Дэвид ничего не ответил, просто внимательно посмотрел на меня своим задумчивым взглядом. Уголки его длинного тонкого рта опустились, глаза напряженно сузились. Я молилась лишь о том, чтобы он не вернулся к разговору, который, мы по обоюдному согласию решили предать забвению. Сама я ничего не забыла, да и вряд ли забуду, но он держал себя так непринужденно, что мне тоже не составляло труда вести себя как обычно.

— Что такое? — обратилась я к нему. — У меня позеленело лицо, или произошло еще что-то более неприятное?

— Прошу прощения. Я пытаюсь разобраться в вихре своих собственных мыслей. Кстати, не поможете мне со всем этим хламом?

— Вы же знаете, что я рада помочь вам, если смогу.

И он дал мне работу. Это был самый настоящий рабский труд. Стоило мне лишь возбужденно воскликнуть над папкой с документами девятнадцатого века или альбомом с семейными фотографиями в толстом бархатном переплете, как Дэвид моментально выхватывал находку у меня из рук и отсылал разбираться в следующей огромной пачке. Все, что не имело прямого касательства к записям того времени, было небрежно свалено в сторону. Теперь, когда Франческа изъявила желание распрощаться с ним в течение одной недели, он даже перестал делать вид, что его интересуют исторические реликвии семейства Морандини.

Я обрадовалась, когда пришло время ленча, поскольку уже устала рыться в ворохах совершенно не интересующих меня бумаг. Моя пунктуальность оказалась совершенно напрасной. Франчески в столовой не было. Эмилия передала мне ее извинения и заметила, что графиня, скорее всего, не будет и за обедом.

— А где Пьетро, он вместе с ней или уже вернулся домой? — задала я вопрос, который интересовал меня гораздо больше.

— Он здесь, синьора. В своей комнате.

— Как обычно, — с горечью заметила я.

— Синьора?

— Нет, ничего. Это все, Эмилия, вы можете идти. Я вполне способна обслужить себя самостоятельно.

Она продолжала стоять передо мной, не двигаясь.

— Может быть, вы хотите заказать на обед что-то необычное, что вы любите больше всего?

Удивительно, кажется, она решила проконсультироваться со мной относительно обеда. Неужели она решила таким образом продемонстрировать мне свое расположение? Но нет, ни к чему обманывать себя. Она даже не смотрела на меня, ее взгляд был прикован к салфетке у меня на коленях, а улыбалась она какой-то странной улыбкой.

Я ответила, что ничего особенного мне не требуется и, не поблагодарив, отослала ее.

Теперь, когда наш с Питом отъезд неизбежен, я решила проверить его знания. Человек, который выбрал для себя профессию учителя, в любой ситуации останется учителем. Правда, обычно я работала со старшими ребятами, поэтому имела весьма приблизительное представление о том, что должен знать десятилетний ребенок.

Пит скорчил недовольную гримасу, когда я попросила его ответить мне на несколько вопросов, но ему пришлось подчиниться. Мы с ним немного повторили математику, оживленно обсудили динозавров, отцов-пилигримов[5] и Джорджа Вашингтона, а затем почитали книгу о кошках, которую я недавно ему купила. Математику он знал неважно, однако был неплохо подготовлен по остальным предметам. Пит признался, что ему очень нравится история. Мама всегда читала ему на ночь: он прекрасно знал классические произведения. Но больше всего он, конечно, знал о футболе.

Дождь за окном продолжал навевать на меня депрессию, поэтому мне пришлось отклонить его мольбы выбраться на улицу и побегать с мячом. Я в свое время почерпнула из различных пособий для учителя огромный запас игр для ненастных дней, но оказалось, что они не могут помочь развлечь ребенка старше пяти лет. Настроение у всех было подавленное, даже Джо не хотел играть с нами.

— Котятам нужно много спать, — утешала я Пита, когда Джо проигнорировал его приглашение порезвиться с веревочкой, на конец которой он прикрепил бумажный бантик. — У меня есть идея. Почему бы нам не исследовать дом, ведь он такой большой? Может быть, нам удастся найти, где можно поиграть в мяч, в прятки или еще во что-нибудь?

Он неохотно согласился. В этом доме было множество комнат, иногда закрытых на ключ, реже — открытых: некоторые были заставлены мебелью, другие просто завалены всяким хламом. Пустые помещения были, как правило, слишком маленькими, чтобы в них играть, а те, что побольше, загромождены до такой степени, что там было невозможно находиться, не опасаясь, что при малейшем неосторожном движении что-то может свалиться тебе на голову. Я рассчитывала, что нам удастся обнаружить бальный зал или большую галерею. На таких виллах обязательно имеется бальная комната. Нам так и не удалось ничего обнаружить, да и Пит ни о чем подобном не слышал. Ему было скучно, и он без колебаний признал это.

— Может быть, мы ищем не в той половине дома? — спросила я. К этому моменту мы оказались в коридоре, где располагалась комната Франчески. Тут я увидела дверь, из которой вчера так сильно дуло, когда я уходила от Франчески.

Заметив мой взгляд, Пит попятился.

— Нет. Мы не можем пойти туда.

— Это опасно? Ведь сейчас день.

— Мне там не нравится, — зашептал Пит. — Пожалуйста, синьора, не заставляйте меня идти туда.

Я взяла его за руку.

— Да ты замерз, — воскликнула я, затем быстро проговорила: — Я тоже. Давай-ка немного пробежимся. Уверена, я обгоню тебя еще до того, как ты успеешь добежать до лестницы.

В конце концов мы решили пойти поискать Дэвида. Он был погружен в работу, как обычно бормоча и покряхтывая, тем не менее, нам удалось оторвать его и заставить немного побегать с нами во внутреннем дворике. К тому времени я решила, что предпочитаю дождь скуке, не говоря уже о страшном коридоре, которого так боится Пит.

Прогулка отняла у нас много времени, особенно процесс одевания, раздевания и сушки волос. Джо проснулся и радостно приветствовал наше возвращение, мы все втроем принялись ублажать его, на что ушло около часа, а затем настало время ужина.

Дэвид покинул нас, ворча, что некоторым занятым людям приходится тратить свое драгоценное время, когда бездельники отвлекают их от дел. Мне в голову пришла очередная идея. Пит рисовал портрет резвящегося Джо. Мы сидели в его комнате, не зажигая огня, ловя последние отблески уходящего дня, здесь я чувствовала себя гораздо свободнее, чем в чопорной гостиной Франчески, кроме того, меня не прельщала мысль об ужине один на один с Эмилией, убивавшей меня своим холодным критическим взглядом, в котором читалось молчаливое неодобрение моих манер.

— А не поужинать ли нам с тобой вместе? — поинтересовалась я.

— Ты не шутишь? — недоверчиво переспросил он, но глаза его засверкали от удовольствия.

— Пойду спрошу у Розы, вернусь буквально через минуту.

Общение с Розой не составляло ни малейшего труда, несмотря на то, что он не знала английского, а я итальянского. Ей было известно три слова на моем языке, мне — десяток слов по-итальянски, все остальное мы легко выражали с помощью жестов. Она одобрила мою идею.

— Сказать Эмилии? — спросила я.

Роза ухмыльнулась и сделала неприличный жест, который сопроводила какой-то скороговоркой на итальянском, насколько я поняла, это было что-то очень грубое. Я тоже решила, что говорить Эмилии об этом совсем необязательно. Кухарка — единственный человек, от которого действительно нельзя скрыть перемену пищи.

Роза поднялась в комнату к Питу вместе с воспитательницей, обе несли по подносу. Питу предназначалось молоко, мне — бутылка вина.

— Предлагаю тост, — торжественно произнесла я, когда мы остались вдвоем.

— Прекрасно. Я буду пить вино, — объявил Пит и потянулся к бутылке.

— Нет, ты не будешь. Тебе надо пока научиться есть на американский манер, если... — Я остановилась как раз вовремя, чтобы не проболтаться. Мне не хотелось преждевременно говорить ему о том, что ожидает его впереди. Франческа сказала, что все улажено, но, если мой план провалится, Пит сильно расстроится.