— Это их мир. Они не должны его бояться. Они станут такими же ловкими, как матросы, бегающие по реям. Эти ветки пошире, чем дороги в некоторых городах, где я бывал. Единственное, что может помешать вам ходить по ним, это знание о том, как далеко падать до земли. Думайте лучше о крепком дереве под ногами.

Под его присмотром и вцепившись в его руку, я сделала несколько шагов по одной из веток. Когда мы отошли подальше и она начала качаться под нашим весом, я не выдержала и убежала обратно на платформу. При взгляде вниз виднелись только крыши нескольких жалких хижин. Мы покорили совершенно другой мир. Тут гораздо светлее, хотя всё ещё не так, как на солнце, и мы гораздо ближе к цветам и плодам. Яркие птички кричат на нас, словно подвергая сомнению наше право тоже селиться здесь. Их гнёзда свисают с веток, словно корзины. Я рассматривала эти домики и размышляла, не смогу ли последовать их примеру и создать безопасное «гнездо» для себя. Мне уже начинает казаться, что территория моя по праву амбиций и искусства, словно я поселилась в одной из своих статуй. Могу ли я изобрести город, состоящий из подвешенных домов? Даже эта платформа, пока пустая, кажется устойчивой и грациозной.

Завтра мне нужно посоветоваться с матросом Ритайо и ткачихой Сьюит. Я припоминаю грузовые сети, которые в доках переносят тяжести с берега на корабль. Можно ли поместить в такую сетку небольшую платформу, сделать сетку непрозрачной и подвесить на крепкой ветке, создав, таким образом, закрытую уютную комнатку? Но как тогда попасть внутрь с Большой Платформы? Я улыбаюсь, когда пишу это: я больше не сомневаюсь, что мои планы осуществимы, и теперь ищу только способы их воплотить.

И у Опли, и у Петраса сыпь перешла с затылков на шею. Они всё время жалуются и чешутся, и кожа стала грубой, словно чешуя. Я не могу придумать, как им помочь и боюсь, что остальные тоже заразятся. Я уже видела, как чесались другие дети.

Произошло два очень важных события. Но я так вымотана и расстроена, что едва могу заставить себя написать о них. Вчера, когда я засыпала в этом вращающемся подвесном гнёздышке, которое называю домом, я чувствовала себя в безопасности, почти безмятежно. Сегодня я всего этого лишилась.

Во-первых, ночью меня разбудил Петрас. Он забрался ко мне, весь дрожа, и прижался, словно опять стал маленьким мальчиком. Опли пугает его, шёпотом сказал он мне. Опли всё время поёт песни из города, и хотя Петрас обещал, что ничего никому не расскажет, я должна знать.

Они наткнулись в лесу на холм необычной квадратной формы, когда собирали еду. Петрасу место сразу не понравилось, и ему не хотелось подходить. Почему именно, он не смог объяснить. А Опли холм словно притягивал. Он требовал, чтобы они приходили туда каждый день. В те дни, когда Петрас возвращался один, Опли оставался исследовать холм. После долгих попыток он нашёл путь внутрь. К этому моменту они заходили туда уже несколько раз. Когда Петрас говорил о подземной башне, я ничего не понимала. Ещё он сказал, что стены, хотя и пропитаны водой и покрыты трещинами, до сих пор очень крепкие. Внутри старая мебель и предметы обихода, что-то развалилось, что-то осталось целым — знаки того, что когда-то там, без сомнения, жили люди. Но Петрас говорит, весь дрожа, что эти люди были совсем не похожи на нас. Он говорит — именно оттуда доносится музыка.

Петрас спускался только на один уровень, но Опли сказал, что там гораздо глубже. Когда Петрас отказался спускаться в темноту, Опли, словно воспользовавшись какой-то магией, заставил башню светиться. Он дразнил Петраса трусом и рассказывал истории о неисчислимых богатствах, которые хранятся внизу. Он утверждал, что с ним говорили призраки и рассказали ему все секреты, включая местонахождение сокровищ. Потом он добавил, что раньше жил в этой самой башне, много лет назад, когда был стариком.

Я не стала дожидаться утра. Я разбудила Челли, и она, выслушав мой рассказ, разбудила Опли. Мальчишка был в ярости, он шипел, что никогда больше не будет доверять Петрасу и что башня принадлежит только ему, вместе со всеми сокровищами, которыми он не намерен делиться. Было ещё очень темно, и Опли убежал по одной из веток, не выдерживающей вес взрослого, так что мы даже не знали, где он.

Когда утренний свет наконец пробился сквозь полог веток, Петрас отвёл меня и Челли к своему лесному холму-башне. Ритайо и Тримартин пошли с нами, и маленький Карлмин отказался оставаться один с девочками. Когда я увидела квадратный холм, выпирающий из болота, моя смелость меня оставила. Но я не хотела, чтобы Ритайо думал обо мне как о трусихе, так что заставила себя пойти вперёд.

Верхушка башни была разрушена и заплетена лианами, но всё равно её форма была слишком правильной, чтобы иметь природное происхождение. С одной стороны мальчики счистили всю зелень и освободили каменную стену с окном. Ритайо зажёг факел, который взял с собой, и мы один за другим осторожно пролезли внутрь. Комнату заполняли дикие растения; те, что не смогли пробраться туда в виде лозы, продырявили стены и потолок своими корнями. На пыльном полу виднелось множество грязных следов. Я подозреваю, что оба мальчика бывали тут гораздо чаще, чем признаётся Петрас. В одном углу комнаты стояло что-то, похожее на кровать и укрытое тряпками. Насекомые и мыши превратили некогда роскошные покрывала в клочки грязной ткани.

Но, несмотря на разрушения и беспорядок, комната хранила следы уюта. Я взяла в руки кусок разорванной портьеры и протёрла грязную стену у изголовья, подняв клубы пыли. Удивление даже помешало мне закашляться. Дух художника во мне заставлял с восхищением рассматривать аккуратно вылепленные и разукрашенные плитки, которые я освободила от грязи. Но моё материнское сердце замерло от страха, когда я поняла, на что смотрю. Фигуры, изображённые там, были высокими и тонкими, словно наполовину люди, наполовину насекомые. Почему-то я даже не подумала принять это за художественный приём. Некоторые держали в руках музыкальные инструменты или оружие. Мы не смогли понять, что именно. На заднем плане рабочие растягивали плетёную сеть на берегу реки, словно фермеры, перепахивающие поле. Женщина, сидящая на огромном золотом кресле, взирала на всё это с благостной улыбкой. Её лицо, твёрдое, но доброе, казалось мне странно знакомым. Я бы осталась подольше, чтобы всё рассмотреть, но Челли потребовала, чтобы мы быстрее нашли её сына.

Со строгостью, которой я на самом деле не чувствовала, я приказала Петрасу отвести нас туда, где они чаще всего играли. Он, конечно, догадался, что я всё поняла, но молча повёл нас дальше. Мы покинули спальню и по короткой лестнице спустились ниже. На этом этаже тоже было два окна, забранных толстым стеклом, и когда Ритайо поднёс наш факел ближе, мы увидели с той стороны только землю, полную больших белых червей. Как стекло смогло противостоять силе давящей на него почвы, я не знаю. Потом мы прошли в широкий зал. Под нашими ногами были ковры, ставшие гнилой грязью. Мы миновали несколько дверных проёмов, частью закрытых дверями, частью — представляющих из себя арки, ведущие в темноту, но Петрас продолжал идти вперёд. Наконец мы пришли к лестнице, более внушительной, чем первая. Пока мы спускались во тьму, я поняла, что рада присутствию Ритайо. Его спокойствие придавало мне сил. Холод старинных камней проникал через подошвы и поднимался вверх по ногам к позвоночнику и оттуда — к сердцу. Наш факел смог осветить только нас самих, а всё, что дальше, терялось в темноте, полной тихих отзвуков эха. Мы миновали один этаж, потом второй, но Петрас молча вёл нас всё дальше и дальше. Я чувствовала себя так, словно забралась в глотку огромного чудовища и теперь пробираюсь к его желудку.

Когда мы спустились, то оказались в помещении таком огромном, что один факел просто не мог его осветить.

Пламя дрожало от сквозняков, которые бывают только в больших комнатах.