И только сейчас Кирилл понял, что пришедшие к нему люди боятся. Боятся толпы, которая может поднять революцию. Поверни намечаемая демонстрация к Зимнему или в Царское, примкни к ней многочисленные солдаты запасных батальонов, ни разу не нюхавшие пороха в настоящем бою, разоружи полицию, — и думцы не смогут ничего поделать. Сколько братской крови прольется! Романов, утром даже не думавший ничего говорить Ники об истинных причинах встречи с прогрессистами, внезапно пожелал бежать к царице, к министрам, надеясь предупредить о готовящихся делах. Прямо сейчас, ночью, сесть в поезд и махнуть в Царское… Однако менее чем через удар сердца ноги сами отказались идти…

«Охранка уже знает. Не стоит волноваться», — всплыло в голове.

Кирилл Владимирович похолодел. Все меньше и меньше ему нравилось…

Тело совсем не повинуется разуму. Странные видения и мысли бьются в сознании Великого князя, словно бы сам мир пытается свести с ума Романова. Может, все вокруг — сон? И сейчас Кирилл лежит в Зимнем или в больничной палате, а вокруг собрался — консилиум врачей, решающих, как лечить горячку?

Нет, вряд ли. Бред или сон не может быть таким естественным. Натуральным. Осязаемым. И в то же время — таким странным. Например, что за глупые видения? Что за лысый, с бородкой…

— А я ведь где-то его видел. Или слышал про него, — вдруг осенило Кирилла.

Но почему-то казалось, что в образе того человека не хватает одной очень важной вещи. Что-то связано с головой. Но что именно? Не какая-то же кепка должна на ней быть! Здесь не хвата… Кепка? Да, именно!

Образ Ленина в кепке живо предстал перед мысленным взором Кирилла. Постойте! Точно! Этого человека зовут Владимир Ленин. Но откуда всплыло его имя? Романов был уверен, что еще утром вряд ли бы смог даже вспомнить внешность этого… Владимира Ильича. И к тому же Ленина совсем не Лениным звали, оказывается. Знание об этом появилось подспудно, само собою.

«Слишком много всего для одного человека», — решил Кирилл. Голова командира Гвардейского экипажа шла кругом. Что с ним творится? Руки Романова затряслись. Такого с ним не было даже в день гибели «Петропавловска». Даже когда смерть была кругом: в огне горящего корабля, в толще воды, в обломках обшивки и палубы Кирилл не боялся ТАК сильно. То, что с ним творилось, Великий князь не мог понять…

Сейчас же то, что с ним происходило, повергло Великого князя в ужас. Просто животный ужас. Но Романов не мог ничего с собою поделать. Тело отказывалось подчиняться разуму, порождавшему непонятные и жуткие видения.

Вот, вот они снова пришли!..

Тихоня Духонин. Тонкие усики, тонкие черты лица, еще бы треуголку — и натуральный мушкетер беллетриста Дюма!

Сидит в каком-то вагоне… Беседует с кем-то. Бубнит под нос что-то о поступке, который должен пробудить армию от кровавого сна.

Внезапно дверь купе открылась. Показался некий хмурый и в высшей степени омерзительный тип в кожаной куртке и кепке. На плече — кобура с «маузером». К карману приколота показавшаяся сейчас до невозможности глупой красная ленточка.

Позади человека с «маузером» — несколько солдат и матросов. Вид еще более озверелый, чем у их предводителя. «Товарищ» в кожанке бросает несколько резких фраз. Духонин спокойно встает, гордо поднимает голову и шествует вперед, не обращая никакого внимания на «почетный» караул. Конвоиры, похоже, ошалели от такой наглости: расступились перед «контрой», дали дорогу…

Вагон окружен озверелой толпой. Штыки винтовок колют воздух, желая умыться кровью. Духонин с поистине дьявольским спокойствием смотрит на это, встает у самой лестнички вагона. Командир конвоиров толкает его в толпу, на штыки…

И штыки пьют теплую кровь, которую так желали. Пьют и не могут напиться…

Средних лет мужчина в мундире генерала от кавалерии сидит за письменным столом, бережно, с любовью проводя ладонью по шашке, лежащей поверх разбросанных в беспорядке документов. Виски генерала от кавалерии уже тронула седина. Но лицо еще остается моложавым, глаза не утратили ясность и резкость.

Человек снимает какой-то орден со своего мундира. Кажется, Георгий…

— Если не я, то кто? Всколыхнется православный Тихий Дон…

В его недрогнувшей руке оказался пистолет. Мгновение — и все кончено…

Закололо в левой части груди. Сердце, сердце стонет, не выдерживая. Кирилл не мог без боли терпеть эти видения. Постепенно Великий князь начал осознавать, кто были эти погибшие. Кто их убил — и кто их забыл…

Они воевали за Россию. За ту Россию, в которую верили и которую любили. Сражались до конца. И гибли, веря и зная, что иначе стране помочь нельзя…

Но что случилось с Россией, если офицеров убивают солдаты и матросы, генералы и полицейские пускают себе пули в лоб, русские дерутся с русскими, рабочие садятся за пулеметы?

Война? Нет. Хуже. Много хуже: безумие. Безумие ярости, безумие людей, которые, кроме разрушения, убийства, ограблений поездов и террора…

— Откуда я… — обратился было сам к себе Кирилл, но замолчал. Где-то в глубине сознания он знал. Знал, что было. И что будет…

Романов тяжело вздохнул. Одновременно его рука, сжимавшая до того орден, расслабилась. И поддалась хозяину. Кирилл поднялся, напрягая все силы, с дивана. Ноги снова его слушались. Хоть что-то радовало. А вот мысли… Мысли снова текли в разные стороны. И одно за другим приходили видения…

Заснеженные улицы ночного Петрограда. Дикий мороз и ветер. Вьюга. Какие-то люди, одетые во что попало, идут с винтовками наперевес в подворотню. И топчут ногами плакат «Вся власть Учредительному собранию!»… Одиннадцать человек в куртках с потертыми, латанными десятки раз рукавами, с красными ленточками на тужурках… А где-то впереди маячит тень двенадцатого…

Белый конь плывет за уходящим далеко-далеко кораблем. И тонет, не в силах догнать стального титана. А на палубе плачет офицер в потрепанном мундире, давным-давно утратившем белизну и былой лоск…

Телега, окруженная десятками людей. Где-то в Сибири, только там такие леса и снега…

Молодой человек в генеральском мундире, с обмороженными ногами, лежит на этой телеге…

Снег. Жуткий мороз. Кашель и стоны больных и умирающих людей. И лишь холодная решимость в глазах людей. Они идут спасать своего Адмирала. Остальное — неважно. Пусть смерть — no в обмен на жизнь белого Авеля. Жаль только, что тот молодой человек, Каппель, так никогда и не увидит своего Адмирала: Владимиру Оскаровичу осталось считаные дни оставаться на этой земле…

«Что это?

— Не что, а кто. Это люди, которые сражались до последнего, лишь бы отстоять Единую и Неделимую, Великую, славную Россию. Они знали, что такое честь и долг. Не все. Но многие. Кто-то звал их Рыцарями Белой Мечты, кто-то — контрами, кровопийцами, агентами мирового капитализма. Смешно… Агенты мирового капитализма, не евшие нормально неделями, в изношенной одежде, с десятком патронов на бой. Тебе смешно? А мне — нет…»

Похоже, Кирилл начал говорить сам с собою. Но это почему-то совсем не волновало его. Пришло какое-то тупое, непоколебимое спокойствие.

«Когда это произойдет? Или произошло? Когда эти видения станут явью?

— Это начнется, едва старый режим рухнет. Император Николай II, Ники, отречется. Затем, даже на настоящее дело не набравшись сил, „первый гражданин России“ отдаст судьбу своей Родины в руки кучки людей. Ты… мы… уже знаем их. Милюков, Гучков, Львов, Керенский… Еще несколько имен, чуть менее известных. Они начнут раздирать страну, заигрывая с будущими противниками Белого движения. С большевиками. А Керенский практически отдаст им в руки власть, вырыв могилу миллионам людей и сбежав в Европу. Семья отрекшегося царя будет зверски убита. Многих Романовых постигнет та же участь. Офицеры, солдаты, крестьяне, рабочие патриоты — погибнут в борьбе с новыми хозяевами страны. Им не хватит сил. Слишком тяжелое бремя достанется людям. Они не смогут его нести. И Россия, которая тебе… мне… нам известна, канет в небытие. Навсегда. Хочешь, чтобы даже слово такое — Россия — было проклято? Чтобы твоя страна виделась только как азиатская дыра, избранная колыбелью мировой революции? Хочешь? Хочешь, чтобы твоя Родина была названа тюрьмою народов — и ничем более? А ее на самом деле захотят сделать тюрьмою, лагерем, огромным лагерем, покорным воле надзирателей…