– Мам, а я сон видел, – вдруг сказал Юрка.

– Ну ладно! – испуганно оборвала мать. – Куда ночь, туда и сон.

– А я хороший видел, – упорствовал Юрка. – Правда, мам.

Мать выжидающе посмотрела на Юрку, и он понял, что можно рассказывать.

– Будто я замахал руками и полетел прямо над нашими домами, над нашей улицей.

– Растёшь, сынок, – скупо улыбнулась мать.

– А потом смотрю, по нашей улице, как по воде, корабль плывёт, белый-белый. Плыл, плыл и около нашего дома остановился.

Мать побледнела.

– Пустой корабль, что ли?

Юрка часто-часто заморгал глазами, глядя в застывшее лицо матери, а потом с воодушевлением сказал:

– Нет, мам, не пустой! Смотрю, папка наш стоит на палубе и мне рукой машет!

– Врёшь, небось, – тихо вздохнула мать.

– Нет, мам, не вру, – сказал Юрка, но без прежнего воодушевления.

Зойка испытующе смотрела на брата: врёт или не врёт? Юрка покосился на неё и шмыгнул носом. Зойка догадывалась: корабль-то он видел, только наверняка пустой. У неё защемило сердце, и тоскливая волна медленно поднялась от коленок к горлу.

Мать стояла спиной к Зойке и надсадно кашляла, отчего плечи её мелко и часто вздрагивали. У Зойки сердце разрывалось, когда она слышала, как кашляет мать, видела её поблёкшее лицо. Зойку охватывал панический страх: «А что, если мама умрет?» Нет, нельзя так, чтобы в одной семье было столько горя. Дядя Алексей пропал без вести. Скорее всего, нет его уже на этом свете. Отец тоже молчит. Мать на глазах сохнет. Наверное, не врал Юрка: будет письмо, должно быть письмо!

– Эй, Колчановы, дома кто есть?

Кричала почтальонша. Зойка сразу уловила, что голос у нее весёлый, обнадёживающий. Ну, конечно, письмо! Мать, наверное, тоже по голосу тёти Даши догадалась, что она пришла с хорошей вестью. И кинулась к двери. Почтальонша уже стояла у порога (не поленилась по ступенькам взойти!) и снова кричала:

– Колчановы! Спите, что ли? Почту получайте!

– Входи, входи, Даша! – мать распахнула дверь.

– Да некогда мне, вон ещё сколько домов обойти!

– Ты уж войди, Дарья, – сказала бабушка. – Добрую весть за порогом не держат.

– Ох, ну ладно, – согласилась тётя Даша, – чуток передохну. С радостью вас!

Она протянула треугольничек, сложенный из тетрадного листа. Юрка первым подскочил и выхватил его. На письме стоял обратный адрес: полевая почта, Д. Колчанов.

– Я же говорил! Я же говорил! – радостно орал Юрка. – Вот он, корабль!

– Корабль? Какой ещё корабль в нашей-то степи? – громко удивилась тётя Даша.

– Да сон он видел! – радостно доложила мать. – Вот к письму!

– На-ка вот, Дарья, чайку с мёдом попей, – подвигала бабушка почтальонше чашку.

– С мёдом хорошо, – согласилась тётя Даша, – это я люблю.

– Читай же письмо, – нетерпеливо сказала мать Юрке.

Письмо перечитывали несколько раз. Вот, оказывается, почему отец молчал: был слегка ранен в руку, лежал в полевом госпитале. Сам писать не мог, а просить никого не хотел, чтобы дома не испугались чужого почерка. Теперь всё хорошо, и он вернулся в свою часть.

– Может, и Алёшенька где-нибудь в госпитале, – сказала бабушка. – Беда не приходит одна, а и радость тоже компанию любит.

– Да живой Алёшка, сердцем чувствую, живой, – сказала мать. – Ты, случаем, не два корабля видел? А, Юрка?

Юрка засмеялся, отозвавшись на шутку, но теперь-то Зойка окончательно догадалась, что корабль он видел пустой. В приметы она не верила, в сны тоже, а всё же не могла отделаться от тревожного чувства: ведь это война, пока письмо шло, могло что угодно случиться.

– Может, ответ подождешь? – попросила мать тётю Дашу. – Мы быстренько. Всего-то несколько слов и напишем: мол, так и так, весточку получили, жди подробное письмо. А то ж он там тоже беспокоится.

– Ох, Настасья, когда ждать-то?

– А ты ещё чайку с мёдом, – бабушка придвинула блюдце поближе к тёте Даше.

– Ну ладно, пишите, – сказала она, принимаясь за третью чашку чая.

Юрка быстро вырвал листок из тетради.

– Да, – довольно изрекала почтальонша, прихлебывая чай. – В морозы-то как хорошо медок-то.

А Юрка тем временем уже писал отцу под диктовку матери.

– Где мёд брали? – поинтересовалась тётя Даша. – У Демьяновых?

– У них, – ответила бабушка.

– Так дерут же они!

– А что делать? – вздохнула бабушка. – Зойку надо на ноги поднять.

– Ох, уж эта хвороба…что делает! – сочувственно сокрушалась тётя Даша.

– Я уже совсем здоровая, – вмешалась Зойка. – Работать скоро пойду.

Мать, диктовавшая Юрке письмо, остановилась:

– Куда пойдешь?

– Работать!

– А школа?

– После войны доучусь.

– С ума ты, девонька, от болезни свихнулась, – сказала бабушка.

– Какая из тебя работница? – горько вздохнула мать. – Посмотри на себя: кожа да кости.

– Всё равно пойду, – упрямо заявила Зойка. – Ты вещи последние продаёшь, а я буду дома сидеть?

– Что я отцу-то напишу? – привела веский довод мать. – Он в каждом письме наказывает вам с Юрушкой хорошо учиться. Вот и здесь…

Зойка молчала, не находя ответа.

– А ты, знаешь что, – посоветовала тётя Даша, – ты, Зоя, иди контролёром в театр.

– В какой театр?

– Да эвакуировался к нам недавно. С Украины, что ли. Он в каждом городе застревает, пока немцы близко не подойдут. Теперь вот к нам приехал. Работа там вечерняя. Легкая. Оторвал билеты и сиди. Днем – в школу, вечером – на работу.

– А возьмут?

– Помогу! – пообещала тётя Даша. – У меня там сосед сценой заведует: декорации передвигает, свет обеспечивает. Я его попрошу, он похлопочет. Ну, спасибо за мёд, за чай. Я теперь так согрелась – никакой мороз не страшен. Ну, Юрка, давай своё письмо!

Тётя Даша ушла, громко хлопнув дверью.

В середине дня солнце так пригрело, что тоненькие сосульки, висевшие под крышей, заслезились, заплакали, а потом и вовсе потекли ручьём. В какие-то полтора-два часа снег осел и потерял своё великолепие. На куст сирени, стоявший у крыльца, слетелись воробьи и затеяли перепалку. Зойка, закутанная с головы до ног, топталась у крылечка и, безотчётно улыбаясь, смотрела, как они суетятся, перескакивая с ветки на ветку, слушала их громкий крик, и на душе у неё было хорошо: просто замечательно выздороветь после такой тяжёлой болезни!

Тёплая погода в эту пору у них не редкость. Старики называли погожие дни с оттепелью «весенними окнами», потому что через такое «окно» уже весну видно. Мягкий, прогретый солнцем воздух приятно заполнял лёгкие и возрождал к жизни каждую клеточку Зойкиного организма. Только сейчас она подумала, что могла бы умереть и никогда бы уже не дышала таким изумительно вкусным воздухом. «Нет, это было бы несправедливо, – без страха, даже весело думала Зойка. – Жизнь только начинается». Она чувствовала себя уже почти совсем здоровой. Вот только голова кружилась, то ли от слабости, то ли от пьянящего воздуха, то ли от каких-то радостных предчувствий. В этот момент Зойка совершенно забыла о том, что уже восемь месяцев идёт война и что надежды на радости сейчас очень хрупкие. Ей хотелось думать только о хорошем и улыбаться, улыбаться… Болезнь словно выпустила наружу вторую половину её натуры, которая до этого скрывалась так глубоко, что Зойка и сама не подозревала о ней, и теперь с весёлым удивлением ощущала трепетные переливы нежности и чего-то ещё, что заполняло её желанием обнять весь мир.

На соседнем крыльце стукнула дверь. Зойка, продолжая улыбаться, повернула голову, но тут же в смущении отвернулась: на верхней ступеньке стоял недавний знакомый, лейтенант, стоял в одной гимнастёрке, на которой поблескивали две медали, и доставал папиросу из коробки с надписью «Казбек».

В какое-то мгновение их взгляды встретились, но Зойке показалось, что лейтенант её не узнал. Она подумала, не вернуться ли в дом, но так не хотелось уходить со двора. Выпросилась у матери всего-то минут на пятнадцать, а прошло не больше пяти. Жалко уходить. Не узнал он её и пусть себе стоит на своём крылечке. А если и узнал, так что такого? Чувство неприязни, вины и ещё чего-то, ей самой непонятного, возникшее на новогоднем вечере, давно прошло. И всё же осталась какая-то неловкость, которая сковывала её в присутствии лейтенанта.