— Нет, от пороха.

— В музыкальной шкатулке, что, музыканты сидят?

— Не сидят.

— Вот и тут простая наука. Люди знаешь, сколько за двести лет напридумывали и хорошего и плохого? Я тебе после расскажу. Так будешь слушать или нет?

Антон Иванович замялся, любопытство в нем боролось со страхом. Я, как змей-искуситель, повернул наушники в его сторону и усилил звук до максимума. Микрофоны слабенько, дребезжа, запищали.

— Слышишь?

Он кивнул.

— Страшно?

— Нет.

— Вот и прекрасно, тогда давай вперед и с песнями.

Мы приняли еще по одной, и предок надел-таки наушники. Я показал, как включать плеер и регулировать звук… О его реакции говорить не стоит.

— Поет! — сообщил он мне через минуту. — По-французски!

— Быть того не может, — удивился я, — и откуда что берется!

Антон Иванович меня, понятное дело, не слышал. Теперь, когда он сам управлял «процессом», страх его полностью прошел, остался один восторг в чистом виде. Однако насладиться Дассеном ему толком не дали. В залу гуськом вошли девки.

В отличие от крестьянок, которых я утром видел в поле, они были одеты в цветные сарафаны, с яркими, в основном красными и синими косынками на головах.

Маруся командовала парадом. Она цыкала на девок, шпыняла их и вносила сумятицу. Девки, в свою очередь, смущались, громко хихикали, кокетничали на деревенский манер, прикрывая лица рукавами и выталкивая друг друга из полукруга, в который их пыталась выстроить Марья.

Свидетелем всего этого ритуального действа был один я. Антон Иванович так увлекся плеером, что ни на что не реагировал. Прерывать его было бы жестоко, и я взял на себя временное управление.

— Мария, — сказал я, — пусть девушки сначала поедят.

Мое самоуправство красотке, кажется, не понравилось, она собралась возразить, правда, оглядываясь на хозяина. Тогда я подавил бунт в зародыше, сыграв на ее самолюбии:

— Будьте за хозяйку.

Мария вспыхнула от удовольствия, победно глянула на товарок, мельком на барина, пребывавшего в полной прострации, и величественно разрешила девушкам сесть за стол. Обращение на «вы» и вежливое отношение были замечены и оценены. На все время моего пребывания в Захаркино у меня образовался преданный доброжелатель.

Из угощения Мария сделала целое представление с собой в главной роли. Она наливала вино в бокал, ставила бокал на поднос, присовокупляла пряник и с поклоном подавала очередной девушке. Девушка начинала ломаться, Мария настаивала. Все это тянулось довольно долго, пока сломленная девка не принимала угощение.

Пока все это происходило, я рассмотрел сельских красавиц. Думаю, что шансов попасть в «Мулен-Руж» у них было очень немного. Две из них были достаточно миленькие, свежие, курносые девчонки, без больших достоинств и недостатков. Одна — совсем подросток, не вышедшая из возраста «гадких утят». Остальной контингент составляли толстые тетки, считающиеся «девками» разве что по социальному статусу и семейному положению.

Меня заинтересовали только две из присутствующих особ. Одна — сразу бросающаяся в глаза восточная красавица, непонятно откуда взявшаяся на Средне-Русской возвышенности, высокая, со статной фигурой, злым породистым лицом. Прямо-таки Зарема из пушкинского «Бахчисарайского фонтана».

Вторая также выпадала из общей масти. Первое, что в ней обращало на себя внимание — большие отрешенные глаза, бледное личико и совсем ветхий, линялый сарафан. Что-то в этой девушке было необычное, что спьяну я не смог сразу уловить.

Угостившись вином и пожеманившись, девки принялись за еду с молодым голодным аппетитом. Обильные остатки с барского стола они смели в один момент. Мария ревниво следила за справедливым распределением, не давая зарываться и хватать лучшие куски даже своей подружке.

Когда с едой было покончено, девушки начали с тревогой поглядывать на барина, не реагирующего на их присутствие. Я прикинул, что, когда кассета кончится, Антону Ивановичу придется волей-неволей вернуться к действительности, и посоветовал встревожившейся Марии оставить хозяина на время в покое. Она, не понимая в чем дело, решила, что барин перепил, и собралась отослать хор в девичью.

— Странный, однако, французский, — вдруг заявил Антон Иванович, снимая наушники.

Такая реакция на песни Дассена, меня несколько удивила, и я не удержался от колкости:

— Куда ему с тобой тягаться, чай, язык-то учил не в Нижнем Новгороде.

Предок иронии не понял и согласно кивнул.

— А она по-русски может? — спросил он, кивая на плеер.

— Может, на каком хочешь языке может.

— Я таких шкатулок не видел.

— Скоро увидишь, — успокоил его я, — подожди лет сто восемьдесят.

Антон Иванович хмыкнул и обратился к Марии:

— А ты чего девок не угощаешь?

Маруся удивленно посмотрела на доброго барина, ничего не ответила, и ритуал угощения пошел по второму разу. Мы с барином составили девушкам компанию и добили бутылку кристалловской. Если учесть, сколько мы уже выпили до этого, то можно с уверенностью сказать, что каждая новая рюмка была уже не во благо. Однако это понимаешь, как правило, только на следующий день.

Девки после повторного угощения расковались, принялись фамильярничать и кокетничать с нами, и потихонечку грызться между собой. В общем, начиналась обычная «оргия патрициев с гетерами». В этой связи я вспомнил старый анекдот, который здесь было некому рассказать. Василий Иванович Чапаев объяснил своему легендарному ординарцу смысл этой фразы: «Гетеры, Петька, это бабы, оргия — пьянка, а „патриции“ по ошибке написали, правильно будет „партийцы“.»

«Оргия» наша постепенно набирала обороты, кухонная челядь принесла еще закусок, ключница — вина. Девушки смеялись, щебетали и, в перерыве между едой и питьем, исполнили несколько старинных песен. Вероятно, я — примитивная, лишенная эстетического чувства личность, но сей тоскливый вой, иначе и не назовешь такое пение, вызывал у меня только одно желание: чтобы он скорее кончился.

Французский писатель Сент-Экзюпери написал хлесткую фразу, которая мне почему-то запомнилась — «Если бы мы услышали народную музыку XVI века, то поняли, как низко пали». Так вот, я ничего не могу сказать про XVI век и тем более про Францию, но в России в XVIII веке народная музыка меня не вдохновила. Думаю, и романтичного Антуана, услышь он свою народную французскую музыку, на крылатые фразы вряд ли бы потянуло.

Дело, конечно, не в том, плоха она или хороша. Дело в подготовке к восприятию.

Вполне милый Джо Дассен, да еще в стереофоническом исполнении, вызвал у моего предка не эстетическую, а лингвистическую реакцию. От народных же песен их времени не только у девок, но и у барина подозрительно заблестели глаза.

Вскоре стол опять опустел.

Нежные создания опять смели все барские деликатесы, выпили всю мадеру и мальвазию и окончательно распоясались. Чувствовалось, что такие посиделки им не внове.

— Часто так собираетесь? — спросил я Антона Ивановича.

— Не знаю, я здесь недавно. Вторую неделю, как вступил в права.

— Пожаловали или наследство? — полюбопытствовал я.

— Наследство от дядюшки.

Я вспомнил, что мне говорил сивобородый косец о том, что раньше деревня была не частная, а государева.

— Значит, дядюшке твоему пожаловали? За что?

— Государыня Екатерина Алексеевна за заслуги. Да вроде за Крымскую компанию, а там бог знает зачто. Я его почти не знал.

— А это что, дядюшкин гарем? — спросил я, показывая глазами на наших «гетер».

— Что дядюшкин? — не понял Антон Иванович.

— Гарем — это где жены живут у магометан, он еще сералем называется.

Про «сераль» предок оказалось, слышал.

— Вряд ли. Хотя старик, по слухам, был большой аморет. Однако Бога боялся и свальный грех на душу брать поостерегся бы. Можно у Машки допытать. Так она все одно соврет.

— А вон та «Зарема» откуда взялась? — спросил я, показывая глазами на восточную красавицу, смотревшую на меня время от времени тяжелым горящим взглядом.