне газету и на глазах любопытных прохожих побежал обратно на вокзал, где в камере хранения лежал чемодан с немецко-английским словарём.
Когда-то я назвал Лондон огромным мусорным ящиком, а Холмс назвал его гигантским человеческим ульем. Берлин, соответственно, можно назвать огромной конвейерной линией, ведь в нём всё движется. Мне пришлось убедиться в этом на собственном опыте. На перекрёстке я споткнулся о рельсы и, подвернув ногу, неожиданно получил удар тока. Что-то громко заскрежетало слева. Я упал и лишился сознания, увидев вагон конки, возникший прямо передо мной без конной тяги. Помню лишь, что моё сознание погрузилось в темноту, и несколько часов были вычеркнуты из моей памяти.
Теперь будет уместно изложить фрагмент письма, написанного мною в Берлине, а если быть точным, то вторую половину. Первая половина описывает только что описанные события, и нет резона заново описывать их теми же словами. Стоит заметить, что Холмс велел отправить телеграмму, но я написал слишком много. Придётся отправить письмо, хотя оно дойдёт до Англии позже, чем телеграмма.
Клиника Шарите, Берлин
31 июля
…Когда я очнулся, было совершенно непонятно, что со мной произошло. Откуда взялась конка, если на рельсах не было лошадей?
Я лежал на больничной койке. Представителям моей профессии не нравится быть пациентами, вот я и боялся, что меня будут лечить. Горчичники были первым, что пришло мне на ум. Постыдная участь для врача. Кроме того, здесь много чахоточных, хотя я и не контактирую с ними. Профессор Кох использует их для изучения этой неизлечимой болезни, но я не знаю, сможет ли открытый им туберкулин принести излечение больным.
Медсестра объяснила мне, в чём было дело. По улице ехал электрический Straßenbahn, или, как говорят у нас, трамвай. Его недостаток, оказывается, заключается в том, что электроэнергия для трамвая передаётся через третий рельс, а измеряется она напряжением 150 В. То, что я выжил, имело элементарное объяснение. Живучесть объяснялась тем, что используемый в технике постоянный ток менее опасен, чем неиспользуемый переменный, то, что трамвай к тому времени начал останавливаться, и то, что ток прошёл сквозь носок.[7]
Врачи сказали, что мне нужно оправиться после пережитого шока. Поэтому я лежу в палате уже сутки, хотя сам поставил себе более утешительный диагноз. Медсестра по имени Агнесс Клозе кормит меня пончиками-берлинерами, и она весьма хороша собой. Но прелестное лицо и голубые глаза лучше видеть самому, чем читать о них в моём письме. В свободное время я переводил статью из «национально-монархической» газеты Berliner Lokal-Anzeiger, полученной от Штольца.
Как пишет газета, некий солдат, находясь вечером на Бисмаркштрассе, услышал из-за угла голос. Этот голос (баритон) предлагал кому-то драгоценное украшение для «ношения в свободное от дежурств время». Другой голос (меццо-сопрано) отказался от презента. Вполне вероятно, что речь идёт об украшении из «клада». Но солдат не видел, кто это разговаривал, поскольку неизвестные варвары разбили фонари, расположенные вдоль Бисмаркштрассе. Фонарщик обнаружил, что фонари забиты углём, не позволяющим газу выходить наружу.
Также я получил информацию от медсестры. Молодая леди видела, как мимо клиники прошёл мужчина в цилиндре. Она говорит: «В палате было открыто окно, и я заметила, что от прохожего пахнет серой, как от дьявола. И он оставил за собой грязные следы. Как говорят у вас в Англии, это не по-джентльменски». Я поинтересовался, не было ли запаха пива или шнапса — этих национальных немецких напитков. Ответ был отрицательный.
Больше мне нечем поделиться с вами. Могу добавить только, что после пребывания в пешаварском госпитале мне уже не хочется находиться на стационарном лечении. Поэтому прошу вас приезжать поскорее.
Д-р Дж. Х. Ватсон
В коридоре послышались шаги, раздался недовольный голос врача, и в палату неожиданно вошёл тот самый немецкий военный, который поделился со мной деньгами у таксофона. Но теперь в его руках была огромная железная труба, достававшая до потолка. На нём были те же плащ, островерхая каска, на бледном лице были тёмно-рыжие усы и ястребиный нос. Но когда он поправил плащ, под ним показались рукава гражданской одежды.
— Guten Abend, Frl. Klose. Guten Abend, Dr. Watson.[8]
Немец, положив трубу в коридоре, сел на соседнюю койку и, не спросив разрешения, принялся читать моё письмо. Дочитав до конца, он беззвучно засмеялся.
— Ватсон, заметили ли вы, как это письмо напоминает ваши рассказы, где так заметно влияние художественной литературы? Вам обязательно хочется сообщить побольше подробностей и незначимых деталей. Так и в письме: некоторые из приведённых вами фактов можно было бы опустить без потери ценности информации. Поэтому в следующий раз отправляйте телеграмму!
