— Да, так считалось довольно долго. Бегичев это обнаружил. Много позже анализ костей в Москве показал, что кости — оленьи, а костер и вообще стоянка, которую нашел Бегичев, относится не к двум норвежцам, а к экспедиции Русанова на корабле «Геркулес», исчезнувшей в тысяча девятьсот двенадцатом году во льдах Карского моря. Я и раньше об этом думал, потому что мы нашли много ближе к Диксону почту Амундсена — солидный груз, великоватый для одного человека, и еще через тридцать пять километров к западу две пары вполне исправных лыж норвежской фирмы «Хаген и Кº». До Диксона оставалось не более семидесяти километров. Тессем решил спуститься на лед, уже в виду Диксоновского поселка. Положение трупа показывает, что погиб не на отдыхе, на ходу. Подвели скользкие подошвы из нерпы; на гладком склоне он оскользнулся обеими ногами разом, резко упал навзничь и ударился головой о каменный склон. Что и привело к трагическому концу.

— А куда же пропал Кнудсен? — уже с полным доверием спросил Малори.

— Этого никто никогда не узнает. Впрочем, у меня есть гипотеза. Видите, в десятке километров от Диксона есть бухта под названием Полынья, предательская бухта. Сюда, видимо, подходит струя пресной, сравнительно теплой енисейской воды. В результате лед там непрочный. Там чуть не погиб диксоновец Ломакин — провалился по пояс, бежал до станции, обледенел, пришлось одежду резать. А такая аналогия? Полярная экспедиция Толля на судне «Заря» зимовала у западного Таймыра. Командир Коломийцев, не поладив с Толлем, ушел с почтой на материк, через Диксон, взяв в спутники каюра Расторгуева. Берег перед Диксоном сильно изрезан логами ручьев и речек, идти трудно. Путники спустились на гладкий лед припая, и… сани Коломийцева провалились. Выбрались чудом. Назвали бухту Полыньей. Предполагаю, что тем же путем шли норвежцы. Кнудсен провалился и утонул. Если бы Тессем его вытащил, он разложил бы костер: плавника здесь достаточно, чтобы обсушить и согреть товарища. Диксоновцы никакого костра в тех местах не находили. Испуганный и потрясенный гибелью друга Тессем выбрался наверх, шел берегом, увидел огоньки Диксона…

— Николай Николаевич, — спросил Горышин, — Тессема там и похоронили?

— Нет, мы собрали бережно все кости, сделали хороший гроб и отправили в Норвегию. Оттуда запросили — смешно, право, — какой выкуп мы хотим за почту Амундсена? Я им резко ответил. Потом мне диплом прислали и часы с надписью: «От правительства Королевства Норвегии».

Мы перешли в кабинет. Елизавета Ивановна приготовила там коньяк, рюмочки, фрукты, печенье, чай.

Малори говорит:

— В этом году умер Нобиле. Вы, наверно, знаете историю его полета к полюсу? Там принимали участие многие советские.

— Да, близко был к этому делу, знал многих участников.

— С Мальгремом мутно — тяжелое дело. Да?

— Чухновский — мы с ним приятели — рассказывал, что, когда он обнаружил на льдине группу, их было трое.

— Вы знали Нобиле?

— Да, встречался.

— Почему Амундсен был с ним нехорош?

— Мне понятно. Вот такая деталь: прилетает самолет со спасенными, публика, репортеры. Выходит Нобиле в полном параде — в мундире со всеми регалиями. За ним в обычной полярной одежде — Амундсен. Он как бы на втором плане, а ведь для Амундсена реклама — очень многое, вся его экспедиция субсидировалась частными лицами.

— Трудно простить ему историю со Скоттом — как он не повернул, обманул…

— Он был вынужден. У нас экспедиции субсидируются государством, у вас — частным капиталом. Если бы Амундсен просто вернулся, он попал бы в долговую яму. (Переводчик с трудом переводит на французский это старинное выражение.)

Малори:

— Меня еще интересует спор Кука и Пири. Я в своих путешествиях с эскимосами в районе Туле и дальше искал и находил их спутников. Как вы считаете, кто из них действительно был на Северном полюсе?

Николай Николаевич:

— Никто.

Малори удивлен, просит объяснить.

Урванцев:

— Дело в том, что в санных экспедициях невозможно взять тяжелые точные инструменты, а те, что у них были с собой, дают точность плюс-минус три километра. Да еще лед движется. Вот на Южном полюсе Амундсен был — там твердое основание, не плавучие льды. А самое главное — он поступил правильно: обошел на санях окружность вокруг определенной точки полюса, равную точности инструмента.

Малори:

— Вокруг спора Пири с Куком был страшный шум по всему миру, и до сих пор вопрос еще не решен.

Я:

— Так ли это важно? Этот мировой спор давно стал комическим.

Малори:

— Каким образом?

Я:

— Мать мне рассказывала, что в те годы в Петербурге каскадная певичка-немка, подбрасывая юбочки, пела:

Малори в восторге. Просит меня продиктовать переводчику на немецком и на русском.

Подписанную на память Николаем Николаевичем Урванцевым книгу Жан-Пьер Малори взял с поклоном и совсем другим выражением лица, чем входил в этот гостеприимный дом, где мы провели такой памятный вечер. Мне стало тепло на душе — я видел, что Глеб Горышин тоже радуется за нашего замечательного старого ученого-исследователя и гордится им.

Апрель 1979 года — празднуем 90-летие Евгения Николаевича Фрейберга. Пришли поздравить родственники, геологи-полярники, среди них, конечно, Урванцевы. А так как это наша компания, то за столом много охотников. А раз охотники, то разговоры о природе и о ее оскудении. Рассказывает Фрейберг, какие тучи гусей он видел на Новой Земле, сохранилось ли это обилие? Рассказывает Урванцев, что был на той же речке на Таймыре, где раньше на самую простую насадку немедленно хватал таймень, теперь его спутник со спиннингом и замысловатой блесной за целое утро вытащил одного тайменчика. А какие гиганты были в этой реке! Однажды его коллектор «догадался» использовать антенну вместо лески, она его захлестнула, и огромный таймень — метра полтора — утащил человека с берега и чуть не погубил. С тревогой рассказывает геолог Лазуркин, как уродуют тундру вездеходы: там, где прошли гусеницы, долгие годы не возобновляется ягель — пища оленя. Рассказал молодой геолог — фамилии его, к сожалению, не помню, — он только что был свидетелем страшного зрелища: олени при перекочевке боятся или не могут перейти газопроводы, долго идут вдоль и попадают под пули жадных и неразумных стрелков.

В гостях у нас на И нститутском. 1978 г.

Слушаю эти речи, горячие, искренние, смотрю на этих людей, любуюсь ими. Первопроходцы, герои высоких широт… сколько жизни, ума, сердца, адского терпения потратили они там, далеко, в студеной полночной пустыне, сколько тяжести, боли перенесли и великодушно забыли. Какие люди! И как нужна была государству их работа, сколько полезного они сделали! Так раздумываю и… не могу уйти от невеселых мыслей. Первый мертвящий след гусеницы по тундре проложил Урванцев, рядом с ним за столом те, кто в поисках металла, угля, газа, нефти продолжили, расширили этот путь, привлекли в необжитые полярные просторы сонмы людей и машин, и тем самым они же нанесли любимой ими северной природе тяжелые раны.

Как быстро за перевалом жизни идут годы, один за другим. Урванцевы уже на охоту не ездили, и мы общались с ними по телефону или бывали друг у друга. Еще год, еще и еще. Как-то мы с женой решили пригласить Урванцевых на блины. Спросил по телефону. Елизавета Ивановна ответила: «Мы всеядные». Точно в назначенное время они приехали на такси. Заметил в окно. Выбежал. Дорожка узкая к дому. Вел Николая Николаевича — он с палочкой, сгорбленный, еле идет, вдруг говорит: «Слышал, весеннюю охоту открывают…» — это для меня. Как одряхлели мои смелые, лихие соохотники! Елизавета Ивановна предупреждала, что Николай Николаевич плохо слышит, плохо видит. Пришлось мне ему и блины разрезать, и масло наливать, икру намазывать, и ножку рюмки в руку подать — не отказался он от полрюмочки и от селедки. Елизавета Ивановна выпила немного сухого вина. Оба ели со вкусом, но мало.