После телестудии штаб Здися в полном составе отправился на торжественный банкет. Ян оказался дома лишь около шести утра. Нетвердым шагом он добрался до кухни, напился молока из картонного пакета, в одежде упал на кровать и сразу уснул.

Весь следующий день он пролежал с раскалывающейся головой, но в состоянии умиротворения. Все телепрограммы были посвящены Здисю. По телевизору показывали двухлетнего Здися, Здися — первоклассника, Здися — в роли гнома, Здися — велосипедиста, Здися — лицеиста, Здися — со своей первой любовью, Здися — выпускника, Здися — студента, Здися — получающего диплом, Здися — общественного деятеля, Здися — делегата, Здися — руководителя, Здися — мужа, Здися — государственного мужа, Здися — отца, Здися — в Африке под баобабом, Здися — на лыжах, Здися — в ластах… От одного лицезрения Здися в разных ипостасях могла закружиться голова, но это еще не все. Целый день в студию приходили многочисленные родственники и знакомые Здися, которые восторженно говорили о нем. И из их рассказов возникало множество разных Здисей, о существовании которых никто и не подозревал: Здись — харцер, Здись — гребец, Здись — рыболов, Здись — сажающий огурцы, Здись — ловящий головастиков.

Невозможно описать, с каким восхищением Ян наблюдал за появлением все новых Здисей и как с каждым мгновением росла его гордость. Он, еще недавно пациент психиатрической клиники, стал человеком из окружения Здися. Вчера, может, это ничего не значило, но сегодня, когда наступили великие дни и для всех засветило солнце, перед Яном был открыт весь мир. Он закрывал глаза и предавался мечтам о том, как распорядится тем, что так внезапно свалилось ему на голову. Ян грезил, умилялся, затем начиналась очередная программа о Здисе, и так без конца.

На следующий день Ян продолжал лежать и смотреть телевизор. Он с огорчением заметил, что программ, посвященных Здисю, стало меньше. Появились сюжеты о новых событиях, таких, например, как крушение самолета, взрыв в Израиле, рождение пятерых близнецов в Китае. Мир возвращался в нормальное состояние, но Яна это не радовало. Что с того, что разбился самолет или автобус с детьми попал в аварию?

Расстроенный постепенным вытеснением Здися с телеэкрана, Ян выключил телевизор и решил немного прогуляться. День выдался холодный и ветреный. На рекламных стендах висели агитационные плакаты Мончинского и Шишки. Никто уже не обращал на них внимания. Люди приподнимали полы плащей, надевали капюшоны и спешили по своим делам. Ян сделал покупки и вернулся домой. За окном быстро наступила ночь.

Несколько дней в Варшаве шел дождь. Ян сбегал в ближайший магазин за продуктами и газетой. В ней много внимания было уделено Здисю, поэтому Ян прочитал ее несколько раз от корки до корки. Еще он смотрел телевизор, дремал, слушал шум капель дождя, барабанящих по подоконнику…

Наконец дождевые тучи переместились на восток, и улица Кручей радостно засияла в лучах солнца. Ян взглянул на календарь и удивился. Со дня выборов уже прошла неделя. Все это время ему никто не звонил и им не интересовался. Взволнованный этим обстоятельством, он набрал номер Помяновича.

— Алло! — услышал Ян тихий и на удивление печальный голос бывшего редактора.

— Мне никто не звонит, — сказал Ян.

— Что ж… — пробормотал в трубку Помянович. — Выборы ведь закончились.

— Но я не знаю, что мне делать.

— Пожалуйста, делайте что-нибудь…

— Что-нибудь?! — поразился Ян. — Не понимаю. Что это значит?

В трубке на долгое время зависла тишина, а потом раздался еще более грустный голос Помяновича:

— Все будет хорошо, пан Ян. Я приду… приду к вам завтра… может… послезавтра… Наберитесь терпения и ждите…

— Чего ждать?

— Ждите меня, — спокойно объяснил Помянович и положил трубку.

Набирая номер Помяновича, Ян не подумал о том, что бывший редактор может находиться в такой же ситуации. Со дня выборов его телефон тоже молчал.

Помянович был слишком опытным человеком, чтобы не понять, что эта тишина не к добру. Надо было немедленно действовать, но он решил подождать, не навязываться. К тому же, размышлял он, если дела так плохи, как ему кажется, предложение своих услуг дела не изменит.

Он сидел дома и читал «Идиота» Достоевского. Звонок Яна вызволил редактора из летаргии. Помянович отложил Достоевского и деловито набрал номер Юрчака.

— Алло… — нетерпеливо сказал он.

— Юрек?! — раздался радостный голос. — Куда ты подевался, дружище?!

— Сидел дома…

— Кто же сидит дома в такие прекрасные времена? Живи, черт побери, в свое удовольствие, сходи в парк, в какое-нибудь приятное заведение, куда-нибудь еще.

Помянович решил поговорить с ним прямо.

— Мне никто ничего не предлагает, — заявил он. — Никто не звонит…

— Да… — Юрчак стал серьезнее. — Ты должен… то есть… приходи сюда…

— К тебе?

— Не ко мне, а к Здисю. Я тебя запишу на завтра. На три часа дня. Согласен?

— Конечно, согласен.

— Тогда договорились! — И трубка замолчала.

На следующий день ровно в три минуты четвертого Помянович вошел в кабинет президента. Увидев его, лидер широко улыбнулся, встал и направился к гостю, вытянув вперед руку, словно хотел просунуть ее сквозь Помяновича.

— Юрек! — широко улыбаясь, воскликнул он. — Какой сюрприз! Присаживайся.

Помянович сел в указанное ему кресло.

— Ну, как поживаешь, Юрек? Чем занимаешься?

— Ничем.

— Разве такое возможно? Такой активный человек, как ты…

— Мне никто ничего не предлагает, — тихо сообщил Помянович. — А ведь я… я доказал.

Мончинский сел за письменный стол и уставился в одну точку.

— Конечно, ты доказал, — подтвердил он.

— Что же тогда?

— Как бы это сказать… Ты не всем нравишься.

— Почему?

— Слишком мало проявляешь энтузиазма. Все кричат, а ты нет. Хлопают так, что у них ладони распухают, а ты культурно, как в театре…

— Не выношу показуху.

— Иногда это необходимо. Кроме того, насколько мне известно, ты дружишь с неправильными людьми.

— Я?

— Да хотя бы с этим… этим… — Мончинский быстро взглянул на лежащую на столе бумагу. — Юлиушем Здебским.

— Я не видел его много лет.

— Но все еще называешь его «своим другом», а он на самом деле враг.

Помянович опустил голову.

— Я забуду об этой дружбе, — тихо пообещал он.

— К сожалению, это не все. — Мончинский взял другой лист. — Самое худшее — эта твоя порядочность.

— Что же в ней плохого? — удивился Помянович.

— В общем ничего. — Мончинский улыбнулся. — Видишь ли, Юрек, мы тебя просто не любим.

Помянович опустил голову. Он вдруг все понял, вспомнил свою по-идиотски растраченную жизнь, кивнул и направился к двери.

— Подожди секунду, — сказал Мончинский. — Я знаю, что ты старался, и буду иметь тебя в виду. Ты еще пригодишься, только не сейчас, потом. Жди.

— А Ян?

— Какой еще Ян?

— Тот больной с искренней улыбкой.

— Ах тот… Он не в счет.

— Но ведь он тоже старался.

— Ладно. Пусть ему Юрчак заплатит и устроит квартиру. Только пусть он не пишет мне писем. Ну, иди, Юрек, для тебя нет работы.

Помянович вышел в коридор. Ему хотелось плакать, как ребенку. Он быстро пробежал мимо Юрчака и спустился по лестнице.

Через мгновение серебристый автомобиль с ревом мчался в направлении к университету. Оставшуюся часть дня бывший редактор просидел на прогнившей скамейке у стены. Возле него стояла бутылка водки, к которой он время от времени прикладывался. Потом стемнело, и Помянович нетвердым шагом выбрался из кустов. Он что-то напевал под нос, задевал прохожих, пару раз споткнулся, наконец выбрался на тротуар. Вернувшись домой, он впал в тяжелый, беспокойный сон.

На следующий день Помянович приехал к Яну одетый с иголочки, пахнущий одеколоном и совершенно спокойный с виду. Лишь легкое дрожание рук указывало на то, что с бывшим редактором что-то не так.