Легенда о Марии Добролюбовой начала слагаться сразу после ее ранней и внезапной смерти. Ее имя сделалось, можно сказать, знаменем революционеров левого толка. Предания о ней передавали из уст в уста в тюрьмах, на каторге и в ссылках на протяжении десятилетий — вплоть до сталинского ГУЛАГа.

«Левоэсеровскую» версию биографии Марии Добролюбовой изложил Варлам Шаламов в рассказе «Лучшая похвала». В начале тридцать седьмого года в Бутырской тюрьме ее поведал писателю старый революционер, генсек общества политкаторжан Александр Георгиевич Андреев.

«Жила-была красавица. Марья Михайловна Добролюбова. Блок о ней писал в дневнике: главари революции слушали ее беспрекословно, будь она иначе и не погибни, — ход русской революции мог бы быть иной. Будь она иначе!..

…Красавица, воспитанница Смольного института, Маша Добролюбова хорошо понимала свое место в жизни. Жертвенность, воля к жизни и смерти была у нее очень велика.

Девушкой работает она „на голоде“. Сестрой милосердия на русско-японской войне.

Все эти пробы нравственно и физически только увеличивают требовательность к самой себе.

Между двумя революциями Маша Добролюбова сближается с эсерами. Она не пойдет „в пропаганду“. Малые дела не по характеру молодой женщины, испытанной уже в жизненных бурях.

Террор — „акт“ — вот о чем мечтает, чего требует Маша. Маша дожидается согласия руководителей. „Жизнь террориста — полгода“, как говорил Савинков. Получает револьвер и выходит „на акт“.

И не находит в себе силы убить. Вся ее прошлая жизнь восстает против последнего решения.

Борьба за жизнь умирающих от голода, борьба за жизнь раненых.

Теперь же надо смерть превратить в жизнь.

Живая работа с людьми, героическое прошлое Маши оказали ей плохую услугу в подготовке себя к покушению…

…Маша не находит в себе силы выстрелить. И жить страшно в позоре, душевном кризисе острейшем. Маша Добролюбова стреляет себе в рот.

Было Маше 29 лет».

Так или примерно так пишут о Марии Добролюбовой до сих пор. Многие факты ее биографии в пересказе Шаламова верны. Но не все. К тому же есть и недосказанное. Поэтому портрет героини-революционерки выходит несколько плакатным. Попробуем восстановить подлинные обстоятельства жизни и смерти этой загадочной девушки.

Впервые годы нового, двадцатого, столетия литературно-художественная жизнь обеих столиц бурлила: творческие и философские собрания, духовные искания, смелые эксперименты в искусстве — все цветы Серебряного века словно спешили расцвести, заявить о себе.

В конце 1901 года в Санкт-Петербурге открылись религиозно-философские собрания — своего рода дискуссионная площадка, где творческая интеллигенция и служители православной церкви искали пути преодоления взаимного отчуждения. Одним из учредителей собраний был яркий поэт и мыслитель, теоретик символизма Дмитрий Мережковский. На одном из собраний обсуждали образ Мадонны в мировом искусстве. Очевидец вспоминал: «Мережковский с жаром говорил о Мадонне. Затаив дыхание, аудитория с глубоким вниманием слушала его. И вдруг он вздрогнул, неожиданно остановился и вперил свой взгляд в один угол. Все инстинктивно посмотрели туда же — и ахнули: в дверях стояла живая Мадонна. Это была Добролюбова».

Она действительно была удивительно красива. Тонкие правильные черты лица, темно-русые волосы, разделенные прямым пробором, толстая тяжелая коса, которая, казалось, всегда удерживала ее голову слегка откинутой назад, а главное, выражение доброты и искренности в глазах и всем облике ее.

Девушка стала все чаще появляться на подобных собраниях, в литературных кружках. Иногда к месту вставляла словечко-другое: горячо, но просто говорила о любимых писателях и поэтах — Мережковском, Розанове, Брюсове.

Она и сама пробовала сочинять, правда, относилась к собственному творчеству с улыбкой, говорила: это не стихи, а так, песенки.

Постепенно столичная богема узнала, что зовут девушку Мария Михайловна Добролюбова, ей немногим больше двадцати лет. Она, что называется, из хорошей семьи, дальняя родственница знаменитого критика и общественного деятеля Н. А. Добролюбова. Отец Маши был высокопоставленным чиновником, действительным статским советником. Он умер в 1892 году, после этого жена его и восемь детей вели довольно скромный образ жизни.

Оказалось, что еще прежде Марии в литературной среде прославился ее старший брат Александр, талантливый поэт-декадент. Его первая книга стихов наделала в 1895 году много шуму. Он воспевал всевозможные «цветы зла», в том числе проповедовал красоту смерти. В личной жизни любил эпатаж, демонстративно курил гашиш. Через три года после скандального триумфа пришло раскаяние, полное и бескомпромиссное. Александр Добролюбов неожиданно порвал все связи с «обществом», опростился и «ушел в народ». Скитаясь по деревням и селам, он говорил людям о братской любви, отрицал святость икон и императора, убеждал крестьян отказываться от военной службы. Его за это не раз сажали в тюрьму. Вокруг молодого проповедника повсюду возникали секты «добролюбовцев». Но в Петербурге и в Москве несколько лет не знали, жив ли он еще; в память о нем выпустили книгу его стихов с предисловием Брюсова. Однажды Александр возник на пороге квартиры Брюсова, словно из небытия. «Он был в крестьянском платье, сермяге, красной рубахе, в больших сапогах… Теперь он стал прост, теперь он умел говорить со всеми… И все невольно радостно улыбались на его слова. Даже животные шли к нему доверчиво, ласкались», — вспоминал Брюсов. Александр ушел наутро так же неожиданно, как появился.

Это было время «пришельцев» и «ушельцев». Пришельцы несли новые идеи, звали ломать старое и возводить новое. Ушельцы возвращались к прошлому, к корням, уходили в секты. «Неонародники» опять шли в деревни, «неохристиане» искали «своего», нового Христа.

Возможно, от старшего брата переняла Маша какую-то стихийную, неканоническую религиозность; много молилась, но не по писаному, а своими простыми словами, храм и иконы не были обязательными спутниками молитвы; часто бывала на кладбище, чтила память предков, но оставалась при этом девушкой современной и начитанной. В 1900 году окончила педагогические классы Смольного женского института. Она любила детей и мечтала посвятить им свою жизнь.

Едва окончив учебу, Маша сразу начала хлопотать об открытии в Петербурге школы для бедных детей. Вскоре нашлись и помещение, и деньги, собрались молодые учителя-энтузиасты, готовые работать ради благого дела. Школа Маши Добролюбовой действовала несколько лет.

Затем началась Русско-японская война. Мария Добролюбова окончила курсы медсестер и добровольно отправилась на фронт. Именно таким неопытным девушкам особенно трудно пришлось на той войне.

После разгрома под Мукденом началось отступление, похожее на бегство. Нечем было кормить раненых, особенно мучила жажда. Маша сама пила воду из грязной лужи. Когда подали эшелон для эвакуации, раненые дрались костылями и клюками, чтобы попасть в вагоны. Поезд тронулся, Маша успела вскочить на подножку последнего вагона…

В России уже разгорелась революция.

Девятого января Александр Блок нервно ходил по своей квартире из комнату в комнату. Дымок папиросы не поспевал за ним. В своей неизменной черной блузе (вскоре она сделается модной в среде русской богемы) он был похож на вещую птицу. То и дело домашние, знакомые и прислуга сообщали: рабочие идут несколькими колоннами к Дворцовой площади, с крестами и иконами, несут петицию царю. Везде стоят заслоны, солдаты и кавалеристы. Будут ли стрелять?