В этот день женщины собираются в саду императора Бабура, основателя империи Великих Моголов. Здесь раз в году они снимают паранджу. За порядком следят девяти-десятилетние мальчики-солдаты с винтовками — воспитанники военной школы. Они во всем подражают взрослым, и со зверским презрением к женщине, которое пронизывает все их воспитание от младых ногтей, бьют их прикладами по шеям, животам, по груди. И в течение четырех часов этих издевательств — ни одной попытки защитить себя. Взрослые, сильные женщины, которым ничего не стоило бы отшлепать любого из «защитников» общественной безопасности, позволяли себя гнать, как скот, как должное принимали побои и синяки.
Всадник ли, автомобилист собьет женщину в грязь или в пыль, прохожий отнесет ее в сторону и оставит. Живую или мертвую — все равно. Это только женщина.
И ведь с тех пор за семьдесят лет ничего не изменилось. Игорь Кондратюк имел немало возможностей убедиться в этом. Женщины все так же ничего не знают о человеческом достоинстве. А если знают, то на какой-то свой странный мусульманский лад. Может быть, в их понимании достоинство женщины как раз и состоит в безгласном животном смирении и небывало беззаветном стоицизме? Но это стоицизм коровы, покорно идущей под нож мясника. Нет, это было непонятно, как и их совершенно нелепое понятие о возможности и запрете полового общения.
Если верить сказкам «Тысячи и одной ночи» — этому, по мнению историков, живому отображению нравов общественной и семейной жизни Востока, — мусульманские женщины никогда не были пуританками и ханжами. Афганские женщины, безгласные, забитые, как скот в хлеву, загнанные в гаремы, правда, с вполне приемлемыми условиями существования, которых мужчины считают низшими, нечистыми существами из-за менструации, почти не людьми, яростно оберегают свою так называемую женскую честь.
Похоже, за столетия их психика не претерпела никаких эволюционных сдвигов, размышлял Кондратюк. О психологии, которая вырабатывается в процессе меняющихся общественных отношений, и говорить нечего. Здесь ничего не меняется, значит, психология остается на уровне дарованной природой психики. Мораль, выработанную для своего удобства мужчинами, они принимают как свою. А ведь если сузить это понятие до сексуальных отношений, физиологически женщине больше пристало иметь мужской гарем, чем наоборот. Но, как любит говорить в затруднительных ситуациях старший лейтенант Марьясин, так уж исторически сложилось…
Бывало, советские воины насиловали афганок, пытаясь таким путем избавить их от предрассудков феодализма. Но это было возможно, только если женщина находилась в бессознательном состоянии, и всегда с риском для жизни. Придя в сознание, она хваталась за любое подвернувшееся под руку оружие.
Знакомый командир роты рассказывал Игорю, как потерял двух отличных солдат, изнасиловавших молодую афганку, не удосужившись предварительно оглушить ее. Метнувшись в дом за пистолетом, она застрелила обоих, потом своим серповидным ножом в ярости вырезала у каждого мошонку вместе с членом. Были и такие, что защищали не только женскую честь, но и свою феодально-отсталую страну с ее ужасающей нищетой, невежеством, предрассудками.
Однажды в перерыве между заданиями Игорь составил компанию командиру взвода, назначенного в патрулирование участка автотрассы. Когда на своих БТРах взвод приближался к небольшому кишлаку, в котором заведомо не могло быть душманов, командир на всякий случай выслал двух солдат на в разведку. Парни остановились возле одного из домов. Из окна высунулась симпатичная девушка лет семнадцати, осмотрелась по сторонам, но никого из чужих, кроме двух советских солдат, не увидела. Неподалеку возле дувала о чем-то беседовали старики. В отдалении бегали наперегонки дети. Девушка исчезла, но почти сразу появилась снова с автоматом, прямо из окна срезала обоих солдат одной очередью и спокойно вернулась к своей стряпне.
О чем она думала, на что рассчитывала? Знала ведь, что солдат будут искать, и переложить вину на моджахедов не удастся — последние два дня они не появлялись в кишлаке, не было их и сейчас.
И все-таки, когда ее привели и поставили перед лейтенантом, она что-то быстро лопотала, пытаясь оправдаться. Будто можно было оправдаться, если перед командиром лежали еще не остывшие обнаруженные в мусоре стреляные гильзы, а в руках он держал ее автомат с открытым казенником, из которого пахло порохом. Оружие нашли в ее комнате под горой лежавших на постели подушек. Из дальних комнат дома солдаты вывели ее отца, мать, двух сестренок и брата — детям было от шести до девяти лет. Родители бросились к офицеру. Мать плакала и с мольбой тянула к нему руки. Отец что-то быстро говорил и размахивал руками, видимо, показывая, откуда пришли и куда ушли убийцы, и будто не видел бьющие в глаза страшные улики. Его до идиотизма наивная ложь только ожесточила солдат, на лицах которых и без того читались ненависть и непреклонная решимость рассчитаться за мертвых товарищей. «Неужели действительно надеется обмануть?» — с изумлением подумал стоявший в стороне Кондратюк. Побледневший от ярости молодой лейтенант, который недавно в разговоре с Игорем восторгался мужественной борьбой испанских герильяс с войсками Наполеона, резко повернулся к подчиненным и резко махнул рукой:
— К… матери! Всех!
Разом ударили полтора десятка автоматов, разрезая очередями живую человеческую плоть. Пушки БТРов довершили дело, сравняв с землей дом вместе с пристройками. Игорю едва удалось уговорить лейтенанта и его осатаневших подчиненных от безжалостной расправы над всем кишлаком. Им руководила не гуманность — он сам был взбешен подлым и глупым убийством солдат, — он исходил из здравого смысла. Живые расскажут другим, что со стороны советских солдат это была справедливая месть — что такое месть, уж они-то понимали, — а не злобное истребление мирных афганцев. Уничтожение всех не принесет ничего, кроме вреда, убеждал он. Некому будет поведать жителям соседних кишлаков, как все в действительности происходило. А в народе распространится еще одна байка о безжалостных советских оккупантах.
…Игорь снова прислушался к громким разговорам отпускников. Сидевшие поближе к нему ребята не без хвастовства болтали об участии в боевых операциях, беззастенчиво бахвалились отнюдь не военными трофеями, которые потом продавали штабным офицерам. Смеялись над каким-то богатым афганцем, который спрятал мешочки с гашишем под платьями у своих жен, считая это самым надежным тайником, а потом плевался и визжал, видя свое состояние исчезающим в карманах русских солдат и слыша вопли сбившихся в угол раздетых догола жен. Его успокоили ударом рукоятки пистолета по голове. Жен на радостях от богатой добычи трогать не стали.
За все проведенное в Афганистане время под командой Кондратюка побывало несколько групп спецназа ГРУ, и ни в одной, ни один человек не пристрастился к наркотикам. Пробовали все, включая самого Кондратюка, но дальше этого не шло. И не потому, что в противном случае человека сразу бы вышибли из спецназа. Просто здесь были собраны люди иной закалки. Один из заместителей Игоря старший прапорщик Омелько как-то сказал: «Не хочу умереть тварью с разваленной психикой, а жить — тем более». Кондратюк почти с нежностью подумал о ребятах из своей нынешней группы.
Между тем по соседству разгорелся спор об армейской операции под Кундузом. Обе стороны пороли чушь, сваливая в кучу домыслы, факты и ложь. Игорь хорошо помнил эту операцию, в которой значительную роль сыграла его тогдашняя группа.
Из Туркестанского военного округа прибыло крупное пополнение, которого с нетерпение ожидали. Но, боже, что это было за пополнение! Совершенно необученный молодняк, «дикие», как таких здесь называли. Их боевая подготовка сводилась к тому, что каждый успел пару раз стрельнуть из автомата. И пожалуйте выполнять свой интернациональный долг. Даже не отличавшееся сердобольностью армейское начальство не решилось бросить этих пацанов на неразведанные позиции хорошо укрепившихся в горах моджахедов.
