Против обыкновения, сегодня Файдыш начал говорить. Он отвечал невозмутимо-подробно, с той небрежной заносчивостью, словно его поступки можно истолковать как-то иначе, в его пользу, а не наоборот. Впрочем, человек сам выбирает линию поведения, когда намерен от чего-то отрешиться. Может, на его месте Климов сделал бы то же самое. Никто себя не знает до конца.

—

Какого цвета «Жигули» у Сячина?

—

Темно-зеленые.

—

А «вальтер» где он приобрел?

—

В глаза не видел.

—

Ой ли?

На Климова смотрели серые колючие глаза.

—

Ну, ладно. Пойдем дальше.

По всей видимости, Файдыш будет финтить до тех пор, пока не задержан Бицуев. А до этого придется расставлять ловушки впрок. Если из банды выкалывается один из сообщников, что-то тут нечисто. Думать, что Бицуева отпустили подобру-поздорову, наивно и глупо. Не для того посвящают в тайны, чтобы отпускать от себя. На этот раз в комнатушке Бицуева был найден фотоаппарат и куча фотоснимков, на которых были запечатлены многие работники милиции. Климов нашел и свое изображение. В разных ракурсах и разным планом. Вот он выходит из управления, вот садится в «Жигули», вот переходит улицу.

Файдыш сделал вид, что ничего о фотографиях не знает.

—

Вы что, с братом поссорились?

—. Зачем?

—

Вам лучше знать.

—

Фигня, начальник. Мы с ним кореша.

—

Невесту его видели?

—

Ни разу!

Ответ прозвучал с такой поспешностью, что и сомнения не оставалось: Файдыш к этому вопросу был готов.

Еще одна пометка в протоколе.

Пытаясь сохранить насмешку в голосе, проговорил раздельно:

—

Ни разу в жизни, ясно?

—

Ясно.

—

Вот и хок-кей.

Закинув ногу на ногу, сцепил худые пальцы на колене.

Климов не мог не почувствовать, что за уверенным тоном и небрежно-смиренным кивком, выражающим полное согласие, таится такая дремучая злоба, что попадись он Файдышу на воле, тот бы себя превзошел в жестокости, лишь бы расквитаться за свою наигранную кротость.

Нарочито медленно, чтобы привлечь внимание, Климов выдвинул ящик стола, достал и повертел в руке конверт с анонимным посланием.

Файдыш растянул свой рот, осклабился.

—

Заело, да? Не бери в голову!

Смех у него был неприятный, иногда клокочущий, сипяще-булькающий, а иной раз металлически-скребущий, как железом по стеклу. Хотелось, чтобы он заткнулся.

—

Чья работа?

—

Юрки… тьфу! — осекшись, сплюнул Файдыш. — Юркие мы люди, фулюганы… Я писал.

—

Графологи проверят, — «не заметил» оговорки Климов и спрятал конверт. — Чего уж проще.

Скулы Файдыша покрылись желтизной.

—

Давай, шустри, — он покачал ногой. — Не первая отсидка, не загнусь.

Ему привычней было изъясняться на жаргоне.

Климов оценил его тактику. Тот, кто на первый взгляд бесцельно уклончив, всегда имеет четко осознанное и вполне конкретное намерение. Говоря нормальным, обиходным языком, Файдышу труднее было удержать в себе правдивые ответы. Искаженная речь легко извращает и мысль. Но, как бы там ни было, Климов искал и находил все новые и новые доказательства того, что Файдыш причастен к угону «шестерок», а возможно, и к убийству.

Тимонин допросил Рудяка, и тот показал, что две предпоследние «тачки» он прятал в зоне аэропорта, в одном из заброшенных ангаров. Поди, найди их! Ни за что не сыщешь. Куда девалась малахитово-зеленая, седьмая, он не знал. У Сячина, наверное. Он ее присвоил. Как главарь и вдохновитель.

Проведя наедине с Файдышем три с половиной часа, Климов решил прервать допрос и отправил арестованного в камеру.

—

Сы-па-сипа, начальник, — ернически имитируя восточную речь, ощерился тот и прижал руки к груди. Климов простил ему такую вольность. С ним еще сегодня побеседует Тимонин.

После обеда позвонил Гульнов.

—

Бицуев в Караганде.

—

Невеста сообщила?

—

Она, милая.

Андрей вернулся из Караганды с Бицуевым.

Когда они вошли, Климов мазнул ладонью по столу, сдул крошки хлеба. С того момента, как приступили к обезвреживанию банды, он практически не ночевал дома и, естественно, обжился в кабинете.

Пейте кефир и не забывайте про чеснок — и доживете до ста лет. Вот железный лозунг человека, выпавшего из семейной колеи.

У Бицуева был жалкий, подавленный вид. Он медленно провел по лбу рукой, от одного виска к другому, потом еще раз, собирал кожу в складки, и, не поднимая глаз, начал давать показания.

Гладко выбритый, пахнущий хорошим одеколоном, он говорил о нападениях на гаражи так, словно речь шла о мальчишеских набегах на соседские сады. Заботясь о точности выражений, растягивал слова и фразы. Видно было, что про себя он давно решил говорить правду. Его ответы отличались ясностью. Участвовал? Да. Где? Там-то. Единственно, что вызывало заминку, это числа. Дни помнил, а числа нет. Да оно и понятно: он собирался жить, а не давать показания.

Климов нащупал у себя в кармане скрепку, попробовал, как гнется. Со слов Бицуева выходило, что на стрелковый клуб напали Сячин с Файдышем. Сячин выточил кастет, а Файдыш сделал нож. Кинжал с наборной ручкой. Перед нападением оделись нарочно приметно: Сячин натянул на себя тельняшку, а Файдыш — клетчатые брюки. Стибрил в каком-то дворе, висели на веревке. В ту же ночь они пытались раздобыть оружие в университете.

—

А кто украл баллоны с закисью азота?

—

Я не знаю.

—

Из городской больницы?

—

Чес-слово… это не при мне.

—

А вы где были?

—

Там, где меня взяли.

—

В командировке, что ли? — усмехнулся Климов и намотал на палец разогнутую в проволоку скрепку.

Бицуев скривился.

—

Не по мне все это было. А когда он попытался… ну… — в голосе его послышались негодование и стыд, — в общем, он невесту мою, эту, вы еще тогда записывали ее адрес, чуть не изнасиловал… мы с ним подрались.

—

Он — это Рудяк?

—

Нет, Файдыш.

Климов нахмурился. Позже, анализируя привычки и характеры Бицуева и его двоюродного братца, он придет к выводу, что они должны были поссориться, поссориться смертельно.

—

Невеста нам об этом не сказала.

—

Кому охота? — пожал плечами Бицуев. — Замуж собиралась.

Климов смотал с пальца скрепочную проволоку, согнул ее в кольцо, подбросил на ладони.

—

Ружье ты стащил?

—

Рудяк.

—

А пистолет?

—

Сячин сказал, что выменял его на ящик водки.

—

У кого?

—

У чабанов каких-то.

—

Вальтер?

— Да.

—

Вы из него стреляли?

—

Нет. Патронов мало.

—

Сколько их у Сячина?

—

Штук шесть, а может, семь. Точно не знаю.

—

Скажи-ка, Юра, а кассиршу…

Бицуев резко мотнул головой.

—

Сяча убил.

Климов отложил в сторонку скрепочное кольцо, включил магнитофон.

—

Давай-ка поподробнее.

Бицуев сник. Сидел понурившись, часто облизывал губы, и в этом облизывании было что-то глупо-животное, отталкивающее своим утробным проявлением страха. Во всем облике читался ужас перед камерой и неизбежным наказанием. Потом заговорил, трудно и медленно выталкивая из себя слова.

Основной целью Сячина было нападение на банк, завладение огромной суммой денег. Для этого они все вместе, вооруженные обрезом, пистолетом и дубинкой, разъезжали по городу,

изучали

маршруты банковских машин, время инкассации, пути обеспечения безопасности при нападении и после ограбления. При поездках пользовались гримом, наклеивали бороды, усы, рядились в яркие одежды. Было намечено шесть мест. Общая схема нападений выглядела так, как это и предполагали Климов с Андреем. К магазину «универсам» приезжали несколько раз. Были готовы.