«У Джуди должен быть день рождения… И Джуди ничего не заметила. Она видела только подарки, свои развлечения, готовность каждого выполнить любое ее желание.
Она была настолько счастлива, настолько не подозревала ни о чем, что сердце Селии разрывалось».
Селия упрекает мужа именем дочери: «За себя я не стала бы драться, но за Джуди буду. Подло бросать родную дочь». Но полно, не лицемерит ли она, пусть неосознанно? Ведь в конце концов ее метания между дочерью и мужем («Дермот или Джуди?») завершились забвением именно дочери: «О Джуди она больше не думала — она уже прошла сквозь это… ничто теперь не имело значения — ничто, кроме собственных страданий и огромного желания вырваться… Река…»
Вернувшись к жизни, она почувствовала вину перед дочерью, которую чуть не бросила безнравственно на произвол судьбы. И отказалась от развода, убеждая мужа терпеть ради ребенка. И все-таки снова уступила давлению Дермота и развелась с ним.
«Словом, как видите, я уступила. И не знаю, почему я все же уступила — потому, что устала и хотела покоя, или потому, что убедилась: это единственное, что стоит сделать, или потому, что все-таки хотела уступить Дермоту…
Иногда мне кажется, что из-за последнего…
Вот почему я с тех пор всегда чувствую себя виноватой, когда Джуди смотрит на меня…
Ведь получилось так, что я предала Джуди ради Дермота».
Это написала Мэри Уэстмакотт. В старости это повторит сама Агата Кристи:
«Я была воспитана, как и все люди моего поколения: развод вызывал — и до сих пор вызывает — у меня ужас. По сей день испытываю чувство некоторой вины, что уступила настойчивым требованиям Арчи и дала ему развод. Глядя на свою дочь, я все еще сомневаюсь: не должна ли была проявить твердость и отказать ему? Так трудно делать то, с чем не согласен в душе. Я была против развода, мне претило разводиться. Расторгать брак нельзя, я в этом уверена, видела много расторгнутых браков и хорошо знаю историю жизни многих разведенных супругов. Пока нет детей — все ничего, но если дети есть, развод небезобиден».
Правда, настойчиво поднимая в романах и в автобиографии тему своей вины за согласие на развод под давлением мужа, не отвлекает ли она свое или читательское внимание от того, в чем с младенчества дочери сама была перед нею виновата? от недостатка душевного тепла и сочувствия, от долгих и частых разлук, от неспособности создать девочке домашний уют? Об этом нет ни слова, все только развод да развод…
А если за разводом последовал новый брак? все прекрасно для матери, но не следует ли подумать о чувствах дочери? И Агата Кристи, теперь миссис Маллоуэн, призывает Мэри Уэстмакотт не утешить и успокоить, а помочь советом, разобраться в обстоятельствах ее столь счастливой ныне жизни. Вместе они задумывают пьесу под самым важным названием — «Дочь есть дочь». Эта пьеса никогда не исполнялась, даже не представлялась на суд театров, и только многие годы спустя была переделана в одноименный роман. Ее содержание, практически идентичное содержанию романа, целиком посвящено отношениям между сорокалетней матерью и двадцатилетней дочерью, чьи портреты очень схожи с оригиналами.
«Сара такая живая, энергичная, решительная…
И все равно, по-прежнему ее маленькая темноволосая дочурка…
Да что это! Что за мысли! Саре они бы страшно не понравились — как и всех ее сверстниц, девочку раздражает любое проявление нежных чувств родителями. „Что за глупости, мама!“ — только от них и слышишь.
От помощи они, впрочем, не отказываются. Отнести вещи дочери в химчистку, забрать оттуда, а то и расплатиться из своего кармана — это обычное дело. Неприятные разговоры („если Кэрол позвонишь ты, мама, это будет намного проще“). Бесконечная уборка („Ах, мамочка, я, разумеется, собиралась сама все разобрать, но сейчас я просто убегаю!“).
„Когда я была молодой…“ — подумала Энн, уносясь мыслями в далекое прошлое.
Энн росла в старомодном доме. Уборка, разнообразные поручения, ведение бухгалтерских книг, рассылка приглашений и прочих светских писем — все эти занятия были для Энн привычными и естественными: дочери существуют для того, чтобы помогать родителям, а не наоборот.
Проходя мимо книжного развала, Энн внезапно спросила себя: „А какой подход правильнее?“
Дети ухаживают за родителями или родители за детьми — но существующая между ними глубинная живая связь от этого не меняется. По убеждению Энн, ее и Сару связывает глубокая искренняя любовь. А было ли такое между нею и ее матерью? Пожалуй, нет, — в дни ее юности под внешней оболочкой нежности и любви между детьми и родителями в действительности скрывалось то самое небрежно-добродушное безразличие, которым сейчас так модно бравировать».
Это на редкость автобиографичные строки, но их не прочесть в «Автобиографии» даже между строк. Это она могла доверить только Мэри Уэстмакотт…
Героиня романа очень любит дочь и даже ее понимает:
«Разумеется, быть матерью — чудо. Как бы снова проживаешь свою молодость, только без свойственных этой поре страданий, что личное в жизни на самом деле пустяки, можно позволить себе снисходительную улыбку по поводу очередных терзаний.
„Нет, мама, — горячилась Сара. — Это страшно серьезно. Не смейся, пожалуйста. У Нади все будущее поставлено на карту!“
Но за сорок один год Энн неоднократно имела случай убедиться в том, что „все будущее“ очень редко бывает поставленным на карту. Жизнь намного устойчивее и прочнее, чем принято считать».
Дочь питает к матери чувства, которые положено питать современной девице — внешнее пренебрежение и внутреннюю готовность слушать ее советы и принимать помощь. Одновременно дочь открыто проявляет ревность к предполагаемому будущему мужу матери — разумеется, из чувства заботы о «старушке» («Возраст матери — сорок один год — представлялся Саре весьма преклонным, тогда как сама Энн не без усилия могла думать о себе как о женщине средних лет»). Дочь устраивает сцены и скандалы, — и мать жертвует своей любовью, нечаянно калеча и судьбу жениха, с горя ушедшего к юной стерве. Тут наступает цепная реакция: мать толкает дочь на брак по расчету с наркодельцом, потом пытается удержать от развода — дочь заявляет, что мать ее ненавидит, — мать признается, что так оно и есть, и напоминает причину… Извинения, слезы, страдания… Дочь находит силы уехать от мужа с возлюбленным, но матери остается искать утешения у Бога…
Как и надеялась Агата Маллоуэн, ее дорогая Мэри Уэстмакотт полностью оправдала второй брак по любви: он лучше не только для матери, но и для дочери, потому что они навеки соединены природой, и то, что по-настоящему хорошо для одной, хорошо для обеих! Конечно, если речь идет о подлинной любви, а легко ли ее распознать?.. Однако в своей любви к избраннику Агата Кристи не сомневалась и, проиграв крайний вариант развития судьбы еще не подросшей дочери, успокоилась. Что бы ни ждало в будущем ее Розалинду, хуже, надо надеяться, не получится!
5
С тех пор о Мэри Уэстмакотт не было слышно, но она не расставалась с Агатой Кристи, бесконечно обсуждала с ней проблемы отношения к дочери в ее невозвратном детстве, когда та жила под присмотром нянь и видела мать лишь вечерами. Все так тогда жили — но правильно ли это? И так и оставался неразрешенным вопрос о нравственности согласия на развод с учетом интересов ребенка, в ту пору почти ею забытых… И наконец эти внутренние беседы вырвались наружу, в замысел новой книги, где «неуклонно должны нарастать напряжение и тревога, неотвратимо должен вставать перед героиней вопрос, которым, я уверена, когда-нибудь задается каждый — кто я? Каков я на самом деле? Что думают обо мне люди, которых я люблю? Действительно ли они думают обо мне то, что мне кажется? Все вокруг внезапно начинает видеться по-другому, в новом свете. Вы пытаетесь успокаивать себя, но подозрения и тревога не исчезают».
