— Мне приходится иногда выезжать, — начал он.

— Отставить, майор, — перебил Иван Никандрович.

— Капитан, — машинально поправил Игорь.

— Майор, — повторил старший. — Вам же говорил полковник Клементьев о присвоении очередного звания после того, как выполните задание. Вы его выполнили блестяще. Так что снимайте вашу дипломатическую личину, чтобы сразу наладить наши теперешние и дальнейшие отношения. Так как там дела, какие настроения?

— Настроение бодрое — идем ко дну, — с улыбкой ответил Игорь. — Понимаю, что не очень умно, но к сожалению, ситуация очень похожа. Если говорить о себе, то мое настроение… Нет, вернее главное ощущение от этой войны — постоянное чувство голода.

— Неужели так плохо? — искренне удивился Сергей.

— В первые год-два было хуже некуда. Снабженцы относились к делу совершенно наплевательски. Войска питались главным образом консервами, которые в афганскую жару есть совершенно невмоготу. Приварка почти никакого. Походных кухонь ровно вдвое меньше положенного. Всего четыре рефрижератора вместо шестидесяти шести, как предусмотрено расчетами хозяйственников. Люди голодали. Теперь в этом отношении дела, правда, улучшились. Но не для нас. В поиск много с собой не унесешь. Берем в основном галеты и воду. Говорят, что положен шоколад. Но не говорят, где его положили. Мы бы взяли, если бы нашли.

Все рассмеялись.

— Ничего, мы тебя здесь откормим, — пообещал Сергей.

— Еще что-нибудь рассказать? — спросил Игорь.

— Конечно, — сказал Иван Никандрович.

— Мне как-то пришлось недолго полежать в госпитале, — продолжал Кондратюк.

— Так врач по знакомству показал мне справку медицинского Управления Министерства обороны о влиянии климата Афганистана на здоровье солдат. В ней указывается воздействие на организм высокогорья, перепадов температуры воздуха, повышенной солнечной радиации, сухого горячего ветра, который обычно называют «афганцем». У людей повышается температура тела, чаще начинает биться сердце, увеличивается кровяное давление. Начинается истощение, появляются головные боли, бессонница, одышка, головокружение, конъюнктивит и что-то там еще. Все это, конечно, верно и все это — ерунда, по сравнению с лавиной инфекционных заболеваний, которые вряд ли имеют отношение к климату страны. Тысячи солдат и офицеров лежат в госпиталях с брюшным тифом, желтухой, дизентерией. Не хватает медикаментов, медицинского персонала, да просто нет условий для нормального лечения. Людей, как когда-то в годы гражданской войны, заедают вши. А появляются они никак уж не от повышенной солнечной активности, высокогорья или влияния «афганца». Людям постоянно не хватает воды. В войсках почти нет прачечных, очень мало бань. Добавьте сюда некачественную пищу. Кстати, о банях. Мне рассказывал один юрист из штаба армии, что военной прокуратуре была дана команда строго карать тех, кто в частях и подразделениях самовольно строит бани. Черт его знает что! Симптом тупоумия или хорошо рассчитанная диверсия. В общем… так вот и воюем.

— Невесело, — задумчиво проговорил Иван Никандрович.

— Я бы сказал, подло, — уточнил Игорь, и добавил: — Подло по отношению к своей же родной армии, к своим людям.

— Ну, а воевать-то умеем? Как на твой взгляд, Валерий? — спросил Сергей.

— Стратег из меня никакой, — сказал Кондратюк. — Но если на мой взгляд, то думаю, с любым нормальным, цивилизованным противником воевали бы по крайней мере на равных, а скорей всего даже лучше. Я исхожу из моих действительно скромных знаний иностранных армий. Но все-таки не напрасно же меня учили в нашей суровой школе. А здесь противника сперва надо еще найти. Он может оказаться где угодно, правильнее сказать, где неугодно нам — с фронта, на флангах, в тылу. И всегда спешит исчезнуть, не принимая боя на невыгодных условиях, и совершенно правильно. Он мобилен. Так что наш перевес в людях и технике мало что давал. Все равно что гоняться за лисой на танке по буеракам. А у нас поначалу против мелких банд разворачивали батальоны и полки. И страдало чаще всего местное население. Когда командование, наконец, противопоставило партизанской тактике моджахедов свою партизанскую тактику выслеживания мелкими группами и последующего уничтожения обнаруженных группировок вооруженной оппозиции армейскими частями, дело пошло на лад.

Считаю, что теперь и в этих условиях воевать научились. Вы, наверное, не хуже меня знаете о разгроме крупных отрядов оппозиции и ликвидации их мощных баз в провинциях Кабул, Лагман, Каписа, Парван, Баглан, Пактия, на Парачинарском выступе. В округе Хост вместе с крупным бандформированием разгрохали расположенную в горах близ границы мощнейшую опорную базу, которая считалась неприступной. Ее десять лет строили по всем правилам современного фортификационного искусства. Не спасло и массированное применение новейших зенитных комплексов. Блестяще были проведены операции в Ниджарабском районе и западнее Герата, включая разгром базы-арсенала Какари-Шашари возле границы с Ираном. От моджахедов только пух летел. А бои в самом напряженном районе Афганистана — провинции Кандагар! Здесь войска оппозиции чувствовали себя как дома, в полнейшей безопасности. Операция длилась несколько месяцев. Сильный противник, местность сложнейшая, главным образом для наступательной стороны, температура в тени пятьдесят градусов. Серьезные были бои. И ничего, очистили и город, и прилегающие к нему уезды так надежно, что тут с тех пор большие формирования оппозиции не появлялись. С нашей стороны были введены в дело не только полки, но и дивизии. Что там ни говори, а воевать мы все-таки научились. Правда, наука обошлась не дешево.

— Мы мало знаем об этом, — сказал Иван Никандрович. — У нас несколько иное направление работы. А вот откуда тебе все это известно? Сам говоришь, что не стратег. А рассказываешь так, словно через тебя проходили сводки Генштаба.

— Сводки через меня не проходили, — улыбнулся Игорь. — А я, когда бываю в Кабуле в штабе армии, прохожу через разведетдел. У меня там приятели.

— Что можно сказать об афганских правительственных войсках? — внимательно следя за дорогой, спросил Сергей.

— Да что о них скажешь, — вздохнул Кондратюк. — Воюют. Иногда ничего, чаще плохо. Сколько бывало: наши очищают от оппозиционных бандформирований провинцию, город или кишлак и, уходя, оставляют их на попечение правительственных войск. И стоит только нашим уйти, как моджахеды тут же выбивают «зеленых». Приходится все начинать сначала. Например, Панджшер освобождали раз восемь, а то и больше. И каждый раз одно и тоже. Наши части возвращаются в места постоянной дислокации — душманы Масуда тут же очищают долину от правительственных войск. Вот такие дела.

— А в чем дело? — поинтересовался Сергей. — С той стороны афганцы и с этой афганцы. У этих, к тому же, и вооружение лучше и боевая техника. Учите плохо, что ли? Хуже, чем тех обучают иностранные инструктора?

— Да нет, учим, конечно, не хуже. Наши, если можно так сказать, афганцы умеют воевать не хуже тех, только меньше стараются… А что касается обучения, то тут такое дело. Ты его обучил, а он с этими знаниями, прихватив полученное от тебя оружие, перебегает к моджахедам.

— Опять же — почему? Слишком давите?

— Так сразу и не ответишь, почему. Причин предательства и дезертирства из афганских правительственных войск множество: религиозные, этнические, семейные, личные обиды и так далее. Но одна из самых существенных причин в том, что солдат царандоя получает денежного содержания раз в пять меньше, чем моджахед. Солдаты торгуют личным оружием и не только личным, и не только оружием. Тащат, воруют, спекулируют почище наших. Загнал на черном рынке автомат — обеспечил семью года на два. Зажмут наши ребята банду так, что вырваться невозможно, она отбивается до темноты, а ночью словно испаряется… через какой-нибудь блок-пост афганского МГБ. За большую взятку, конечно. Вообще, в Афганистане за деньги могут предать, продать кого угодно и что угодно: родину, человека, ракету, информацию. По-моему, это давным-давно стало нормой жизни, может быть, даже национальной чертой характера. Все это — в порядке вещей. Знаю, что этого не может, во всяком случае, не должно быть, но у меня лично сложилось мнение, что им неведомо понятие о совести.