Он хотел остановиться и не мог, опасаясь потерять из виду удаляющуюся фигуру неизвестного. Фигура все убыстряла шаг, и тогда губернатор побежал — не столько за нею, сколько от запечатленных на полотнах покойников. Потусторонний, мистический свет с каждым новым проемом разгорался все ярче, и губернатор почувствовал в удаляющейся фигуре своего спасителя: «А ведь он выводит меня!» Хотелось крикнуть, но и кричать он не мог уже, задыхаясь от бега; и только когда бежать стало невмоготу, понял, что впереди — мираж, такой же мертвец, как он сам, и погоня за жизнью лишена для него всяческого смысла. Фигура неожиданно остановилась у тупиковой стены последнего зала и застыла. Крадучись и озираясь, губернатор стал приближаться к ней, дверь за ним с грохотом затворилась, и наступила зловещая тишина. Фигура медленно повернулась к нему лицом… Все те же знакомые каштановые волосы с проседью, зачесанные набок через пробор; живые голубые глаза, обручальное кольцо на безымянном пальце, и точь-в-точь такая же одежда, в какой его положили в гроб. «Кукла… Сегодня ночь с четверга пятницу…» Губернатор подошел к восковой копии. «Что ты молчишь? — заговорил все так же с сомкнутыми устами. — Кто тебя придумал и зачем? Кто убил меня? Кто?.. Скажи, я должен это знать!» Кукла неожиданно пошевелилась, рука ее стала подниматься, и из разжатого кулака змейкой выскользнула шелковая плетеная удавка. Губы куклы тронула улыбка. Задыхаясь от страха, губернатор отступил. Кукла взяла удавку за оба конца и, шаг за шагом, стала сомнамбулически медленно приближаться к губернатору. «Ты сам себя убил! — послышался его собственный голос. — Сам!..» «Сам!.. сам!.. сам!.. сам!..» — заметалось по залу эхо, тычась в углы и отдаваясь от глухих стен. Наматывая удавку на руку, кукла все так же неторопливо подступала к нему. «Гри-и-ди-ин!!» — захрипел он, собрав последние силы, когда его шея оказалась в петле. В этот самый момент брызнули стекла невесть откуда взявшегося окна, восковая голова разлетелась в куски, и фигура во весь рост рухнула на земляной пол…

Гридин проснулся в холодном поту. Кто-то настойчиво стучался в дверь. Он сел на постели, не в силах сообразить, где находится и жив ли вообще. Свет ночника резанул по глазам.

Стрелки маленького будильника на прикроватной тумбочке показывали пятнадцать минут четвертого. Знакомая обстановка спальни на даче в Рыбине вернула его к жизни. «Сон, — почувствовал он облегчение. — Как хорошо, что это был только сон!» Все, что случилось до этого и могло случиться впредь, теперь не страшило его.

Стук в дверь повторился.

«Константин Григорьевич, проснитесь!» — послышался из-за двери требовательный голос полковника Ставрова.

— Сейчас. Николай, отопру, — проговорил губернатор, нащупывая босыми ногами тапочки.

В комнату вошли Ставров и Саенко. Кто-то промелькнул в освещенном проеме, за дверью послышались голоса.

— Константин Григорьевич, пожалуйста, оденьтесь, пройдите с нами, — стараясь скрыть волнение, сказал начальник охраны.

— Куда? — опешил Гридин. Это походило на ночной арест.

— В ваш кабинет на третьем этаже.

— А что, собственно…

— Извините. Я вынужден настаивать на том, чтобы вы поднялись.

Гридин почувствовал, как к нему возвращается пережитый во сне кошмар.

— Дайте мне одеться.

Ставров и Саенко молча удалились. Гридин натянул брюки, наспех заправил в них рубашку и, причесавшись перед зеркалом, вышел в коридор.

На лестнице курил молодой охранник. Увидев губернатора, он по-мальчишески спрятал сигарету в кулак и поздоровался. Не ответив, Гридин через две ступеньки проскочил вверх по лестнице, несколько раз глубоко вздохнул, стараясь умерить участившееся сердцебиение, и вошел в кабинет, у которого столпились сотрудники Управления охраны.

В разбитое окно дул йодистый мокрый ветер.

Посреди усыпанного осколками пола лежала навзничь восковая кукла с дырой во лбу.

Все молча смотрели на губернатора.

— Как это случилось? — спросил он у Ставрова.

Полковник указал глазами на молодого охранника, которого Гридин только что видел на лестничной площадке.

— Я ночевал здесь, в кабинете, — объяснил тот. — Проснулся, чтобы посмотреть на часы, и включил на секунду настольную лампу. Выстрела я не слышал, только стекло рассыпалось. Подумал — от ветра, форточка была открыта. А потом манекен вдруг упал. Кинулся поднимать, увидел дыру в голове, и тогда сообразил, что стреляли…

— Откуда стреляли?

— Да с любой крыши или с водонапорной башни, — пожат плечами Ставров. — Сейчас милиция оцепила поселок, ищут. Правда, не думаю, что найдут, — приехали поздно. А рыбинских слишком мало.

— Значит, если бы свет включил я…

— Нет, Константин Григорьевич, окна спальни выходят на море. Сейчас штормит, с катера не попасть, да и пограничники уйти не дадут. Только со стороны поселка.

Губернатор постоял над куклой и показал Ставрову глазами на дверь.

— Что ты по этому поводу думаешь, Николай Борисович? — спросил, оказавшись с полковником тет-а-тет.

— Думаю, вы поспешили перевести охрану в обычный режим, — уверенно отвечал полковник. — В дело вступил дублер Портнова.

— Кто, кроме сотрудников охраны, знал, что я еду в Рыбино? — в упор посмотрел на него губернатор.

Телефон в Париже не отвечал ни в час, ни в два, ни в три часа ночи.

Евгений не находил себе места. Вышагивая по комнате, как лев по приемной ветеринарной поликлиники, он уже не думал ни об осадном своем положении, ни о Грошевской, которая и без того занимала в его размышлениях столько места, что он окрестил ее «девушкой моей мечты». Он проклинал себя зато, что не связался с Климанковичем сам, хотя и тому было оправдание: захочет ли откровенничать с чужим человеком Климанкович, и что он вообще за человек…

«Ой, да не бреши ты хоть сам себе! — цинично покривился Внутренний Голос. — Ну, захотел с Валерией поговорить, раскаялся, соскучился, а тут повод подвернулся!..»

Евгений успел вымыть полы в Саниной квартире, посмотреть последний выпуск новостей, в котором Грошевская участия не принимала, размяться, сделать десятка полтора мощных комплексов высшего мастерства, просидеть полчаса в медитации, избавляясь как от дурных, так и от умных мыслей, принять душ, напиться чаю, до того как телефон вновь взорвался продолжительной трелью:

— Париж ожидаете?

— Да, да!

— Говорите!

— Алло, Женя?

— Валерия, привет! Говори, я слушаю тебя!..

— Сколько у меня времени?

— Сколько нужно, я звоню из квартиры!

— Значит, так. Я связалась с Аньером по телефону, дома была Римма. Лев уехал в Париж, она дала его координаты, и мы встретились здесь. Так что ездить мне никуда не пришлось. Ты слушаешь?

— Да, да, да!

— Вот что он мне рассказал… За день до отъезда они ездили в Париж вместе с приятелем Льва на его машине. До этого они уже были в Париже, но Павел воспользовался оказией, чтобы навестить, как он сказал, отца своей знакомой и поснимать…

— Отца?!

— Слушай и не перебивай, я сама собьюсь!.. Это оказался эмигрант, который живет здесь с восьмидесятого года. В прошлом — драматург, диссидент, преследовался, был сослан на пять лет в Красноярский край, лечился в Сербского и Кащенко — принудительно, как ты сам понимаешь, в последнее время жил в Набережных Челнах…

— Фамилия его как?! — снова нетерпеливо перебил Евгений.

— Фамилия его Ветлугин Алексей Фадеевич.

— Как?!

— Вет-лу-гин!.. Говорили они с Павлом недолго. Павел хотел снять его на видео, но тот наотрез отказался. Мнительный, повсюду мерешится ГБ, к тому же алкаш. Короче, несостоявшаяся творческая личность, вроде меня…

— Не болтай, ты — состоявшаяся.

Валерия искренне рассмеялась.

— На эту тему мы при встрече поговорим, давай дальше!

— У Льва с собой был маленький диктофон «сони», он оставил его Павлу, когда Ветлугин вышел. А сам попрощался под предлогом того, что в неположенном месте припарковал машину, и ушел, чтобы, по просьбе Павла, снять его на пленку, когда они будут выходить… Говорит, что снял.