Каждое утро я вместе со своими коллегами, стоя у прикреплённой к стене столбиковой диаграммы, пел гимн компании, прослушивал по радио бодрое выступление начальника штаба, отвечающего за проведению акции по вербовке (штаб являлся специально созданным подразделением в рамках первого производственного департамента головной конторы) и громко повторял пять основополагающих правил нашей трудовой деятельности. Вы, возможно, хмурите брови, но должен заметить, что летним утром совсем неплохо петь хором какую-нибудь песню, притом, неважно, что это — гимн фирмы или «Дом, милый дом». В бодрой обстановке люди тоже взбадриваются.

В 8 часов 55 минут мы заканчивали приготовления к началу ритуала. В 8 часов 59 минут заведующий отделением Судзуки включал радиолинию, соединяющую главный офис со ста пятьюдесятью филиалами и отделениями по всей стране. Звучал сигнал «9 часов утра». Полный воодушевления мужской голос призывал: «Исполняем хором гимн нашей страховой компании!..»; сразу после этого из динамика начинало литься музыкальное вступление, после чего, глядя на диаграмму, запевали мы:

— Освоение богатых рынков! Идти вместе с народом к счастью!

Здесь следовал проигрыш, а потом продолжалось:

— Через многие поколения, через многие поколения процветать будет наша компания!

Слова гимна написал известный литератор, музыку — знаменитый на всю страну композитор. При этом он весьма напоминал гимн какой-нибудь рядовой средней школы; музыка была героическая, однако было в ней что-то напыщенное и в то же время несколько мрачноватое и немного грустное. Несмотря на это, исполняя наш гимн, я, сам себе удивляясь, неизменно испытывал чувство сопричастности, как некогда в детстве, когда мы ранним утром исполняли гимн родной школы перед началом состязания в отборочных соревнованиях на первенство средних школ по бейсболу.

С наибольшим воодушевлением — их голоса, казалось, со звоном отражались от стен — пели тётушки — наши внештатные сотрудницы, на чьих лицах был наложен толстенный слой защитного крема от солнца. Их голоса звучали с удивительной внутренней силой. Складывалось впечатление, что при словах о «приумножении богатства» некоторые едва не рыдали от умиления. Я и сам растрогался и подтянулся. Представив, что в этот самый момент почти десятитысячная армия мужчин и женщин по всей стране, устремив взоры на ту же диаграмму, поет ту же песню, даже я был готов пустить слезу.

Мобилизующее выступление руководителя штаба по проведению акции всегда заканчивалось словами: «До славной 75-й годовщины создания нашей страховой компании осталось… дней. Мобилизуем всё силы на достойную встречу юбилейной даты!..» Его голос доносился из-за диаграммы с надписью: «Данные о ходе выполнения акции». Казалось, голос принадлежит не человеку, а диаграмме. Мы, не отрываясь, неприязненно смотрели на диаграмму с нашими фамилиями, словно бы от наших взглядов столбики результатов росли всё выше и выше…

Когда я сидел в доме Саэко и ел с ней ворованный сыр, до годовщины образования нашей фирмы оставалось пятьдесят два дня. К тому времени я не смог заключить ни одного контракта и потому моя фамилия находилась в самом низу списка. Заведующий отделением стремился всячески подбодрить меня: «Эта работа поручена тебе для практики. Не надо особенно перенапрягаться! Хватит того, что ты просто посмотришь на лица потенциальных клиентов…» Но я всё-таки переживал.

Оставалось пятьдесят дней. Я по-прежнему шел в самом низу списка. Сорок девять дней. Тётушки буквально землю рыли. Низина превращалась в ущелье. Я оказался на самом дне. Я бродил и бродил под летним небом, похожим на большую раскалённую стальную плиту. Но у меня так и ничего и не получалось.

Сорок восьмой день также закончился безрезультатно. Вернувшись домой, я услышал телефонный звонок. Это была Саэко. У неё был какой-то нечёткий голос, словно что-то застряло в горле:

— Опять вода накопилась…

За этими словами звучала мольба о том, чтобы я пришёл к ней прямо сейчас. Значит, вода поднялась до верха, по длинной шее Саэко, почти до подбородка. Стоит ей пошевелиться, как вода хлынет в её аппарат, и начнёт сочиться из моей телефонной трубки. Я не забыл о своём обещании, но был так занят, что с тех пор ещё ни разу не побывал у неё. Я опрометью выскочил из дома. Это означало, что началась моя собственная акция.

— Видел у меня текому? Я её не подстригала на зиму, и теперь она ужасно разрослась. Обвила и изгородь, и дом. Я не очень люблю её цветы.

— В темноте не рассмотрел. Так торопился…

— Давай я расскажу, что написала мне бабуля в табличке-предсказании судьбы… Впрочем, это даже не табличка, а гадание на меня.

— Ну и что там написано?

— …На спокойной морской равнине поднимается ветер; лодка в опасности; белые барашки в открытом море.

— Похоже, к несчастью.

— Нет, это означает, что в конечном итоге меня ждёт удача… «Пропажа» найдется нескоро. Переезд сейчас неблагоприятен. «Недуг» должен скоро пройти. Тот, кого ты ждешь, всё-таки придет, хотя есть помехи на его пути. Так что в итоге удача. Ты ведь пришёл, верно? Так исполни мое пожелание, пожалуйста!

— А что там было написано про «исполнение желаний»?

— Было написано, что в конце концов исполнятся.

На этом наш диалог закончился — перед вторым (после поедания сыра) изгнанием воды из тела Саэко. Это была просто короткая прелюдия. Сыр был съеден, поэтому перед началом нашей второй общей акции нам не оставалось ничего другого, как немного поговорить. Футон уже был расстелен. На простыне лежала большая виниловая пленка, на ней — два банных полотенца. По лицу женщины было видно, что больше ждать она уже не в силах. Погасив свет, она застонала:

— Помоги исполнению моего желания!

Саэко оседлала меня. В углублении между длинной шеей Саэко и ключицей появилась синеватая тень. Мне показалось, что в этом углублении скопилась вода. Уши Саэко, подобно светофору, меняли белый цвет на красный и обратно. Чувствовалось, что она ужасно напряжена. Когда я погладил её по ушам, чтобы прервать их красно-белое мелькание, из её тела впервые в тот вечер вылилось немного тепловатой воды. У меня невольно вырвалось: «Супер! Как быстро!» Тяжело дыша надо мной, женщина отреагировала небрежным смешком и вновь исторгла воду. Невнятно пробормотав: «“Супер”? Такой лексики я от тебя не ожидала!», она вновь содрогнулась всем телом, и вода побежала безостановочным ручейком. Мою промежность будто нежно протирали мягким теплым бархатом. Это была вода из человеческого тела.

Вода из человеческого тела. Возможно, она согревается током крови.

Я что-то читал об этом. Типа того, что если два тела тесно соприкасаются друг с другом, то можно не заметить, что партнер истекает кровью, даже если его кровь залила тебя чуть ли не до самого горла. Потому что температура тела у людей одинаковая. То же самое происходило и с водой Саэко. Поскольку температура тел у нас одинаковая, то изливавшаяся из её тела вода — даже в больших объёмах — ощущалась настолько слабо, что, собственно говоря, это даже трудно было назвать «ощущением». Если не сосредоточиваться на этом, то можно даже и не заметить. Просто легкое, неосязаемое давление. Совсем слабое. Давление без ощущения. Или образно говоря, ощущение без давления? Поэтому, когда я рассказываю о своих ощущениях, мне приходится полагаться на силу собствен но го воображения. Но так было только до тех пор, пока вода не остывала.

Возможно, это связано с качеством и составом воды. Такая мысль пришла мне в голову во время соития с Саэко. Вряд ли у меня возникнут такие же ощущения, если облить меня, например, водой «Эвиан» или «Вкусной водой с горы Рокко», даже если нагреть их до температуры тела Саэко. Нет, я бы сразу ощутил подлог и понял бы, что это — «Эвиан». А уж вода из крана — ну этот номер не прошел бы совсем. Водопроводная вода слишком жёсткая. Какую бы Саэко ни пила воду, тепловатая жидкость из её тела была совершенно иной. Чтобы обычная вода стала такой же, её необходимо очистить, отфильтровать, удалить из неё всё ненужные примеси. Словом, прогнать через тело Саэко. Вот к какому выводу я пришёл.