Литмир - Электронная Библиотека

— Раздевайся, — сказал он.

Подполковник Велецкий действительно не выглядел героем. Ему было сорок шесть, он уже начал лысеть, носил усы щеточкой и, сколько ни тренировался, не мог ничего поделать с «пивным» брюшком. Но, тем не менее, Вильгельм Велецкий был гордым человеком. Гордость не является исключительной привилегией людей с волевыми подбородками.

— Я не понял, товарищ капитан, вы «красный» или «голубой»? — спросил он.

Суровцев завелся с пол-оборота.

Он не посчитал Велецкого серьезным противником. И поплатился за это сильным ушибом коленной чашечки. Велецкий наверняка успел бы нанести и более тяжкие повреждения, пока капитан света белого не видел от боли, но тут на шум прибежал сержант Парфенов и ударил белого комбата прикладом по затылку.

Когда Суровцев немного остыл и перестал топтать ногами тело на полу, приводить в чувство и допрашивать дальше было уже некого. Капитан вытер со лба пот, показал на тело и велел сержанту:

— Снять с него одежду и перебросить через забор. Передай, что будем убивать по одному каждую минуту, если они не отступят. И расстреляем всех, если начнется штурм. И приведи ко мне кого-нибудь из ротных…

***

Пока белые организовывали отступление, Суровцев твердо выполнял свое обещание. Отступление длилось восемнадцать минут…

К трем часам ночи в Курман-Кемельчи прибыл эскадрон бронетанкового полка под началом ротмистра Черкесова.

Огилви, выслушав по радио доклад о ситуации в Курман-Кемельчи, проклял нафталинщиков-резервистов и скомандовал штурм. Выжидание осточертело горячему потомку кельтов. Он был готов к решительным действиям, каковых предпринять не мог, поскольку танки при осаде зданий в городе ну совершенно бесполезны. Кутасов пообещал выкурить 217-й полк из Джанкоя, чтобы Огилви разделался с ним на просторе в чистом поле, и подполковник ждал, пока в тупую голову советского командира придет мысль двинуться на юг (потому что все остальные пути к отступлению были закрыты танками). Тогда красные окажутся зажаты между танками Огилви и Черкесова, как мокрая простыня между раскаленными роликами гладильной машины.

Но для этого нужно, чтобы Курман-Кемельчи, hell damn it, был свободен!

— Проломите танками ограду! — настаивал он, — и ни черта они не успеют!

— Опомнитесь, сэр! — кричал на одной ноте с ним Климов, командир батальона резервистов. — Несколько гранат в подвал — и все!

— Да не с ума же они сошли!

— А я говорю, там заправляет настоящий маньяк! Спросите вашего ротмистра, если не верите!

— Сэр. — Черкесов взял у Климова микрофон. — Требование об отступлении было нацарапано ножом на груди у подполковника Велецкого. Я думаю, человек, ставящий ультиматумы таким образом, вполне способен убить всех пленных. Просто из принципа.

Подполковник Огилви сдал назад и отменил приказ о штурме. Стиснув зубы и прищурив глаза, он посмотрел в сторону пленных советских десантников.

Никакого особенного антагонизма между крымскими танкистами и пленными десантниками не наблюдалось. Обе стороны восприняли происшедшее как «дело житейское». И когда танкисты изъявили желание изучить БМД, десантники охотно согласились — тем более что в процессе изучения танкисты угощали пивом.

В настоящий момент одна из БМД проявила норов, и теперь два танкиста и десантник-водитель ковырялись в моторе, пытаясь разобраться, что к чему.

Подполковник наблюдал за ними с полминуты. Мысль осенила его как раз в тот момент, когда непокорная БМД завелась…

Потом он увидел, что поручик Белоярцев смотрит туда же.

Они переглянулись.

— Я готов поспорить, сэр, — сказал Белоярцев, — что вы думаете о том же, о чем и я…

***

Всякая чепуха порой приходит в голову перед началом боя.

Капитан Фельдман вдруг очень остро ощутил, что у него уже два месяца не было женщины. Конечно, он ощутил это не просто так. Он это ощутил, глядя на прапорщика Андрееву, переодевавшуюся после рейда в город за советской формой и «языками».

— Ой, не могу! — заливалась фельдфебель Кошкина. — Как этот сержант говорит: «Девушка, вы почему гуляете в комендантский час?» А я ему: «Собаки гуляют, я работаю!» А он мне: «Может, пойдем к нам в машину, поработаем?» А тут подходит сзади Фариз и его по голове тюк!

— Кошкина, хочешь увидеть своего сержанта в трусах? — спросил подпрапорщик Рудаков, бросая на пол ворох советского обмундирования.

— Хотела бы — уже увидела и без трусов.

Все военнопленные — семнадцать человек — были раздеты и заперты в бойлерной. Крымцам нужна была советская форма: иного способа проехать около двадцати километров, не перестреливаясь с советскими постами, которые наверняка будут, Фельдман не знал.

Конечно, так просто захватить семнадцать пленных — пять патрулей и двух праздношатающихся — не удалось бы, не окажись у Фельдмана под началом бойцов, наличие которых в батальоне он сначала рассматривал как издевательство над армией, а сейчас готов был поклониться им в ноги.

Батальон капитана Фельдмана был первым батальоном ополчения, где наравне с мужчинами служили женщины.

Крымские феминистки долго боролись за право женщин служить в резерве. До тех пор «прекрасный пол» брали в войска только на профессиональной основе и на очень ограниченное число специальностей. Если девушке по здоровью или по подготовке не удавалось стать летчиком, она могла выбирать между должностью штабного секретаря и оператором зенитно-ракетных комплексов, диспетчером полетов или сестрой милосердия. Налоговая же скидка — лакомый кусочек, которым приманивали народ в резерв — оставалась недоступной: на армейцев-профессионалов эта льгота не распространялась. Что и возмутило феминисток. Феминистки боролись-боролись, и Главштаб сдался.

Решено было — пока в экспериментальном порядке — создать в одной дивизии один батальон ополчения с участием женщин.

Это и был батальон капитана Фельдмана. Что называется, еврейское счастье.

Узнав, какой сюрприз преподнесло ему командование, Марк Фельдман пережил сложную гамму эмоций. Но выбора у него не было.

Три месяца он выслушивал от товарищей офицеров шуточки на тему гаремов. По окончании периода тренировок шуточки прекратились. Батальон с участием женщин наголову разбил в тактической игре чисто мужской батальон. Свою роль сыграл эффект недооценки противника, чем и пытались оправдываться коллеги.

Полковник Ордынцев дал довольно жесткую отповедь: плохому танцору кое-что мешает. Фельдман пожимал плечами: а чего они ждали? Три месяца девочки (он их теперь называл с теплом — девочки) рвали жилы в тренировочном лагере, бегали с полной выкладкой, ползали на пузе, стреляли из всего, из чего пехотинцу положено стрелять, водили машины, рыли окопы и учились рукопашному бою. Если противники ждали, что они двумя руками свою задницу найти не смогут — значит, сами дураки.

Но у «солдата в юбке» есть еще одно неоспоримое преимущество, которое Фельдман только что оценил в полной мере. Такого солдата действительно можно одеть в юбку (покороче) и блузку с вырезом (поглубже) и отправить на улицу — приманивать патрули. Этот ход подсказала прапорщик Андреева, вне службы — офицер полиции. Сама она неоднократно работала «подставой» — и встреча с Андреевой кончилась для трех серийных насильников и двух грабителей в Арабатской каторжной тюрьме.

В отличие от болтливой Кошкиной, Андреева переодевалась молча. Фельдман, не вовремя вторгшийся на склад бара, деликатно отвернулся. Но успел разглядеть достаточно. Под своей военной формой Андреева, наследница амазонок, носила кружевное белье…

Капитан Фельдман вспомнил Фариду…

Потом вспомнил инструкцию 114-29, строго-настрого запрещавшую сексуальные отношения между военнослужащими, один из которых находится в непосредственном подчинении у другого…

Потом он вспомнил о неминуемом смертельном риске и плюнул на Фариду и на инструкцию.

— Мэм, — спросил он, повернувшись (Андреева была уже в футболке, на складе остались они одни), — А-а… э-э… Что это там у вас?

49
{"b":"184201","o":1}