— А-а-а, вот ты где! — завопила появившаяся на пороге Эдвардина. Каким-то образом она умудрилась без больших потерь добраться до дверей и теперь, уцепившись за косяк, возмущенно тыкала пальцем в сторону Эбби. Точнее, в ту сторону, откуда доносился ее голос.

Эдвардина вся, с головы до ног, была в бледно-голубом. Светлые кудри в восхитительном беспорядке разметались по плечам, залитые слезами глаза были похожи на лесные фиалки, и выглядела она прелестно. Мужчина помоложе или просто еще не умудренный жизненным опытом не выдержал бы столь душераздирающего зрелища и, пав к ее ногам, пообещал бы ей что угодно, даже звезду с неба, — только бы не плакала! Но Кипп, нимало не тронутый ее воплями, лишь с досадой поморщился. Для него Эдвардина в данный момент была просто докучливой родственницей, досадной помехой, не более. Но вовсе не потому, что он, как каждый пылкий новобрачный после первой брачной ночи, желал каждую минуту наслаждаться обществом любимой жены, тут же добавил он про себя.

Какое-то время Эдвардина молча таращилась в том направлении, где стоял Кипп, даже не думая поздороваться. Потом, надув губы, словно капризный ребенок, снова повернулась к Эбби.

— Теперь, когда ты без зазрения совести бросила меня, Эбби, у меня вообще никого не осталось! — захныкала она. — Никого — ты это понимаешь?! Дядюшкам нет до меня никакого дела! Игги — просто самовлюбленный бессердечный мальчишка, а мама… Для мамы в целом свете существует только Пончик! Нет, ты только представь себе, Эбби! Променять меня на собаку!

— Бедная крошка! — Украдкой подмигнув Киппу, Эбби испустила сочувственный вздох и протянула руки, словно предлагая зареванной племяннице пасть ей на грудь. — Ты попала в самую точку!

— И даже не один раз! — пробурчал сквозь зубы Кипп, мысленно обозвав себя негодяем. А потом, круто повернувшись, широкими шагами направился к выходу, решив ни за что не возвращаться домой, пока его жена не успокоит эту истеричку.

Между тем Эдвардина, которую залитое слезами лицо и припухший носик красили ничуть не меньше, чем ее обычная сияющая улыбка, всхлипнув пару раз, обрушилась на Эбби.

— Ты же обещала, Эбби! Ты дала мне слово! — опять захныкала она.

В этот момент перед ними неожиданно вырос Кипп.

— Эбби, — осторожно осведомился он, — что именно вы ей пообещали?

— И Игги… Игги тоже! Он говорил, что ты обязательно возьмешь меня с собой, когда переедешь к мужу! Игги говорил, дескать, слово есть слово, а ты до сих пор всегда выполняла свои обещания. Особенно которые давала мне. Ох, Эбби, просто не знаю, что я буду без тебя делать.

— Ее брат сказал — что?

— О Господи, Эдвардина! Так это Игги вбил тебе в голову столь идиотскую идею? Господи, как это похоже на него! Вот ведь злобный щенок! У него просто мания какая-то — науськивать людей друг на друга! Впрочем, в какой-то степени он прав, будь проклят его мерзкий язык! Я действительно обещала тебе помочь.

У Киппа отвисла челюсть. Не зная, что сказать, он в отчаянии запустил обе руки в волосы.

— Но ведь… Эбби, Боже правый! Кто-то из нас точно сошел с ума! Уж не хотите ли вы сказать… Нет, это невозможно! Это какое-то безумие!

— Уходите, Кипп. И не волнуйтесь. Я все устрою.

— Но как?! Пошлете за ее вещами и перевезете ее сюда?! Эбби бросила на него раздосадованный взгляд сквозь плотную завесу золотистых локонов, которые щекотали ей нос. До сих пор, сказать по правде, такое решение проблемы как-то не приходило ей в голову, но сейчас… Слова Киппа заставили ее задуматься. Может быть, и правда пригласить Эдвардину погостить у них — хотя бы на несколько дней, подумала она. А что — совсем неплохая идея! По крайней мере тогда ей не придется слишком часто оставаться наедине со своим мужем.

— Н-не знаю… возможно. Может быть, всего на несколько дней, чтобы дать им с Гсрмионой время прийти к какому-то соглашению.

— Никогда! — взвизгнула потрясенная Эдвардина, и Эбби невольно охнула и затрясла головой, перепугавшись, что у нее лопнут барабанные перепонки. — Мама клянется, что никогда не переступит порога дома, хозяева которого не рады ее милой собачке! А кому нужен ее Пончик? Вот и представь себе — она будет вечно сидеть дома, и я вместе с ней! А потом? Меня никуда не будут приглашать! Никуда! Ни в один дом! И я так и умру старой девой!

— Что-что? — растерянно пробормотал Кипп. Впрочем, он имел в виду вовсе не ту жуткую участь, что ждала безутешную Эдвардину, а идею, которую только что так хладнокровно высказала его жена, — перевезти эту девицу, изображавшую Ниагарский водопад, в его дом. — Интересно, а если я скажу «нет», что тогда? Вы послушаетесь?

— Что? — рассеянно переспросила Эбби, которая слишком глубоко ушла в свои мысли, чтобы слушать еще и мужа. — Что такое?

Неизвестно откуда, словно из-под земли, бесшумно возник Гиллет и величественным жестом подал Киппу шляпу, перчатки и трость.

При виде дворецкого Эбби чуточку расслабилась — конечно, насколько это было возможно при том, что хлюпавшая носом племянница прилипла к ней словно мокрый лист.

— О, спасибо, Гиллет. Может быть, это и к лучшему, если его светлость выйдет подышать свежим воздухом, пока я улажу это небольшое недоразумение.

Нахлобучив шляпу на голову, Кипп повернулся к двери, бормоча себе под нос:

— О да, очень хорошо, Гиллет! Чрезвычайно разумно, мой друг! Как мило с вашей стороны — позаботиться, чтобы я был одет надлежащим образом, даже когда мне и нужно-то всего лишь отыскать этого прохвоста, графа Синглтона, чтобы немедленно свернуть ему шею!

— Желаю успеха, — бросила ему вслед Эбби, не расслышав, однако, ни единого слова из того, что сказал муж.

Все до единого часы, сколько их было в особняке на Гросвенор-сквер, уже пробили десять, над Лондоном сгустились сумерки, а виконт все еще не вернулся домой. Впрочем, он прислал записку, адресованную Эбби, где весьма

любезно уведомил ее, что одно «безотлагательное дело» требует его присутствия, так что он вряд ли вернется домой до вечера, и посоветовал ей не ждать его с обедом.

Эбби внимательно прочитала записку несколько раз, гадая, уж не решил ли ее супруг сбежать из дома. Вернее, уж не выжила ли она его на второй день супружеской жизни.

Мысль эта доставила ей несколько неприятных минут, и тогда Эбби поняла, что скучает по нему.

К этому времени Эдвардина была благополучно водворена в одну из лучших комнат для гостей — естественно, в одну из тех, которую отделял от комнат хозяев целый этаж, — и досыта накормлена. В настоящее время она спала у себя сном праведницы.

Да и с чего бы ей не спать? Она добилась своего — Эбби забрала ее к себе. Кроме того, ее свозили на Бонд-стрит, купили ей новую шляпку и прелестный зонтик, при одном только взгляде на который Эдвардина, схватившись за сердце, заявила, что непременно зачахнет и умрет, если он не будет ей принадлежать.

После этого она, самодовольно улыбаясь каким-то своим мыслям, сидела в гостиной, пока лакей, посланный Эбби на Халф-Мун-стрит за вещами Эдвардины с собственноручно написанной ею запиской, не вернулся назад — с крохотным узелком и той же самой запиской, на которой дрожащей рукой был нацарапан ответ Гермионы. Бедная женщина заранее оплакивала несчастную обманутую Эбби, вздумавшую пригреть змею на своей груди. Был там и постскриптум, в котором Гермиона просила узнать у Эдвардины, не видела ли та случайно любимую игрушку Пончика, а именно одну из старых ночных туфель дядюшки Бейли. Как с чувством объявила Эдвардина, тыкая пальцем в злополучную приписку, она была совершенно права, не обманываясь насчет материнских чувств. Какая-то паршивая собачонка ей дороже родной дочери! Вот если бы она, Эдвардина, целый день бродила по дому на четырех лапах, визгливо лаяла, валяла дурака, а между делом грызла ковры — вот тогда бы ее матушка наверняка души в ней не чаяла!

Но теперь она хотя бы перестала проливать слезы! Уже за одно это Эбби возблагодарила судьбу.