Есаул чувствовал, как тело его начинает цепенеть, словно подул полярный холод, и они с Добровольским оказались одни на ледовой шапке, под сполохами сияний, среди голубых кристаллов вечной ночи. Старый масон оказался магом, был способен околдовывать, лишать рассудка и воли. Громадным усилием, вбрасывая в леденеющий мозг жаркую кровь из сердца, Есаул боролся с понижением температуры, приводящей к анабиозу.

– Но остаетесь вы, Василий Федорович. Вы с вашей проклятой «русской идеей», чудовищным имперским безумием, сумасшедшей мечтой снова вырвать Россию из лона мира, как была когда-то вырвана из лона Земли Луна. Вы хотите, чтобы Россия одиноко и мертвенно, лишенная атмосферы, в рытвинах холодных вулканов, в котлованах засыпанных пылью морей, парила в безвоздушном пространстве? Вы этого хотите, Василий Федорович?

Губы Есаула посинели от лютой стужи. К ребрам примерзали легкие. Мозг превращался в тяжелую глыбу льда.

– Вас приговорили к смерти члены «ложи», и вы бы уже были мертвы, если бы не я. Я помню добро, которое вы сделали для меня. Добились моего назначения на пост председателя Союза промышленников и предпринимателей, хотя отчаянно возражали Чубайс и Потанин. Помирили меня с Дерипаской, когда он оскорбительно упрекнул меня в том, что я злоупотребляю финансами его «Базового элемента». И, наконец, порекомендовали хирурга Акчурина, который сделал мне опасную пересадку семенников, после чего я стал лазать по деревьям, разгрызать кокосы и ездить в часы пик в метро, чтобы в давке оплодотворить какую-нибудь очередную московскую самочку. Я настоял, чтобы вам сохранили жизнь. Понимаете ли вы, Василий Федорович, в каком положении вы оказались?..

Есаул находился один в ледяном жутком Космосе. На него, одинокого, были направлены силы ада, могущественные духи преисподней, великие мудрецы, творящие мировую историю по тайным заветам и заповедям. Бесчисленные разведки и армии, хитроумные политологи и витии, миллиардные состояния и информационные центры. Против него был Голливуд, вручающий «Оскары» блудницам и педофилам. Диснейленд, превращенный в миниатюрную столицу мира, где московский Кремль из пластмассы соседствует с Эйфелевой башней из пенопласта, с пирамидой Хеопса из пластилина. Он был распят на огромном ледяном кресте, головой вниз, и внизу, сквозь звездную пыль, виднелась земля, русская ночная равнина, слюдяная струйка канала в районе Икши, и на ней – жемчужина теплохода среди золотых отражений.

– У вас есть выбор, Василий Федорович. Или вы отказываетесь от своего реваншистского плана, признаете победу Куприянова и уходите навсегда из политики, куда-нибудь в лесной, богом забытый уголок, где повторите судьбу Меньшикова в Березове. Или вы будете убиты, и на вашу могилу тысячу лет подряд будут сползаться змеи на свои весенние свадьбы. Что выбираете, Василий Федорович?..

Мимо шел капитан теплохода Яким, статный, молодой, с чудесной открытой улыбкой. Его мундир казался серебряным. Его кортик золотился впотьмах. Проходя мимо, он поклонился:

– Не правда ли, чудесный вечер, господа? – и прошел, оставляя запах свежего одеколона.

– Что выбираете, Василий Федорович? – зловеще повторил Добровольский.

Последней струйкой горячей крови Есаул разморозил мозг. Собрал в него всю стойкость, веру и ненависть. Окружил непроницаемой молитвенной защитой сокровенный план, хранимый под сердцем. Потупил глаза, сузил плечи, покорно поклонился Добровольскому:

– Кому не хочется жить? В Березове тоже жизнь. Считайте, что я вас услышал.

Их общение прервал металлический голос, которым капитан Яким извещал гостей теплохода:

– Уважаемые дамы и господа, через пятнадцать минут в музыкальном салоне на верхней палубе состоится церемония вручения подарков!.. Просим всех пожаловать в музыкальный салон!..

Добровольский и Есаул раскланялись и разошлись.

В каютах возбужденные гости примеряли перед зеркалами наряды, вешали на шеи колье, повязывали дорогие галстуки. В то же время на нижней палубе, в закутке, недалеко от кухни, матросы, закатав рукава, били головой о стену русалку. Ее рот был залеплен скотчем, васильковые глаза побелели от боли и ужаса, золотистые волосы слиплись от крови. Дюжие парни раскачивали ее, подхватив под руки, с гулом ударяли о железную стену. У русалки изо рта и из маленьких жабр за ушами брызгала кровь. Оглушенную наяду потащили на кухню, волоча по палубе липкий бессильный хвост. Шмякнули на черный противень, грудью вверх, так что виден был нежный дрожащий сосочек с бриллиантовым пирсингом. Повар в белоснежном колпаке и фартуке взял острый нож. Сделал русалке надрез от пупка до основанья лобка. Надавил – в подставленное блюдо жирно, густо потекла красная зернистая икра, переполняя сосуд.

В музыкальный салон, сверкающий дорогими породами дерева, в стеклянные двери входили гости. Жених и невеста встречали их у лакированного столика для подарков. Луиза Кипчак была в полупрозрачном аметистовом платье, лучистом, как хризантема. Ее матовые великолепные плечи, едва прикрытая грудь с бриллиантовым колье дышали силой и свежестью, пленяя взоры восхищенных мужчин. Франц Малютка блаженно улыбался, словно до сих пор не мог поверить, что ему досталась эта великолепная женщина, чья голая спина, обнаженные сильные ноги, несравненный живот с дорогим алмазом в пупке не раз украшали страницы гламурных журналов. Он стоял огромный, как истукан, на который натянули костюм дорогого шелка, расставленные ноги обули в остроконечные итальянские туфли, на каменную голову прилепили кудрявый чубчик, а в петлицу вставили пунцовую розу.

Подле них, чуть отступив, приветливо и властно улыбался Куприянов, комильфо, безупречно элегантен, одетый так, словно рекламировал лучшие дома моды, лучшие мужские одеколоны, светские манеры, высокий стиль, на который следует равняться всем, кто причисляет себя к элите и претендует на богатство и власть.

Есаул вместе с соратниками появился в салоне, оказавшись среди толпы, где мужчины и женщины с дорогими футлярами, затейливыми свертками наполнили обширный зал.

Вначале Есаул был окружен оживленными лицами, дорогими туалетами, ароматами тончайших духов и дорогих Табаков. Но постепенно стал чувствовать, что толпа вокруг него редеет. Люди, заметив его соседство, начинали отступать, теснились прочь, протискивались в сторону, ближе к Куприянову. Между ним и другими гостями проявлялись отталкивающие силы. Так, под воздействием тока, заряженные частицы перетекают от одного электрода к другому, обнажая и оголяя один, покрывая плотным слоем другой.

Он чувствовал на себе язвительные взгляды, ловил презрительные улыбки, слышал злорадные реплики.

– А он плохо выглядит, – заметил тощий, прокуренный господин в черной шляпе артиста Боярского. – Не сравнить с Куприяновым.

– По-моему, ему жмут ботинки, – хихикнул толстячок с лысиной Жванецкого.

– И воротничок, – хохотнул долговязый балагур с усами Михалкова.

– Как приговоренному к повешенью, – громко, чтобы слышал Есаул, произнесла надменная дама, артистка Театра сатиры.

– Да, попил он нашей кровушки. Как только не захлебнулся! – вторила ей увядшая кинодива.

– Вот погодите, выйдет из тюрьмы Ходорковский, он ему припомнит, – громким, на весь салон, шепотом прошипела дикторша телевидения.

– Ему бы лучше здесь не появляться! Глаза бесстыжие! – возмущенно воскликнул редактор интеллектуального журнала.

– «Последний нонешний денечек гуляю с вами я, друзья!..» – кривляясь, псевдонародным голосом пропел юморист, изображавший на сцене русских алкоголиков.

– «Есаул, есаул, ты оставил страну, и твой конь под седлом чужака…» – вторил ему эстрадный певец, энергичный и уродливый, как обезьянка.

Вокруг Есаула разверзалась пустота. Скоро рядом с ним оставалось лишь пять соратников. Причем Круцефикс отдалился на два шага, чтобы выглядеть неподвластной Есаулу персоной, и все время, малыми шажками, увеличивал расстояние.