— Проклятье! — взорвался Уэбб.

— Именно. Если бы мы сумели ее вернуть, можно было бы многое узнать. Она — ключ к этому делу. Почему она с ним? Почему он с ней? Ничего невозможно понять.

— А мне понятно и того меньше, — сказал Стивенс, удивление которого стало переходить в гнев. — Если вы хотите поддержки со стороны президента — а я обещать ничего не могу, — то вам лучше внести в этот вопрос большую ясность.

Эббот повернулся к нему:

— Примерно полгода тому назад Борн исчез. Что-то случилось. Мы не знаем наверняка, что именно, но можем сделать одно предположение. Он дал знать в Цюрих, что намерен отправиться в Марсель. Позднее. И слишком поздно, как мы поняли. Он узнал, что Карлос принял заказ на убийство Леланда, и пытался его предотвратить. И после этого — молчание, он исчез. Был ли он убит? Пережил ли психологический шок? Предал ли нас?

— Этого я не могу допустить, — сердито перебил его Уэбб. — Не допускаю!

— Я знаю, что не допускаете, — сказал Монах. — Поэтому и прошу, чтобы вы занялись досье. Вы знаете шифры, они все здесь. Посмотрите, не было ли в Цюрихе каких-нибудь отклонений.

— Пожалуйста! — вмешался Стивенс. — Что вы предполагаете? Вы ведь нашли что-то конкретное, на чем можно выстроить некое заключение. Мне это нужно знать, мистер Эббот. Это нужно знать президенту.

— Хотел бы я, — ответил Монах. — Что мы нашли? И все и ничего. В наших документах отражена почти трехлетняя, тщательно разработанная система обмана. Каждая фальшивая акция документирована, каждый шаг обоснован и оправдан, каждый человек, и мужчины и женщины — осведомители, информаторы, источники, — получил обличье, голос, легенду. И с каждым месяцем, с каждой неделей мы понемногу приближались к Карлосу. А потом — ничего. Молчание. Полгода полной пустоты.

— Но сейчас, — возразил президентский помощник, — это молчание прервано. Кем?

— Это и есть главный вопрос, не так ли? — устало сказал старик. — Несколько месяцев молчания, и вдруг — взрыв непредусмотренной и непонятной активности. Счет раскрыт, карта подменена, миллионы переведены — по всей видимости, украдены. А главное — убиты люди и расставлены капканы на других. На кого, кем? — Монах устало покачал головой. — Что за человек там действует?

Лимузин остановился между двумя уличными фонарями наискось от массивных дверей особняка из песчаника. Впереди красовался шофер в униформе. Такой водитель за рулем такой машины — зрелище вполне привычное для этой улицы. Необычным, однако, было то, что двое пассажиров оставались в тени глубоких задних сидений и ни один из них не выказал никакого намерения выйти. Вместо этого они наблюдали за входом в особняк, уверенные, что до них не дотягивается инфракрасный луч сканирующей камеры.

Один из них поправил очки, совиные глазки за толстыми стеклами откровенно подозрительно смотрели на все, что попадало в поле их зрения. Альфред Джиллет, заведующий отделом проверки и оценки персонала в Совете национальной безопасности, произнес:

— Как приятно наблюдать за крахом гордыни! И насколько приятнее быть причиной этого краха.

— Вы действительно терпеть его не можете, да? — спросил спутник Джиллета, широкоплечий мужчина в черном плаще, говоривший с каким-то славянским акцентом.

— Я его ненавижу. Он олицетворяет в Вашингтоне все то, что мне отвратительно. Частные школы, дома в Джорджтауне, фермы в Вирджинии, тихие клубные собрания. У них свой тесный мирок, и чужак туда не суйся — они всем заправляют. Ублюдки. Самодовольная вашингтонская знать. Они используют интеллект других людей, их труд и упрятывают в оболочку собственных решений. И если ты не из их круга, то лишь часть того аморфного образования, которое они называют «превосходный персонал».

— Вы преувеличиваете, — сказал европеец, не сводя глаз с особняка, — вы у них неплохо устроились. Иначе мы бы никогда не вышли на контакт с вами.

Джиллет нахмурился:

— Если я и устроился неплохо, то только потому, что сделался незаменимым для таких, как Дэвид Эббот. Я храню в голове тысячи фактов, которые они не в состоянии запомнить. Им просто легче держать меня там, где возникают вопросы, проблемы и требуются решения. Заведующий отделом проверки и оценки! Они придумали эту должность для меня. Знаете зачем?

— Нет, Альфред, — ответил европеец, глядя на часы, — не знаю.

— Потому что у них не хватает терпения часами сидеть за тысячами отчетов и досье. Им больше нравится обедать в «Сансуси» или красоваться перед сенатскими комитетами, зачитывая тексты, составленные другими — этим самым незаметным «превосходным персоналом».

— Вы ожесточились, — сказал европеец.

— Даже больше, чем вы думаете. Всю жизнь работать на этих ублюдков вместо того, чтобы делать дело для себя. И чего ради? Должность да время от времени присутствие на обедах, где мои мозги идут в меню между креветками и жарким. Для людей вроде этого надутого Дэвида Эббота. Без таких, как я, они ничто.

— Не стоит недооценивать Монаха. Карлос не делает такой ошибки.

— Как он ее может сделать? Он же не знает того, что подлежит оценке. Все, чем Эббот занимается, окутано секретностью, и никто не знает, сколько он там наделал ошибок. А если какие-нибудь из них и выплывают наружу, ругают за это таких, как я.

Европеец перевел взгляд с окна на Джиллета.

— Вы слишком эмоциональны, Альфред, — сказал он холодно. — Вам надо быть осторожнее.

Чиновник улыбнулся:

— Это никогда не мешает делу: я полагаю, об этом свидетельствует то, что я делаю для Карлоса. Я могу сказать, что готовлю себя к некоему столкновению, избегать которого не стану ни за что на свете.

— Откровенное заявление, — признал широкоплечий.

— Как насчет вас? Вы нашли меня?

— Я знал, чего ищу. — Европеец вернулся взглядом к окну.

— Я имею в виду вас. Вашу работу. На Карлоса.

— У меня нет таких сложных мотивировок. Я приехал из страны, где карьера образованного человека зависит от прихоти недоумков, которые как попугаи талдычат марксистские заповеди. Карлос тоже знал, чего ищет.

Джиллет рассмеялся, его пустые глаза почти заблестели.

— Мы не так уж отличаемся друг от друга. Стоит заменить апостолов нашего западного истэблишмента на Маркса, и проявится отчетливая параллель.

— Возможно, — согласился европеец, вновь глядя на часы. — Теперь ждать недолго. Эббот всегда садится на полуночный рейс, в Вашингтоне у него рассчитан каждый час.

— Вы уверены, что он выйдет один?

— Он всегда так поступает и наверняка не захочет показываться вместе с Эллиотом Стивенсом. Уэбб и Стивенс тоже выйдут поодиночке. Для всех посетителей предусмотрен стандартный двадцатиминутный интервал.

— Как вы нашли «Тредстоун»?

— Это было не так уж трудно. Помогли и вы, Альфред: вы были частью «превосходного персонала». — Он засмеялся, не сводя при этом глаз с особняка. — Вы сообщили нам, что Каин из «Медузы», и если подозрения Карлоса верны, то за ним стоит Монах, это мы знали. Карлос велел нам держать Эббота под круглосуточным наблюдением. Что-то пошло не так, как надо. Когда цюрихские выстрелы услышали в Вашингтоне, Эббот проявил неосторожность. И мы проследили его. Требовалось только упорство.

— Это привело вас в Канаду? К человеку из Оттавы?

— Человек из Оттавы раскрыл себя, заинтересовавшись «Тредстоун». Когда мы узнали, кто эта девица, мы взяли под наблюдение министерство финансов, ее отдел. Туда позвонили из Парижа: она просила его навести справки. Мы не знаем зачем, но подозреваем, что Борн может попытаться уничтожить «Тредстоун». Если он переметнулся, это способ выйти из положения и оставить себе деньги. Неважно. Ни с того ни с сего начальник отдела, про которого, кроме канадского правительства, никто ничего не слышал, превратился в проблему первостепенной важности. Провода накалились от разведдонесений. Значит, Карлос был прав, вы были правы, Альфред. Никакого Каина нет. Это выдумка, ловушка.