Потом Иннокентий, понизив голос, стал рассказывать, что у них на переулке завелся мертвец, – рассказывал главным образом для того, чтоб малышню запугать, хотя и сам побаивался. Мертвец по ночам ходил по переулкам, хватал прохожих и откусывал им головы. А все на собак думали, – оттого-де и облавы устраивать стали. Но вот, наконец, этого мертвеца вчера ночью изловили, в кусочки порубили, и увезли на свиноферму, свиньям скормить.

Аленка, которая тоже прибежала утром на пожар, послушала, и ничего не сказала. Она посмотрела на форму, проследила следы, оставленные на снегу, – и те, что были вначале, и те, какие стали потом. Поглядела – и ушла, не сказав ни слова.

Она пошла к Андрею, чтобы рассказать про пожар. Андрея сегодня почему-то не выпустили гулять.

Возле дома Коростылева остановилась белая «Волга». Из нее вышел вальяжный чинуша в золотых очочках, без шапки, с рыжими волосами и высокомерным лицом. Это был бывший помощник губернатора, а теперь – помощник Густых по фамилии Кавычко.

Он подошел к воротам. С интересом посмотрел на дверное кольцо, не понимая, для чего оно.

– Вы, Андрей Палыч, колечком-то в двери постучите, – деликатно посоветовал, высунувшись из машины, водитель.

Упитанное гладкое лицо Кавычко стало еще более презрительным. Однако он последовал совету, брезгливо взял кольцо двумя пальцами и неловко стукнул два раза.

Подождал.

– Громче стучать надо, Андрей Палыч, – сочувственно сказал шофёр. – Если собаки нету, – в доме и не услышат. Или уж входите сразу, если не заперто.

Андрей Палыч гордо вскинул слегка кудрявую голову, повернул кольцо так и этак. За воротами что-то брякнуло, и они открылись.

За воротами был пустой и, кажется, нехоженый двор: снег ровным слоем устилал весь двор, дорожки, и даже крыльцо.

Кавычко распахнул ворота пошире, чтобы водитель его видел, и прошел к крыльцу, оставляя глубокие следы. Оглянулся. Одинокие следы на белом снегу показались ему почему-то какими-то жуткими.

Он тряхнул кудрями, поднялся на три ступеньки и постучал в дверь согнутым пальцем.

Подождал. Поглядел в окно, затянутое льдом и занавешенное изнутри. И внезапно похолодел. А что, если хозяин умер от внезапного сердечного приступа? И лежит сейчас за порогом, вытянув вверх руку и глядя остекленевшими глазами?

Кавычко замахал рукой водителю:

– Иди-ка сюда!

Водитель услыхал, подошел, озираясь.

– Странно, да?

– Странно, – сказал водитель и лаконично оформил страшную догадку Кавычко: – Помер, поди, и лежит который день.

Андрей Палыч вздрогнул.

– Дверь, наверное, изнутри закрыта, – неуверенно сказал он.

– Наверно, – охотно согласился водитель.

Взялся за ручку, опустил вниз. Язычок врезного замка щелкнул, и дверь открылась.

– Ну вот… – удовлетворенно сказал водитель. – Входите, Андрей Палыч.

Андрей Палыч понял, что авторитет его повис на волоске, совершил над собой гигантское насилие, глубоко вздохнул, закрыл глаза, и вошел.

Глаза невольно открылись. Он оказался в довольно просторной сумрачной комнате. У стены, на диване, покрытом пушистым белым ковром, лежал Коростылев. Андрей Палыч тупо смотрел на него, не понимая, что делать дальше.

– Однако, холодно же тут у вас! – почти весело сказал водитель, вошедший следом.

Коростылев внезапно ожил, повернул костлявую голову.

– Конечно, холодно. Печь три дня не топлена.

– А что так? – спросил водитель. – Заболели, что ли?

– Ну да… Прихворнул малость.

Андрей Палыч стал озираться в поисках стакана с водой, чтобы подать Коростылеву. Во всяком случае, он полагал, что именно это и есть первая помощь больному. Но в комнате не было не только стакана, не было вообще никакой посуды, не было даже и стола. Голые стены в выцветших обоях, большая печь, заросшая инеем.

– Что-то вы совсем живёте… – начал было Кавычко и осекся. Он хотел сказать – «бедно», но это слово в его кругах считалось крайне неприличным, почти непристойным. Поэтому после небольшой заминки он договорил, – По-спартански.

– Да, так вот, – ответил Коростылев. – По-стариковски. Много ли мне надо?

– Ну, много – не много, а чего-то есть надо, – сказал шофер. – Сейчас я печь растоплю.

Коростылев махнул рукой:

– Не надо. Ни к чему дрова переводить. Я привык к холоду. Холод – он, знаете ли, лучше любого доктора. От многих хворей лечит.

– Вот и простудились! – суровым голосом учителя сказал Андрей Палыч и кашлянул: не переборщил ли.

– Хворь моя не от холода, и не от голода. От старости это, сынок, – сказал Коростылев.

И вдруг, в совершенном противоречии с вышесказанным, поднялся и сел.

Он по-прежнему был брит, и одет, как всегда: в слегка поношенный костюм, рубашку, застегнутую доверху, без галстука. Но на ногах у него ничего не было, даже носок.

И неожиданно бодрым голосом спросил:

– Вы, я полагаю, – Андрей Павлович, помощник Максима Феофилактыча, царство ему небесное?

– Э-э… Да, бывший помощник. Теперь я секретарь КЧС, комиссии по чрезвычайным ситуациям, и помощник председателя комиссии.

– Это Владимира Александровича? – спросил Коростылев, проявляя недюжинную память. – Он ведь сейчас, если не ошибаюсь, сосредоточил в своих руках всю исполнительную и часть законодательной власти в области?

Андрей Палыч непроизвольно поморщился. Эк выражается, однако! Не пора ли поставить этого нищего босого прощелыгу на место?

– Приблизительно так, – сказал Кавычко сквозь зубы. – Вообще-то, Владимир Александрович хотел пригласить вас на экстренное заседание комиссии в качестве одного из экспертов… Но, учитывая ваше положение…

– Это положение сейчас перманентно, – загадочно заявил старик и встал. – Когда заседание?

– Ровно в два.

– Так едем!

Андрей Павлович до того поразился произошедшей в Коростылеве перемене, что даже не заметил, как на нем оказались ботинки. И будто из воздуха – в комнате не было ни шкафа, ни вешалки, ни даже гвоздя в стене, – появились поношенное пальто и шапка-ушанка.

Коростылев вытащил из нагрудного кармана очки, водрузил их на хрящеватый нос. Очки по-прежнему сверкали трещинами.

Водитель только руками развел, повернулся, и поспешил к машине. Выйдя на улицу, отогнал от машины какого-то пацана, открыл обе боковых дверцы. Андрей Палыч вышел первым, Коростылев – за ним. Водитель заметил, что ворота Коростылев оставил незапертыми. «Да, – подумал водитель, – любопытный старичок. И квартирка у него странноватая». Он вспомнил, что из большой комнаты был вход в другую – темную. Вход был закрыт старинной стеклярусной занавеской, и разглядеть, что там, за ней, не было никакой возможности. «Наверно, там-то у него и мебель, и холодильник. А может, рухлядь какая-нибудь. Книжки там…».

И шофер забыл о Коростылеве.

Заседание проходило в кабинете губернатора. Вход в здание охраняли омоновцы, они же дежурили на каждом этаже, на каждом повороте коридора. Перед дверью в приёмную тоже стояли два здоровяка с автоматами.

Коростылев прошел мимо них со скучающим видом. Один из омоновцев сделал было останавливающий жест рукой, но Кавычко на ходу, сквозь зубы бросил:

– Этот – со мной!

Они прошли в приемную, где тоже торчал вооруженный человек в камуфляже. При виде Кавычко он отдал честь, а у Коростылева строго спросил:

– Фамилия, имя, отчество?

Коростылев ответил.

– Мобильный телефон, диктофон, видеокамера, фотоаппарат при себе имеются?

– Нет-с, – чопорно ответил Коростылев. – Оружия нет, только зубы.

Охранник не понял, вопросительно взглянул на улыбнувшегося Кавычко. Кивнул и тоже козырнул.

В кабинете, за большим овальным столом, сидели человек десять. В губернаторском кресле – сам Густых. Он держался уверенно, строго. На приветствие Коростылева только кивнул и показал жестом, куда ему сесть. Кавычко поместился рядом с Густых, разложил бумаги, придвинул ноутбук. Взглянул на Густых и сейчас же его захлопнул.