– Ну хорошо, – согласился Костя, чувствуя, что диалог, начатый в виде просьбы, плавно превратился в приказ, – но у меня дочка.
– Оставишь на жену, – удивился Разбирин и тут же спохватился. – Ай, прости. Кстати, а что следствие говорит?
– Ничего. Ее сбила машина, – сказал Костя максимально сухо.
– Переходила.
– Прямо на тротуаре.
– И...
– Водитель скрылся. Следствие идет. Говорят, «копейка». Вроде видели за рулем брюнета. Может, гастарбайтер. Хер знает. Я даже не хочу об этом думать. Не в этом дело.
– Кавказец?
– Так что с дочкой-то? – спросил Костя, торопливо меняя тему.
– Бабушек-дедушек нет?
Костя помотал головой.
– М-да... Ну, брать ее, конечно, с собой не надо, мало ли что. Ладно, я найду женщину, которая поживет пока с твоей дочкой. Это я беру на себя. Еще вопросы?
– Нет, – сказал Костя после паузы, – не надо никаких женщин.
– В смысле?
– Я возьму с собой. Я ее никогда не оставлял на такой длинный срок. Одну, – добавил он для ясности. – И сейчас не хочу. Ну не горячая ж там точка.
Разбирин почесал переносицу.
– Да это как сказать. Вообще-то я вначале подумал, что дочка будет лишней – там наверняка тусовка молодежная, она тебе мешать будет, но… с другой стороны, с дочкой ты становишься… более достоверным, что ли.
– Именно, – сказал Костя, – Тем более там и школа, как я вижу, имеется.
– Ну смотри.
Разбирин вынул из пачки сигарету и начал мять ее пальцами так, что табак коричневым конфетти посыпался на стол.
– Ты знаешь, Кость, ведь Оганесяна, мир праху его, я недолюбливал. Конечно, о покойниках либо хорошо, либо никак, но мы не на поминках среди друзей и родственников, посему я тебе прямо и говорю. Оганесян был слишком самолюбив и по-восточному горяч. Нанял себе шофера, как звезда, епти. Вел себя как наместник в захваченной стране. К тому же терпеть не мог бумажную работу, а из нее, как ты знаешь, состоит восемьдесят процентов любого дела. В итоге после него остались какие-то непонятные вопросы, зависшие в воздухе, какая-то недоговоренность. Нюх у него был неплохой. Да и везло ему, гаду. Но… когда он шел по следу, он сам не оставлял следов, понимаешь? С одной стороны, оно, конечно, понятно – когда гончая бежит за раненым волком, у нее нет времени строчить отчеты по каждому кусту, но с другой стороны – мы не гончие. После убийства Оганесяна я не могу отделаться от ощущения, что он вел какую-то игру. Нет, не против нас, не подумай дурного. Но какую-то свою. В детали он никого не посвящал и тем самым сильно затруднил нам жизнь, да, в общем, и расследование собственной смерти. Ты – человек интеллигентный. Во всех смыслах. Тут и твоя семья, и твой склад ума. А мне не нужны ни костоломы, ни тупые гончие. Я очень рассчитываю на тебя. Поэтому будь осторожен, спокоен и… адекватен, что ли.
Разбирин понюхал мятую сигарету, скомкал и бросил ее в мусорное ведро.
– И побольше энтузиазма, Кость. Вспомни Чечню, в конце концов.
«Если я вспомню Чечню, – подумал Костя, – у меня не то что энтузиазм, а всякое мало-мальское желание пропадет».
Но вслух ничего не сказал.
VII
А. ПЕРЕВЕРЗИН – Е. ВИНОГРАДОВУ
10 августа 1914 года
Дорогой Евгений Осипович,
на войне как на войне. Ничего веселого. Третий день небо свинцовое. На ногах лапти. Пехота, называется. Немцы в голос смеются, когда в плен берут. У них обмундирование дай бог. Я, правда, австрийскими ботинками недавно разжился. Жмут, но все лучше, чем вот так. Еды шестые сутки нет. И, кажется, не предвидится. Сначала готов был землю есть, а на третий день стало все равно. Какая разница, от чего здесь умирать? От голода, пули, штыка, заражения крови или осколка шального. На прошлой неделе меня ранили в плечо. Рана гноиться начала, а бинтов не хватает. Последний раз перевязка два дня назад была, и то с мертвого какого-то бинт грязный сняли и на меня. Гигиена – первое, что здесь забываешь.
Но даже это все ерунда, когда спрашиваешь: а за кого или за что мы здесь в окопах заживо гнием? После Луцка, конечно, настроение было другим. Тогда казалось, вот оно, переломное. А как на Стоходе встали, так все опять на круги своя вернулось. Голод, грязь. И с каждым днем все невыносимее и бессмысленнее это прозябание. На прошлой неделе соседняя рота целый день под обстрелом сидела. И только к утру поняли, что стреляют свои же! Тошно подумать, сколько по дурости народу зазря положили. Впрочем, все это уже описал в письме к родным – если что, они Вам расскажут.
Вам это покажется забавным, но среди окопной грязи у меня появились интересные соображения по поводу раядов. Точнее, именно все вышеуказанное и стало главной причиной этих соображений.
Я думаю, вы согласитесь, что простой русский человек менее всего склонен к самобичеванию. Осознание собственной вины в произошедшем (война, нищета, неурожай) приходит с большим опозданием, если вообще приходит.
Бичеванием в России, как известно, занимается русская интеллигенция, что у простого человека не может не вызвать злобы и ненависти. Он не желает понять простую вещь – русский интеллигент бичует и самого себя в том числе, ибо, как ни крути, он часть страны и ее самосознание. Но у простого человека возникает ощущение, что его бичует кто-то посторонний. А «посторонний» – самое нелюбимое слово для русского человека, «чрезвычайный раздражитель», как сказал бы Ваш хороший знакомый, академик Павлов.
Когда на русского человека сваливаются всяческие напасти, он первым делом озирается по сторонам. А по сторонам, как известно, находятся «посторонние». И тут уж кто под руку попадется. («Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать», как писал Крылов). Кто же эти посторонние? Да кто угодно, кого можно обвинить в собственных неудачах. Вот, пожалуйста, «новейшая» история. Из прифронтовой полосы в массовом порядке депортируют евреев как потенциальных шпионов. Особо подозрительных всякий ротный имеет право расстреливать без суда и следствия (что сплошь и рядом происходит). Война? Война. Но война неудачная. Была бы удачная, так и не принялись бы искать шпионов. Надо ли говорить, что подобная «чистка» не сделает эту войну победоносной? А как насчет русских немцев, которые давным-давно живут в России? Ну что же, горе не беда. И вот уже принято предложение о ликвидации немецкой собственности в России. Но «посторонними» могут стать и вполне русские люди, им достаточно быть богаче, удачливее или умнее. Рано или поздно дойдет и до них очередь. Чаще всего сначала очередь доходит до интеллигенции, ибо кто как не она громче всех кричит о своей любви к народу, а сама его постоянно корит и побаивается. Да и можно ли любить целый народ? Ведь любить скопом – чушь, а любить отдельных представителей – тогда при чем здесь «народ»? Эти путаница и вранье раздражают простого человека, ибо он-то уж точно интеллигенцию не любит и совершенно этого не скрывает. И вот, когда приходит беда, тут-то самое печальное и начинается. И это не преувеличение, ибо нет другого такого народа, который был бы столь охоч до крайностей. Только в нашей роте за последний месяц произошло несколько стычек на национальной и, как теперь говорится, классовой почве. И вот немец и австрияк уже, выходит, не враги, а тот враг, до кого близок кулак.
К чему я так подробно описываю все эти печальные и без того очевидные вещи? И при чем тут, собственно, раяды?
Исчезновение раядов до сих пор представлялось мне результатом либо обычной ассимиляции, либо, на худой конец, жестокой агрессии со стороны. Но никаких свидетельств ни одной из этих версий пока нет. Нигде больше о раядах не было слышно – они исчезли почти незаметно (если следовать первой версии), но и никаких следов разрушения или насилия в Раяде нам не удалось обнаружить (это если брать вторую). Какова же третья? Моя версия – вырождение. Исчезновение раядов как таковых.
Но при этом Раяд (в том виде, в котором его обнаружили мы) находится в относительно неплохом состоянии. Не могли же они просто испариться?
Ответ на этот вопрос я, видимо, смогу дать только тогда, когда снова приступлю к работе.
С уважением и любовью,
Ваш Александр.
