Пусть человек верит в это, и он станет жить в большем согласии с нравственностью, чем при любой другой системе. Но когда его учат, что он должен считать себя поставленным вне закона, изгоем, попрошайкой, как бы выброшенным в навозную кучу, далеким от бога, вынужденным приближаться к богу лишь ползком, раболепствуя перед какими-то посредничающими [между ним и богом] существами, он или чувствует презрительное неуважение ко всему носящему имя религии, или становится безразличным, или делается ханжой.

В последнем случае он проводит свою жизнь в печали, искренней или показной; его молитвы — укоризна; его смирение — неблагодарность; он называет себя червем, а плодородную землю — навозной кучей; все блага жизни он наделяет неблагодарным именем суеты; он презирает величайший дар бога человеку — ДАР РАЗУМА и, постаравшись заставить себя поверить в систему, против которой восстает разум, в неблагодарности своей именует его человеческим разумом, как будто человек сам мог одарить себя таковым.

Однако при всем этом внешнем смирении, понося таким образом человеческий разум, он пускается в самые дерзкие предположения; он во всем видит грех; его себялюбие никогда не удовлетворяется; его неблагодарность бесконечна.

Он берется указывать всевышнему, что делать даже по управлению Вселенной; он молится по-диктаторски; когда светит солнце, он молит о дожде, когда идет дождь, он молит о солнце. Этому принципу он следует во всех своих молитвах, ибо что такое весь этот хор молитв, как не попытка заставить всемогущего изменить свои намерения и действовать иначе, чем он действует? Это все равно что сказать богу: я знаю лучше, чем ты.

Но возможно, некоторые спросят: неужто мы должны быть лишены слова божьего — лишены откровения? Я отвечаю: да, есть слово божье, есть откровение.

Слово божье есть видимый нами сотворенный мир, мироздание (creation); и посредством этого слова, которое никакое человеческое изобретение не может подделать или изменить, бог всегда и всюду говорит с человеком.

Человеческий язык изменяется в зависимости от места и времени, и поэтому его нельзя использовать для передачи неизменного и всеобщего. Так, идея, что бог послал Иисуса Христа возвестить, как говорят, благую весть всем народам, из одного конца земли в другой, соответствует невежеству тех, кто не знал ничего о размерах мира и верил, как верили тогда и продолжали верить на протяжении веков эти спасители мира, что земля плоска, как доска, на которой режут хлеб, и человек может пройти ее из конца в конец,— верили вопреки открытиям философов и опыту мореплавателей.

Да и как мог Иисус Христос возвестить что-либо всем народам? Он говорил лишь на одном языке — еврейском, а в мире несколько сот языков. Едва ли какие-нибудь две нации говорят на одном и том же языке и понимают друг друга. Что же касается переводов, то всякий, кто знает что-либо о языках, знает также, что невозможно перевести с одного языка на другой, не потеряв при этом значительной доли оригинала и — зачастую — не совершив ошибок в передаче смысла. Кроме того, искусство книгопечатания во времена жизни Христа было совсем неизвестно.

Всегда необходимо, чтобы средства, которые служат достижению известной цели, ей соответствовали, иначе цель не может быть достигнута. В этом проявляется различие между конечной и бесконечной силой и мудростью. Часто человеку не удается достичь своих целей из-за естественной неспособности, а часто из-за недостатка сообразительности в надлежащем приложении силы. Но безграничная сила и мудрость не могут подобно человеку потерпеть неудачу. Средства, которые они применяют, всегда соответствуют цели. Человеческий же язык, поскольку нет всеобщего языка, не способен быть универсальным средством неизменной и единообразной передачи мысли и поэтому не является средством, с помощью которого бог возвещает о себе человеку.

Только в мироздании могут объединиться все наши идеи и представления о слове божьем. Мироздание говорит всеобщим языком независимо от многообразия человеческих языков. Оно — вечно существующий оригинал, прочесть который может каждый. Его нельзя подделать, подменить, утерять, изменить или уничтожить. От воли человека не зависит, оглашать его в печати или нет; оно само оглашает себя с одного края земли до другого. Оно проповедует всем народам и всем мирам; и это слово божье открывает человеку все, что ему необходимо знать о боге.

Хотим мы созерцать его власть? Мы зрим ее в безмерности творения. Хотим мы созерцать его мудрость? Мы зрим ее в неизменном порядке, по какому управляется непостижимое целое. Хотим мы созерцать его щедрость? Мы зрим ее в изобилии, которым он наполняет землю. Хотим мы созерцать его милосердие? Мы зрим его в том, что он не отбирает этого изобилия даже у неблагодарных. Наконец, хотим мы знать, что такое бог? Изучай не книгу, именуемую Писанием, которую может создать человеческая рука, а писание, именуемое мирозданием.

Единственная идея, которую человек может связать с именем бога, есть идея первопричины, причины всех вещей. И как ни трудно, как ни недостижимо для человека понимание того, что такое первопричина, он верит в нее, ибо не верить в нее вдесятеро труднее.

Неописуемо трудно понять, что пространство не имеет конца, но еще труднее понять его конечность. Выше сил человека постичь вечную протяженность того, что мы называем временем, но еще невозможнее представить время, когда не будет времени.

Рассуждая так, мы увидим, что все, что мы видим, несет в себе внутреннее доказательство того, что оно не создало себя самоё. Каждый человек наглядно доказывает себе, что он не создал самого себя, и это же относится к его отцу, деду и к любому члену его рода. Точно так же никакое дерево, растение или животное не создало себя, и убеждение, возникающее отсюда, необходимо ведет нас к вере в вечно существующую первопричину, по природе своей совершенно отличную от всего известного нам материального существования, в силу которой существуют все вещи. И эту первопричину человек называет богом.

Человек может открыть бога лишь с помощью своего разума. Отнимите разум, и человек окажется неспособным понять что-либо; тогда будет все равно, кому читать Библию — лошади или человеку. Как же можно отвергать разум?

Почти единственные части в книге, именуемой Библией, в которых сообщаются нам [хотя бы] какие-то представления о боге,— это некоторые главы в книге Иова и 19-й [18-й]^{8} псалом. Других я не могу припомнить. Эти части — подлинно деистические сочинения, ибо они рассматривают божество в его творениях. Они принимают книгу творения как единственное слово божье, не ссылаются ни на какую другую книгу, и все их выводы извлечены из этого фолианта.

Я помещаю здесь 19-й (18-й] псалом, как он переложен на английские стихи Аддисоном^{9}. Я не помню его прозаического текста и не имею сейчас возможности заглянуть в него.