Феномен, именуемый «культом личности», сложился в безграничную веру и признательность народа Сталину после окончания великой войны. Впрочем, иного быть не могло. Народная психология вообще склонна к некому обожествлению выдающихся личностей, а для интеллигенции, во все времена охотно берущей корм из любых рук, поклонение «вождям» является почти рефлекторным инстинктом.
Сталин понимал культовый характер человеческой психологии и использовал ее в идеологической пропаганде. Однако он строил пропаганду на научно-практическом уровне, создав как Институт Маркса-Энгельса-Ленина (ИМЭЛ), так и Управление пропаганды ЦК ВКП(б).
После войны во главе ИМЭЛ находился B.C. Кружков, а начальником Управления пропаганды с 1940 года был доктор философских наук, профессор Г.Ф. Александров. 28 декабря 1945 года в Кремле прошло совещание в связи с рассмотрением первого тома Сочинений И.В. Сталина. На нем присутствовали Маленков, Поскребышев, Александров, Иовчук, Кружков, Мочалов, Надточий.
В архиве историка, работника ИМЭЛ В.Д. Мочалова сохранились собственноручные записи содержания беседы. Мочалова вызвали в ЦК с заседания в Институте истории АН. Оттуда в машине Маленкова приглашенные историки направились в Кремль.
Приемная Сталина представляла собой высокую, отделанную светлым дубом комнату. Против входа — большой стол со свежими газетами и иностранными журналами. Посередине его письменный прибор и стопки бумаги. Справа от дверей стоял накрытый белой скатертью круглый стол с холодными напитками.
В 8 часов 05 минут вечера появившийся из кабинета Вождя Александров пригласил всех входить. Рабочий кабинет главы правительства выглядел как большой, несколько удлиненный зал. Слева от входа, вдоль стены — большой стол, покрытый темно-синим сукном. В конце его председательское место с письменным прибором.
Через открытую дверь в следующую комнату был виден огромный, почти в человеческий рост, глобус, на стене географическая карта. Кстати, именно об этом глобусе и рассказывал обывателям придурок Хрущев, уверяя их, что по нему Сталин руководил военными действиями своих армий.
Мочалов записал: «Мы вошли в зал гурьбой. Нам навстречу поднялся тов. Сталин, мы почти окружили его посередине зала. Лицо его, спокойное и сосредоточенное, и строгое, и одновременно притягивающее… Волосы на голове сплошь седые, несколько поредевшие… Сталин поздоровался с нами за руку и пригласил сесть за большой стол…
— Ну, рассказывайте, какие у вас были разногласия, — спросил Сталин».
Следует пояснить, что речь шла о противоречиях между директором ИМЭЛ Кружковым и сотрудником Мочаловым. Последний возражал в отношении включения в первый том нескольких анонимных статей из социал-демократической печати, написанных на грузинском языке.
Оспаривая авторство Сталина, он требовал тщательной научной экспертизы. За это строптивого ученого перевели из ИМЭЛ в Академию наук. Спор касался двух статей из газеты «Брдзола» («Борьба») и трех из «Кавказского рабочего листка». Мочалов изложил суть противоречий с Кружковым и своих возражений, касавшихся стиля работ. Он вызывал сомнения в принадлежности статей перу Вождя.
— Вас за это и вышибли из ИМЭЛ? — спросил Сталин. — Кто этим занимался?
— Это дело товарища Кружкова, — ответил Мочалов.
Он пояснил, что у него были также резкие стычки с Шария. Мочалов отстаивал новые переводы, а его коллега настаивал на сохранении старых вариантов.
— Перевод плохой, — согласился Сталин. — Переводили слова, пренебрегая законами русского языка… На грузинском языке имеется два слова, означающих «жизнь». В одном случае это слово обозначает биологическую жизнь («сицоцкие»), во втором случае — жизнь общественную («цховреби»). При переводе грузинского слова «жизнь» во втором смысле требуется добавить слово «общественная», хотя в грузинском тексте его нет и оно не требуется.
Или переводят на русский язык придаточные предложения без союза «что». В грузинском языке это слово — лишнее. А по-русски, если опустить союз «что», будет безграмотно…
Кое-что пришлось поправить, — сказал Сталин. — Например, серия статей «Анархизм или социализм?» предназначалась для газеты. Статьи приходилось писать по кусочкам, писать тут же в типографии, наскоро, на коленке и давать наборщику…
Они печатались с перерывом, поэтому, когда это собрано вместе, получились лишние резюме. Их пришлось исключить.
Одним из присутствующих было замечено, что они не могли этого сделать сами.
— Да, это уж право автора, — сказал Сталин. — Я не гнался за всем, много вычеркнул. Тут, видимо, редакторы стремились включить в книжный том больше материала. Хотели раздуть значимость автора. Я в этом не нуждаюсь.
Кто-то заметил, что в Сочинения Ленина входит все им написанное.
— То Ленин, а то я, — возразил Сталин».
Комментируя ситуацию в Грузии тех лет, он пояснил: «В «Брдзола» пишущим был я и, быть может, Северин Джугели… Ладо Кецховели был практиком, организатором. Орган вел Кецховели, но писал он мало. Он считался редактором, но редактировать не умел».
Сталин продолжал: «В Баку в 1900 году у нас была большая типография. В ней мы размножали «Искру» и распространяли ее на всю Россию…
Первое столкновение внутри «Месаме-даси»[15] произошло по вопросу о нелегальной прессе. Левые придавали главное значение нелегальной прессе, а правые превозносили легальную прессу… Те, кто был за легальную прессу, почти все позже ушли, к меньшевикам… Руководители «Месаме-даси» не хотели иметь в Тифлисе нелегальной прессы, поэтому и издание «Брдзола» пришлось перенести в Баку.
…В «Кавказском Рабочем Листке» писали Спандарян и я. Правильно, что статьи «Эпизод великой русской революции» и «Елисаветопольские события» — не мои. Статья «Тифлис, 20 ноября» — моя. Это я помню.
Разговор Вождя с историками продолжался полтора часа. В завершение, когда встал вопрос о тираже первого тома, он сказал:
— Тысяч 30-40 будет достаточно.
Кто-то указал, что Сочинения Ленина печатаются в 500 тысяч экземпляров.
— То Ленин, а то я, — снова возразил Сталин.
Все дружно запротестовали, доказывая, что такой тираж первого тома слишком мал.
— Я смотрю на дело по существу, — пояснил автор. — Работы, составляющие первый том, теперь имеют лишь историческое значение, ну, еще биографическое… Эти произведения не для руководства. То, что необходимо для руководства, надо издавать в большем тираже.
— Нужно подумать о читателе, — стали доказывать присутствующие, — за книгой в библиотеках будут очереди. Да и нельзя печатать разные тома разными тиражами.
…В продолжение разговора, когда вопрос о тираже всплыл снова, Сталин уступил:
— Хорошо. Поскольку говорят, что тома нельзя печатать разным тиражом, пусть будет 300 тысяч экземпляров, — твердо заключил он, давая понять, что уступок больше не будет.
Конечно, намечая выпуск своего Собрания сочинений, Вождь руководствовался не мелочным тщеславием, присущим заурядным людям. Хотя несомненно и то, что, как любой человек, целенаправленно и творчески добивающийся политических целей, он не мог пренебречь своими работами, определявшими своеобразные вехи его деятельности.
К слову заметить, что амбициозный и самовлюбленный Троцкий до своей смерти таскал за собой по свету многотонный архив, который позже оказался никому не нужен, кроме идеологических врагов коммунизма в американских университетах.
Примечательно, что обсуждение предстоявшей публикации собрания политических работ Сталина состоялось за два месяца до выступления Черчилля в Фултоне. Нет, он ничего не делал случайно. Политические убеждения Вождя, сформулированные им взгляды на идеологическую и практическую позицию партии должны были стать инструментом, помогавшим ее членам ориентироваться в перипетиях борьбы.
Однако в коротко описанной выше беседе был еще один важный эпизод из биографии Вождя, свидетельствующий о понимании им самых тонких нюансов. Темы разговора уже казались исчерпанными, когда он сказал:
