— Ну и гроза! И когда только успела собраться? — вздохнул Лёхин. — Ведь по радио штормового предупреждения не было. Ну, погода!
— Да кака-така погода?! — изумился Елисей. — Гроза-то наведённая, Лексей Григорьич! Видано ли такое, чтоб вот так сразу — и…
Последнего слова Лёхин не расслышал. Хляби небесные разверзлись — да что там разверзлись! Ливень упал сплошной стеной и с грохотом бесконечного количества свай, вбиваемых в землю одновременно. Ветер утихать и не думал, с лёгкостью швыряя в разные стороны тяжёлые потоки воды. Причём швыряя так остервенело, что Елисей попятился подальше от окна.
— Кхм… Лексей Григорьич! — заорали от двери.
Увидев Касьянушку — орущего! — Лёхин даже оторопел немного. Призрак нищего чаще был ласковым и достаточно деликатным, а тут — вопли!..
— Зову-зову! — громко пожаловался Касьянушка. — А всё не слыхать!
— Что случилось, Касьянушка?
— Да ты в ванную комнатку забеги, Лексей Григорьич! Да только свету сразу не включай.
На самой ванне Лёхин когда-то установил широкую, но короткую доску, а сверху водрузил старенькую, но в рабочем состоянии маленькую стиральную машину, на которой обычно стояло два-три таза для стирки мелочей. И не только для стирки. Бывало, Лёхин сверху накидывал грязное бельё — ну некогда в машину сунуть! И в этом-то белье любил подремать Джучи.
В кромешной тьме Лёхин открыл дверь ванной. Примерно представляя, что хочет показать Касьянушка, он сразу глянул на тазы — то есть туда, где предполагал, они стояли. Две миниатюрные жёлтые луны, лениво плавающие в пространстве, замерли на месте. Через несколько секунд слева от жёлтых лун зажглись две зелёные.
Уловив довольный смешок Касьянушки, Лёхин включил свет.
Насторожённый Джучи лежал на свитере, к его уху привалился Шишик.
— Сиротинушки! — сентиментально проорал Касьянушка. — Как есть сиротинушки!
Лёхин улыбнулся, погладил Джучи и хотел было погладить "помпошку", но та вдруг оскалилась: нет больше пушистого шарика — один полумесяц жутких зубищ.
— Ник, ты чего?! — поразился Лёхин.
Шишик молчком уткнулся в рукав рубашки, исподлобья следя за рукой.
— Э-э, ясно, — вздохнул Елисей с раковины, куда забрался поглядеть, что за чудо светит из таза с тряпьём.
— Да? И что вдруг стало ясным? — насупился Лёхин.
— Лексей Григорьич, ты пошто грозу на город навёл? Твоя ведь она, не запирайся.
Тихо и спокойно прикрыв дверь в ванную (блин, как хотелось ею врезать по косяку!), Лёхин пошёл на кухню. Отобедал недавно, но чаю захотелось!.. Аж на языке почувствовал. С чашкой сел в зале — здесь всё-таки балкон остеклённый: перекрикиваться, если разговор будет, необязательно.
Из-за шкафа у двери выглянул смущённый домовой. Лёхин покосился, отхлебнул чаю.
— Елисей, у тебя стихов много? Небось, пачками пишешь?
— Приговорки, бывает, в разговоре сочиняются, — осторожно ответил домовой. — А вот стишат не пробовал. Ты к чему это, Лексей Григорьич, о стихах-то?
— Ну как же… Ты ведь знаешь, что я в жизни колдовством не занимался, а вопрос задал так, словно не впервые хулиганю. То есть о факте хочешь поговорить, да ходишь вокруг да около. Вот на языке у меня и вертится: "Поэт — издалека заводит речь". Ну, что? Опять окольными путями пойдёшь или чётко и прямо объяснишь?
Успокоенный и даже повеселевший, Елисей сел рядышком на диван.
— Нашёл, на чё обижаться, Лексей Григорьич. Словесно кружево плести — это дело наше, стариковское. Да и молодёжь порой подкузьмить хочется — или как там вы говорите-то? — чтоб жизнь малиной не казалась. Вот. А ты говоришь — стихи.
— Хватит болтать, кружевница! — улыбнулся Лёхин. — Давай по делу.
— Как на духу признаюсь, Лексей Григорьич: не всегда вижу, а иной раз и с подсказки. У нас ведь, домовых, пространство своё. Это Шишики болтаются то здесь, то там — не углядишь. И вот Шишик твой и подсказал, что не так с тобой.
— Мало ли что подсказал! Ты же не видишь!
— Ох, ну как объяснить-то? Вот смотришь ты, Лексей Григорьич, на облако. Ну, облако как облако, а тебе говорят — корабль плывёт. Глянул — и впрямь корабль. Так и мы, домовые. Плывёт какая-то муть, а Шишик подсказывает: а вот, мол, такой рисунок в мути есть. И — видим. И — сразу понятно.
— Понял. — Лёхин сразу вспомнил, как сам недавно показывал Соболеву привидение — "даму" кондитерской. — Давай, Елисей, о главном.
— О колдовстве-то?
— О нём. Да не тяни ты, Елисей!
— Да не тяну я, Лексей Григорьич! Мне ж ещё с мыслями собраться нужно, чтоб всё объяснить. Так-то сразу и не скажешь.
— Ага, как похихикать — так все без подготовки горазды, — пробормотал Лёхин, следя за Шишиком, который тишком-молчком вкатился в комнату.
"Помпошка" быстро и деловито влезла на стол с компьютером — и на пианино, где её поджидало целое стадо Шишиков. Она влилась в их дружный коллектив и, наверное, рассказала о хозяине, который ещё и колдует. Во всяком случае, крышка пианино теперь здорово напоминала ёлочную гирлянду — сплошь из вытаращенных на Лёхина жёлтых глазищ.
Лёхин тоже попытался вытаращиться в ответ — и гирлянда заколыхалась, захихикала.
— Когда человек колдует, он использует силу стихий, вещей, слов, — сказал Елисей. — Что, Лексей Григорьич, говорил такого, чего раньше не говорил? Вокруг тебя сила словесная светится.
— Песня потихоньку вырисовывается, — задумчиво сказал Лёхин. — И сдаётся мне, что песня эта — Ромкина. Вслух я сам с собой не разговариваю, призраков рядом не было поболтать, а песню — пел.
— А желание какое было?
— Не понял.
— Ну, любое колдовство не просто так, а на желание.
— Если б я колдовал… Мне просто интересно стало, смогу ли подобрать аккорды да мелодию уловить. Просто попробовал. Правда, пару строк мне, можно сказать, со стороны подкинули. И, мне кажется, я слышал голос Романа.
— Слышал? — осторожно спросил Елисей. — А не с тобой ли вместе он пел?
Лёхин вспомнил последнее слово на выдохе: "… меня!" Он-то хотел оборвать песню на полуслове… Возможно, сосредоточенный на словах и на аккомпанементе, он и не расслышал второго голоса, особенно если тот звучал в унисон.
— Врать не буду, — наконец сказал он. — Возможно, Роман и пел вместе со мной. А почему ты предполагаешь, что я пел вместе с ним?
Елисей кивнул на "помпошку". Та спокойно сидела на столе, рядом с опустевшей чашкой из-под чая.
— Вишь, сердиться перестал? Сила та, что вы энергией зовёте, спадает с тебя, да как быстро! Может, грозу-то Роман вызвал? Ладушки, Лексей Григорьич. Чем так сидеть-гадать зряшно, напиши-ка ты мне песенку Романову. Буду сидеть, думать, о чём она. А сам не угадаю — к выходу-гулянию твоему остальные домовые соберутся, так у них поспрошаю. Сдаётся мне, не просто так песенка поётся, раз от неё гроза грозная на дворе.
Пока Лёхин писал, позвонил профессор Соболев. Фамилии Щуплого он не узнал, но во дворе парня зовут Лёнчиком — Леонид, значит. Возвращается он с работы обычно часом к семи вечера.
34.
Заглянув в зал, Лёхин увидел потрясающую картину: шестеро домовых оккупировали место перед компьютером, перед ними четыре раскрытые книги, которые они время от времени перелистывают, а донельзя довольные привидения увлечённо читают. Прикрыв дверь, чтобы не мешать, Лёхин уже на кухне спросил:
— Что-то я наших призраков совсем перестал понимать. Мне казалось, они из Интернета вообще вылезать не будут, а они — вон, пожалуйста, опять в книжки уткнулись да ещё соседских домовых впрягли помогать им.
— А чего ж не помочь на дело хорошее? — спокойно ответствовал Елисей. — Они ж перед экраном сидят, много ли чего делают? Ну, перевернут страничку-другую — от них не убудет. А что Интернет призраков не интересует — тоже дело неудивительно: стока узнать сразу, стока народу встретить — это ж уму непостижимо! Не привыкли к такеим скоростям-то. Переели — и теперь им больно хорошо в читальных краях оказаться да с героями знакомыми повстречаться. Не зря ж они любимые книжки взялись перечитывать!
