Но мы отвлеклись. К семи часам утра форсиз сформулировали для себя основную стратегическую цель: аэродромы. На тот момент уже были освобождены Кача и Багерово. Целями первоочередной важности стали Сары-Булат, Бельбек, Саки, Сарабуз и Аэро-Симфи… Я дорого бы дал, чтобы точно узнать содержание телеконференции командиров дивизий и начальников штабов, но думаю, что речь там шла именно об аэродромах и укрытиях «Ковчег»…

— Итак, господа, кто же из нас все-таки приказал передать в эфир «Красный пароль»?

— Не я, — сказал Шевардин.

— И не я, — решительно отрекся Кутасов. — Мы полагали, что это ваш приказ, Василий Ксенофонтович…

— Нет, я здесь ни при чем. — Волынскому-Басманову стало жарко, и он расстегнул воротник. — Адамc?

— Нет, сэр. Мне жаль, но это не я.

— Странно, я грешил на вас…

— Почему?

— Потому что у вас в оперативном подчинении находится батальон радиоэлектронной борьбы. И у вас самый простой доступ к ретрансляционному центру на Роман-Кош.

— Nevertheless[24], я здесь ни при чем. Да так ли уж это важно?

— Однако, полковник! Мы ведем необъявленную войну вот уже восемь часов — и, оказывается, неважно, кто ее начал!

— Перейдем к более насущным вопросам, господа, — оборвал их Кутасов. — Мы должны наконец принять решение по «Ковчегам». Давно рассвело, красные могут поддерживать свои войска авиацией. Важно им помешать. Небо должно быть чистым.

— Конечно, полковник. — Василий Ксенофонтович постарался придать голосу металлическое звучание. — Но здесь очень важна своевременность. Если «Ковчеги» начнут действовать слишком рано, их собьют по одному. Я бы не рискнул выпускать их, не имея возможности поддержать истребительной авиацией…

— …Которая не взлетит, если небо будет «красным»! — перебил его Адамc. — Hellʼs teeth, мы бы и сейчас могли ввести в дело вертолеты, чтобы поддержать атаку на советский танковый полк!

— Что-то вы слишком вольно распоряжаетесь вертолетами!

— Капитан Голдберг выходила с нами на связь и сказала, что готова уже сейчас выслать эскадрилью.

«Чертова баба», — подумал Басманов.

— Мисс Голдберг не подчиняется вам, полковник! — громыхнул он. — И мы не можем сейчас вводить в бой вертолеты. Не раньше, чем освободим Бельбек!

— А Бельбек мы не освободим, если танковый полк дойдет до него и ударит нам в тыл! Достаточно ввести в бой «Ковчеги»! — настаивал Адамc.

— Дайте мне подумать пять минут! — взмолился князь.

— У нас нет пяти минут! — отрезал Кутасов. — Господин главнокомандующий, возьмите себя в руки! «Ковчеги» нужны не больше, чем на полчаса и только в Южном районе — связать боем патрульные самолеты на то время, пока вертолетчики и корниловцы не разделаются с танковым полком, который прет на Бельбек.

— Разве нам не хватит «Кудесников», чтобы очистить небо?

— Не хватит, — уверил его Клембовский. — Большая часть комплексов ПВО привязана к аэродромам и контролируется красными. Полковник Адамc прав: нет смысла беречь резервы. Они неминуемо атакуют нас с воздуха, если мы не атакуем в воздухе их.

— Хорошо, — вздохнул Басманов. — Мое «добро» и код. Пусть «Ковчеги» поднимаются.

— Проект «Ковчег» — двенадцать скальных укрытий для самолетов вертикального взлета и посадки «Си-Харриер», последней на тот момент английской разработки. Вам о них ничего не было известно, а это значит, что кто-то в Главштабе еще понимал, что такое «секретность». В общем, когда патрульные самолеты обнаружили, что не все в Крыму слава Богу, им не удалось вернуться и доложить об этом…

Лектор ошибся.

Один самолет все-таки вернулся.

Гадская работа — патрулирование. В неудобном кресле ломит спину, после раннего подъема все еще клонит в сон, гипнотизирует однообразная синева над тобой и под тобой, а носом клевать нельзя, скучно — хоть вой! И прихотливая береговая линия Крыма за вчерашний день приелась до тошноты. И все равно есть риск: вчера, например, какой-то долбень ухитрился врезаться в вертолет. А другой долбень, уже из местных, решил на своем «дрозде» полетать по побережью. Ему живо показали, почем фунт гороху, и больше уже никто не высовывался…

А это что? Ё-п-р-с-т! Три чужих объекта на радаре… Нет, четыре!

Не веря своим глазам, капитан направил самолет ниже. Уже можно установить визуальный контакт… Где они, черти?

— Третий, я первый, — сказал он. — Видишь что-то на радаре?

— Так точно, первый.

— Снижаемся.

«Объект» оказался на дистанции визуального контакта, вихрем пронесся мимо «МиГ-25», капитан не сразу рассмотрел, что же это такое…

— Саша, «харриеры»! — выкрикнул потрясенный ведомый.

Головин и сам уже узнал силуэт, похожий на кита-нарвала. Он заложил вираж — самый крутой, на какой только был способен «МиГ». «Харриеры» — значит, «харриеры». Кто взлетит, того и будем бить.

Он был наслышан про этот новый английский истребитель. Говорили о нем совершенно фантастические вещи — чуть ли не задом летать может. Херня это все, усмехнулся в усы бравый капитан. Главное — чтобы горел он, как и все остальные.

— Днепр-два, видим чужих, летим, — доложил далекий голос командира патруля из соседнего сектора.

Головин оценил обстановку: четыре «харриера» против двух «МиГов» — надо скорее идти на сближение с другой парой.

— Днепр-один, атакуем и отходим в квадрат пятнадцать… — сказал он.

— Есть, — слаженно отозвались ведомые.

Они круто забрали вверх, и вовремя: в наушниках Головина прозвучал сигнал «Березки»: пошла ракета. Советский летчик отстрелил ловушки мимоходом, и лишь краем сознания отметил другой сигнал — вражеская ракета ушла за обманкой. Он завершил «мертвую петлю» — слабо вам так, шакалы? — и оказался в хвосте у противника. А вот теперь ты, дружок, готовь попку…

«Харриер» на стал демонстрировать никаких фигур высшего пилотажа. Он просто резко затормозил на месте, как будто это был не реальный воздушный бой, а мультяшка. Мимо проскочила ракета, выпущенная «МиГом» Головина, а за ней — и сам советский самолет. Капитан был так потрясен увиденным, что поначалу даже не испугался, когда его машина дернулась и пошла вниз.

— Твою мать! — услышал он в шлемофоне. И увидел, как один из ведомых — «МиГ» лейтенанта Зорина — распадается на две части. За мгновение до того, как вспыхнули топливные баки, отлетел «фонарь» и пилот вместе с катапультным креслом вылетел из зоны взрыва.

— Днепр-один, первый, я подбит, теряю высоту, ухожу домой, — сказал он. — Третий сбит, это «харриеры», ребята!

— Поняли тебя, уходи. Сейчас мы им вставим, — донеслось из эфира.

«Вставьте им, ребята, — подумал он, направляя полет искалеченной машины к „дому“. — Вставьте и за меня, и за Юрку. А я, даст Бог, вернусь и еще добавлю».

Он начал сливать керосин, облегчая самолет. Никак не мог понять, в чем дело: двигатель просто не работал, как будто на него порчу навели. Тянул кое-как, «на честном слове и на одном крыле». В принципе, можно было бы и катапультироваться, но сработало воспитание советского пилота: сам погибай, а машину спасай. Да и не так вроде все паршиво, нигде не горит, и, кажется, удастся дотянуть до Скадовска…

— Дайте полосу! — зарычал он, когда его запросили с аэродрома. — Полосу, растак вас перетак! Капитан Головин, тридцать третья истребительная!

— А почему сюда?

— Подбили меня!

— Кто?

— Конь в пальто! Или ты даешь мне полосу, блядь, или я так долбану ракетами!..

— Вас понял. — Ошалевший диспетчер постарался расчистить место для посадки как можно скорее.

Самолет приземлился неуклюже, дав «козла», но из многих вариантов приземления подбитого самолета этот был лучшим. Головин откинулся в кресле, перевел дыхание, вытер лоб и открыл «фонарь».

Он уже не спешил. Спустился по трапу, прошелся взад-вперед по полосе, снял шлем и подставил лицо майскому ветру с родными аэродромными примесями, с достоинством извинился перед работниками аэродрома — нервы. Те покивали: понимаем, бывает.