— Моя собака! — воскликнула Карен. — Что ты сделала с Александром?

Бледно-голубые глаза Мириам безучастно скользнули по ней и перешли на что-то другое.

— Удивляюсь тебе, Шрив, — мягко проговорила Мириам. — Ты действительно собиралась выпустить ее на улицу? Это же уловка, ясное дело. Она не закапывала платье.

Шрив ничего не ответила. Карен буквально чувствовала ее страх, словно прикосновение тяжелой тучи.

— Не стойте здесь, заходите, — сказала Мириам. Она учтиво махнула рукой, указывая на кресло, и нож описал гротескную пародию на любезный жест.

Шрив подтолкнула Карен. Ей пришлось еще раз подтолкнуть ее, и сильнее, чтобы та двинулась с места. Карен в жизни не видела ничего внушающего больший ужас, чем улыбающаяся, безукоризненно чистая бывшая однокурсница.

Прочистив горло, Шрив попыталась восстановить свой авторитет:

— Мириам, я же говорила тебе, чтобы ты не заходила в дом. Ты должна была ждать на улице, чтобы отвезти меня домой.

— Но это было бы глупо. Я хотела еще раз обыскать дом. Теперь я уверена. Его здесь нет. Должно быть, она его отдала кому-то на сохранение. Нам нужно заставить ее сказать, где оно.

— Она скажет, Мириам. Скажет. Позволь мне...

— Она уже наговорила тебе кучу вранья, Шрив. Ты не умеешь расспрашивать людей. В том, что они говорят правду, можно быть уверенной только тогда, когда делаешь им больно. Именно так я поняла, что Роб не лгал, говоря, что не знает, где мое платье.

Карен сделала быстрый непроизвольный шаг назад. Шрив не взглянула на нее. Она настойчиво повторяла:

— Мириам, положи нож, хорошо? Предоставь все мне. Ты же знаешь, что иногда... иногда начинаешь чрезмерно волноваться...

— Пожалуйста, не говори со мной так, Шрив, — пробормотала Мириам. — Мне не нравится, когда ты так говоришь со мной. Словно я не отвечаю за свои поступки.

— Отдай мне нож, Мириам, — шагнула вперед Шрив.

Сверкнувшее лезвие сделало одно стремительное движение. Шрив вскинула руки к груди, но они не смогли сдержать поток крови: он прорвался, испачкав перчатки, и хлынул на мятую ткань платья. Гулко ударилось упавшее тело; Карен показалось, что весь дом содрогнулся.

— Ей не нужно было так вести себя, — сказала Мириам. — Она чертовски любила командовать.

— Надо вызвать врача. Телефон...

— Боюсь, ничего не выйдет, — голос Мириам прозвучал виновато-вежливо. — Видишь ли, я перерезала провода. Почему бы тебе просто не отдать мне платье, Карен? Тогда я уйду, и ты сможешь делать со Шрив что хочешь. Не знаю, почему ты так беспокоишься о ней, она всегда вела себя отвратительно по отношению к тебе.

— Но, Мириам... — Карен замолчала. Неужели Мириам настолько оторвалась от действительности, что не понимала, что старое платье больше не имеет значения? Так ли обстоит дело в действительности, собирается ли Мириам убить ее в надежде, что именно ее обвинят в смерти Шрив, — это тоже не имело значения. Исход будет одинаковым, потому что она не может вернуть платье. Шрив еще была жива, но зловещее пятно растекалось, и она наверняка умрет от потери крови, если ей не помогут в ближайшее время.

Из кухни вело три двери — одна в гостиную, одна в прихожую и черный выход, ближайший к Карен. Но этот путь был закрыт: не только Мириам, но и — в ужасе осознала Карен — заперт намертво засовом. Для того чтобы отпереть эту дверь, нужны ключи, и это же верно в отношении всех окон первого этажа. Чтобы выбраться, надо выломать окно — не только стекло, но и деревянные решетки. В кино это делается просто, когда герой бросается в окно и оно разлетается на мелкие осколки, оставляя лишь маленький порез на щеке, но у Карен возникло предчувствие, что в жизни так не получится.

Значит, оставался только один доступный путь к спасению — через входную дверь. Карен была почти уверена, что Шрив заперла ее изнутри, но ключ наверняка остался в замке. Карен начала пятиться к двери гостиной.

Падая, Шрив уронила свою сумочку, рассыпав по полу ее содержимое. Мириам сгребла его ногой.

— Ей действительно не следовало так себя вести, — повторила Мириам раздраженным жалобным тоном. — Она это заслужила. Как и он. Знаешь, он годами так поступал. Это началось сразу же после того, как мама вышла за него замуж. Мне было тринадцать. Я говорила ей, но она мне не верила. Хотя, должно быть, она все знала. Но она не смела его остановить, потому что ее заботило то, что скажут люди, а не я.

— О Боже! — непроизвольно воскликнула Карен. — Так вот почему...

— Я думала, что после окончания школы смогу уехать в колледж и избавиться от него, — безучастным голосом продолжала Мириам. — Но он не отпускал меня. Он сказал, что мне лучше продолжать жить дома и учиться в Джорджтауне. Поэтому я вынуждена была это сделать. А потом, когда вошла она и увидела, что произошло, мне пришлось сделать то же самое и с ней, иначе она рассказала бы кому-нибудь, что я виновна.

Чувство, сковавшее Карен и едва не заставившее ее забыть об опасности, которой подвергалась она сама, было не страхом. Это была парализующая смесь потрясенной жалости и безумного ужаса — ужаса сверхъестественного и неизвестного. Мириам уже не поддавалась ни убеждениям, ни уговорам. Часть ее разума оставалась в прошлом, переживая заново те муки и последовавшее за этим двойное убийство. Даже голос ее изменился.

— Конечно же после всего этого я оказалась вся забрызгана кровью. Я знала, что главное — это платье. Я должна была избавиться от него. Тут я вспомнила, что по соседству находится Шрив, приехавшая в гости к своей бабке. Мы должны были потом ехать куда-то, чтобы праздновать... праздновать...

Внезапный омерзительный смех прервал речь Мириам, Затем она продолжила:

— Шрив заехала к старухе только потому, что та сказала, что у нее есть подарок к выпуску. Мы думали, это будет чек, но оказалась всего лишь булавка с камеей. Шрив привезла с собой смену одежды, потому что мы должны были встретиться в ресторане с ее родителями и нам хотелось как можно скорее избавиться от этих дурацких розовых платьев. Это так подло — заставлять всех носить одинаковые платья. Но для меня это оказалось счастливым совпадением, так что, полагаю, мне не стоит жаловаться.

Я пошла в сад и вызвала Шрив — у нас было особое место, где мы могли перелезть через забор; мы пользовались этим тогда, когда она гостила у бабки и мы хотели встретиться так, чтобы никто об этом не знал. Мы переоделись прямо там. В саду. Нас никто не видел, ведь там такие высокие стены. — Она снова хихикнула. — Шрив выглядела так смешно, стоя в одном нижнем белье и держа это отвратительное, грязное розовое платье на вытянутой руке. Ее бабка уже тогда выжила из ума, и Шрив знала, что сможет переодеться и спрятать платье в чулане так, что никто этого не заметит, — что она и сделала. Вернувшись домой, я поднялась по черной лестнице прямо в свою комнату. Горничной не было, она ушла в магазин за спиртным. Она и обнаружила их. С ней случилась истерика, и полицию пришлось вызывать мне. Думаю, у них возникли подозрения. Был там один отвратительный человек с большим толстым животом и круглыми выпученными глазами, который все задавал мне вопросы. Это он трепался перед газетчиками, именно от него они и узнали про преступление Лиззи Борден, но мой дядя пригрозил подать на газеты в суд, и все прекратилось. Понимаешь, эксперт-врач сказал, что убийца должен был быть весь забрызган кровью, а на моей одежде не смогли обнаружить ни пятнышка, кроме тех, которые появились, когда я опустилась на колени рядом с мамой после приезда полиции. Я поступила так, чтобы объяснить, откуда взялись пятна на моих туфлях и под ногтями. Хотя основное все же досталось платью.

Слабый булькающий стон нарушил тишину. Мириам мельком взглянула на неподвижное тело у ее ног. Выражение ее лица не изменилось, и Карен заставила себя в последний раз обратиться к ней с увещеваниями:

— Она же оставалась верной подругой, Мириам. Она помогала тебе. Она умрет, если не вызвать врача.

— Ты хотела сказать, верной самой себе. О да, сначала она помогла мне. Я думаю, она была очень удивлена и — как бы это сказать? — это ее захватило, она действовала не думая. Но потом она стала соучастницей, не так ли? Если бы история всплыла, это стало бы концом карьеры ее мужа. А Шрив хочет когда-нибудь стать Первой леди. Ты же знаешь, что в нашем городе каждое пятнышко грязи прилипает навечно. Интересно, что она сделала... — она пнула ногой сумочку Шрив.