Но, логика логикой, а либидо либидом.

Мой намек на пренебрежительное отношение к ней дворни Алю смутил.

Я не знал, но мог представить себе нравы, царящие в крепостных общагах.

— А коли останусь, что люди скажут? — обращаясь ко мне уже как к своему стороннику, спросила девушка.

— Люди и так, и так скажут плохо. Уйдешь — будут издеваться, останешься — будут осуждать, будешь счастлива — станут ненавидеть. Я не виноват перед тобой, я не просил, чтобы тебя прислали.

Это мое оправдание Але почему-то не понравилось, и она искоса взглянула на меня.

Я поправился.

— То ли ваш барин, то ли Маруся заметили, как ты мне понравилась, и сами так рассудили. Так что давай подумаем, как сделать лучше. Я приезжий и ваших нравов не знаю, сама подумай, как поступить. Тебе здесь жить — тебе и решать. Я могу одно обещать, без твоей воли и пальцем тебя не трону.

Алевтина задумалась. По-моему, ей уходить так же не хотелось, как мне — ее отпускать.

— А как подумают, что ты, мы, ну…

— Что тебе людская молва? Бог-то, он правду знает, — подленько подкинул я спасительную соломинку.

— Только я на лавке спать буду, — решилась наконец девушка.

— Если ты, Аля, мне не веришь или сомневаешься, то на лавке буду спать я. Правда, она мне коротка, но уж как-нибудь, — опять я загнал ее в угол. Отправить «барина» спать на жесткую лавку она не могла. Спорить со мной у нее пока не получалось.

— Ладно, — наконец согласилась девушка, — кровать широкая, токо ты мне, барин, обещал!

— Алечка, ты меня обижаешь! — глядя на нее честнейшими глазами и, проглотив комок, застрявший в горле, воскликнул я.

— Так мне ложиться? — бесхитростно спросила Алевтина.

— Конечно, ложись, — сразу же согласился я.

— Ты токо отвернись, пока я рубашку сыму.

— Да я же тебя в бане уже видел!

— Это другое, — рассудительно ответила девушка. Я пожал плечами и отошел к окну, прислушиваясь к шелесту ткани за спиной.

Наконец тихо скрипнула деревянная кровать. Я обернулся, Алевтина лежала у стены, укрывшись с головой одеялом. Быстро раздевшись, я лег рядом с ней. Кровать была очень широкой, но подушка нашлась только одна, и лечь нам пришлось рядом. Возможно, в этом была воля провидения.

Когда я примостился, Аля высунула голову из-под одеяла, и наши лица оказались очень близко друг от друга. Было еще не очень темно, и я хорошо видел абрис ее щек, припухшие губы и блестящие немигающие глаза. Героическим усилием воли я заставил себя отвернуться и уставился на низкий потолок. Несколько минут мы молчали. Боком и бедром я чувствовал ее теплое, нагое тело. Я не шевелился, наслаждаясь нечаянным прикосновением. Ничего подобного я еще не испытывал.

Моя сдержанность успокоила девушку, и она придвинулась ко мне. Мы одновременно посмотрели друг на друга. Думаю, что мой настрой как-то передался ей.

Она глядела на меня неподвижным взглядом, как будто оценивая. Одновременно мы повернулись на бок лицом к лицу. Я обнял ее и прижал к себе.

Теперь я чувствовал своим телом ее груди, живот, ноги.

— Можно тебя я поцелую? — спросил я хриплым шепотом.

Она, продолжая смотреть на меня ставшими бездонными глазами, ничего не ответила, но еще ближе придвинулась ко мне.

Я нашел ее сухие, горячие, неумелые губы. Ее неопытность остудила меня, я попытался взять себя в руки, чтобы грубым порывом страсти не напугать и не сделать больно. Я ослабил объятия и начал нежно ласкать ее рот, раздвигая языком губы, втягивая их в себя. Наши языки сталкивались, а тела била нервная дрожь. Алю захлестнули новые ощущения.

Она все крепче прижималась ко мне низом живота. Я начал ласкать ее спину, постепенно опуская руку все ниже, пока не коснулся круглых, упругих ягодиц.

Плохо соображая, что делаю, я просунул руку сзади между ее ног и провел пальцами по горячей, влажной промежности.

Она сжала бедрами руку, ее мышцы начали ритмично сокращаться. Теперь девушка не только позволяла себя целовать, но и сама жадно ласкала меня.

Мы оба теряли голову. Не отпуская моей руки, зажатой бедрами, она просунула свою ногу между моих ног и начала двигаться вверх и вниз вдоль моего тела. Ее груди скользили по моей груди, мои пальцы все глубже погружались в ее нежную плоть. Мускулистое, влажное от пота бедро двигалось между моими ногами. Внезапно Аля изогнулась, вскрикнула, как от острой боли, и забилась в оргазме. Я попытался хоть как-то удержаться, но нежность захлестнула меня, и я излился на ее тело.

… Мы лежали рядом, под жарким одеялом, расплетя потные тела. Аля отвернула от меня лицо и ничего не говорила. Я подумал, что ее захлестнули новые ощущения, и не мешал разговорами. Рука моя продолжала нежно поглаживать ее спину.

Вдруг я ощутил, что девичье плечо начало мелко вздрагивать, потом послышались всхлипывания. Я поцеловал ее волосы. От них непривычно пахло какими-то травами и дымом.

— Ну, что ты милая, — сказал я. — Все хорошо.

— Грех-то, грех какой, — сквозь слезы прошептала девушка. — Прости меня, барин, не знаю, что со мной приключилось. Ты теперь меня уважать не будешь.

Эти глупости я слышал и в двадцатом веке.

— А ты меня, — грустно сказал я.

— Пошто тебя-то? — удивленно спросила Аля, переставая плакать.

— Так вместе же все делали. Вот и не будем теперь друг друга уважать.

Алю такой поворот мысли заинтересовал, и она надолго замолчала. Бедная крестьяночка, она даже толком не знала, что хорошо, а что плохо. Зажатая предрассудками воспитания, всем течением своей рабской, сиротской жизни, она, чуть высунувшись за рамки условностей, испугалась и спешила спрятаться в их скучную скорлупу.

Я представил себя на ее месте и понял, как ей должно быть стыдно своих порывов. Она не может понять, что за сила заставила забыть стыд и делать срамные, осуждаемые вещи с чужим мужчиной, да еще, по рабскому понятию, с не ровней, барином, при живом, венчанном муже.

Возможно, думая за нее, я сам создал и усложнил проблему. Женщины, как подсказывал мой опыт, по-другому, чем мужчины, относятся к сексу, в нем они как-то проще и органичнее нас.

Я лег на спину. Летний день, наконец, кончился, и в комнате стало совсем темно.

Эякуляция не принесла облегчения. У меня даже не прекратилась эрекция. По-прежнему, может быть, только чуть менее остро, чем раньше, я хотел эту девушку. Я начал изнывать от жары под ватным одеялом. Аля по-прежнему ничего не говорила, изредка еле слышно всхлипывая. Осторожно, что бы не испугать ее, я потянул на себя одеяло, и оно неслышно соскользнуло на пол.

Аля лежала на боку, спиной ко мне, спрятав лицо в подушку. Вид ее обнаженного тела вызвал у меня острое желание. Я хотел погладить ее, но побоялся, что не смогу совладать с собой и возьму без подготовки, грубо и больно, чего мне в этот момент неудержимо захотелось.

Я уже который раз уставился в низкий потолок и начал глубоко дышать, пытаясь отогнать наваждение. Чтобы немного успокоиться, следовало переключиться на другую тему, и я начал вспоминать свои московские дела. Пока я занимался обузданием инстинктов, моя подруга, лишившись символической защиты от моих глаз, окончательно впала в панику. Она закрыла голову руками и сжалась в комочек, пытаясь стать невидимой.

У меня хватило ума и такта не насиловать ее стыдливость, а перевести отношения в другую плоскость. Я подышал ей в ухо и начал щекотать завитки волос на затылке.

Аля замотала головой и попыталась глубже спрятаться в подушку. Я оставил в покое голову и начал щекотать ступни. Девчонка долго крепилась, отдергивая ноги, наконец, не выдержала, прыснула и включилась в игру.

Мы долго возились, гоняясь друг за другом по огромной кровати, пока Аля не устала и не вытянулась навзничь, почти перестав меня стесняться. Я наклонился над ней и заглянул в глаза. Смех в них угас, как и смущение. В темноте они казались черными. Потом у девушки дрогнули и опустились веки. Она потянулась ко мне, приоткрывая губы. Я нежно, едва касаясь, поцеловал их. Она попыталась ответить, но я спустился ниже и начал целовать подбородок и шею. Шея была нежная и теплая, я нашел губами ямочку между ключиц и жилку с пульсом.