— Доктор, вы такой милый и умный… Я хочу посоветоваться: а что нам делать, когда станет холодно?

— Попробуйте найти место в доме.

— Господь с вами, у нас же полно слуг.

— Тогда ездите в карете или кибитке

— Но в ней же очень тесно.

— Что ж, пользуйтесь позой «наездницы».

— А что это значит?

Я объяснил. Идея Анне Сергеевне так понравилась, что глаза ее заволокла мечтательная дымка. Мне показалось, что она не прочь испытать сей метод, не откладывая дело до осени.

Однако сперва княгиня, как дама набожная, поинтересовалась, не грешно ли делать такие вещи. Мне пришлось дать ей двусмысленный ответ: мол, не грешнее, чем все остальные.

— Доктор, — переменила тему княгиня, — а правду болтают, что с вами приехала крестьянская девушка?

— Кто обо мне может говорить? У меня здесь и знакомых-то нет…

— Троицк очень маленький город, и тут все на виду. Про вас много говорит доктор Винер: дескать, вы якобинец и Der Abenteurer, а купец Липкин рассказывает, что вы соглядатай из Петербурга. И все уже знают, что вы спасли меня от смерти.

— Интересно… — только и сумел выдавить я.

Становиться мифологической или политической фигурой мне отнюдь не хотелось.

— Так я о вашей девушке… Прислать ей несколько платьев, которые мне малы?

В этом маленьком городе знали всё, даже размер платья, который носит любовница проезжего доктора. Я посмотрел на Анну Сергеевну. Было похоже, что ей искренне хотелось сделать мне приятное.

— Извольте, буду благодарен.

На главной улице Троицка, возле дома Котомкина царило оживление. Улицу загораживали два экипажа. В одном из них княгиня узнала дрожки уездного начальника. Второй была обывательская бричка.

«Точно, весь город знает», — раздраженно подумал я. После всей этой порнографии, вынужденным свидетелем которой я только что стал, мне очень хотелось пробыть часок-другой наедине с Алей. Все-таки у меня медовый месяц…

Наш экипаж остановился, и я соскочил с генеральской коляски. Навстречу мне двинулся старик-солдат с седыми прокуренными усами.

— Ваше благородие, их высокоблагородие просят пожаловать, — сказал он сиплым, пропитым голосом.

— Погоди, голубчик, скоро поедем, — ответил я. Я знаками велел Герасиму вернуть моим хозяевам «ложе любви» и пошел проведать Алю. К моему удовольствию, она не страдала от ревности в одиночестве, а плодотворно проводила время с хозяйской Дуней, стоя у стола, заваленного все теми же пресловутыми подарками. Я передал предложение княгини и, по-моему, впервые Аля испытала к ней симпатию. Я наскоро приласкал ее и, сообщив, куда еду, вернулся к ожидавшему меня ветерану.

Через пять минут мы подъехали к обиталищу уездного начальника. Дом оказался попроще генеральского но более монументален. Стены его были толщиной в три кирпича и так прочно слеплены, что, думаю, он без проблем достоял бы и до нашего времени.

Солдат проводил меня внутрь. Судя по запахам и порядку, здесь жил холостяк.

Мы прошли несколько полупустых комнат и оказались в спальне начальника. На здоровенном разлапистом диване лежал худой старик в ночной рубашке и колпаке.

Лицо его, заросшее пегой щетиной, кривилось от боли. Увидев меня, он заговорил сиплым, страдальческим голосом:

— Позвольте отрекомендоваться, надворный советник Киселев. Осмелился побеспокоить вас по случаю немощи и болезни.

— Что вас беспокоит? — спросил я, присаживаясь на край дивана. Другой мебели в спальне не было.

— В боку болит, как кол вбили. И чем больше лечусь, тем хуже становится.

Я попросил его снять рубашку. Он разделся. Беглого осмотра оказалось достаточно, чтобы определить причину хвори надворного советника. Крылась она в неумеренном систематическом потреблении напитков крепостью выше сорока градусов. Печень была сильно расширена, и я заподозрил цирроз. Что у него было на самом деле, я не знал. Помочь я ему мог только психотерапией и рекомендацией изменить диету. Я посоветовал воздерживаться от крепкого, жирного, острого и вместо водки пить клюквенный морс. Еще раз перед отходом ощупав ого печень, я повторил рекомендации и этом откланялся.

— Чувствительно благодарен, — ответствовал мне Киселев, как и все чиновники на Руси, предпочитая подарить словом, а не деньгами, — очень признателен за ваше ученое внимание. Уже ощущаю большое облегчение.

Я еще раз пожелал ему выздоровления и вышел из ароматных пенат. На крыльце меня догнал командный рык больного:

— Ванька, водки!

У ворот меня ждал посыльный от следующего страдальца. Обывательская бричка следовала за нами от дома портного до особняка начальника, соблюдая вежливую иерархическую дистанцию. Корявый мелкий мужичонка с глуповатым лицом, одетый в длинную желтую рубаху, подпоясанную сыромятным ремешком, ожидал меня, переминаясь с ноги на ногу. В его примитивную безрессорную бричку были впряжены две низкорослые мохнатые крестьянские лошадки. При моем приближении мужичок снял шапку и поклонился.

— Барин, хозяин просит пожаловать, — сказал он, глупо улыбаясь.

— Что с ним случилось? — спросил я, не скрывая недовольства.

В конце концов, я, из-за происков военной кафедры мединститута, клятвы Гиппократа не давал и не собирался открывать частную практику, да еще и бесплатную. К тому же я зверски хотел есть, и меня грызли сомнения по поводу этичности моего метода «лечения» генеральши.

Мужичок, не отвечая, таращил глаза.

— Так что с твоим хозяином случилось? — повторил я вопрос.

— Недужат они, — неопределенно ответил он.

— Скажи ему, пусть позовет доктора Винера, — посоветовал я.

— Барин помирает, просили помочь.

— Я никак не могу, — решительно отказался я и хотел пройти мимо.

Однако мужичок внезапно повалился на колени и обнял меня за ноги.

— Барин, не погуби!..

Такого оборота дела я никак не ожидал и не был к нему готов. Я попытался освободить ноги, но мелкий стервец, как пиявка, вцепился в меня. Не лупить же было его, в самом деле…

— Ладно, поехали, — вынужденно согласился я.

Только тогда он перестал хвататься за меня и подвывать. Я сел в бричку на солому, застеленную рогожей, и мы затряслись по разбитой дорожной колее. Ехать оказалось довольно далеко, через весь городишко, а потом по узеньким кривым улочкам, мимо бедных полукрестьянских изб.

— Далеко еще? — поинтересовался я у возницы.

Вместо ответа он промычал что-то нечленораздельное и показал кнутом куда-то в сторону. Кривая улочка выгибалась дугой, и понять, куда мы едем, было невозможно. Вскоре мы миновали последние городские строения, и впереди, у леса, я увидел странное сооружение, вроде старинной крепости. Когда мы подъехали ближе, я рассмотрел его как следует. Это был деревянный замок, окруженный частоколом из врытых в землю заостренных бревен.

Представьте себе стоящие вплотную телеграфные столбы, и получите представление об этом «заборчике». Скорее всего, это был старинный острог для защиты от соседей и кочевников. Мне стало интересно. Из-за высоченного частокола виднелось мощное бревенчатое строение теремного типа, увенчанное четырехскатной островерхой крышей. К центральному корпусу примыкали два крыла с двухскатными крышами. Все это сооружение возвышалось над шестиметровым забором.

— Это чей замок? — спросил я.

— Чево? — не понял вопроса возница.

— Терем, спрашиваю чей? — повторил я, показывая пальцем на дом.

— Энта терем, — придурковато открыв рот, повторил провожатый.

Я так и не понял, прикидывается он дураком, или такой от природы, что тоже частенько встречается.

— Терем, оно конечно… А как же, почто ж не терем, — недовольно бормотал мужик себе под нос, пока мы подъезжали к крепости.

Ворота крепости соответствовали ее облику и назначению. Доски были вытесаны из целиковых дубовых бревен. Такие затворы вряд ли смогли бы расшибить даже московские омоновцы со своими кувалдами. Нас уже ждали. Как только мы подъехали, створки начали расходиться. Пока их открывали, я успел рассмотреть стены: заостренные бревна частокола сверху были утыканы острыми железными шипами. Все это в комплексе напоминало крепость времен Ивана Калиты.