— Смотри-ка, гномы!..
Может быть, солдат хотел добавить что-то еще, но в следующее мгновение тишину пронзил свист летящего копья, историк Семыгин резко оглянулся и увидел, как метательный снаряд вонзился солдату между ребер, заставив последнего сделать три шага назад и в недоумении уставиться на свою грудь. В следующее мгновение десяток копий поразили оставшихся воинов, никто из них не успел даже снять с предохранителя автомат. Тактика карликов основывалась на скрытности и внезапности, и тактика эта оказалась действенной.
Аркадий Юрьевич, леденея от ужаса, бросил тележку, и кинулся к ближайшему укрытию, то есть к церкви, но путь отступления был отрезан, — дорогу ему перегородили пара десятков мрачных воинов-лилипутов. Казалось, они появлялись из-под земли, любой ящик, бочка, связка шпал или выбоина в грунте являлись для них идеальным укрытием, местом засады. Острия двух десятков пик целились Семыгину в грудь, глаза из-под низких капюшонов кололи враждебностью и холодом.
«Как глупо», — подумал Аркадий Юрьевич, понимая, что жить ему осталось пару мгновений, но он ошибся.
Землю накрыла огромная тень и карлики, вскинув к небу взоры, вдруг попадали, зарывшись лицами в землю, и закрыли руками головы. Не веря в свою удачу, и даже не пытаясь задуматься, чтобы стало причиной такого странного поведения низкорослых воинов, Аркадий Юрьевич припустил со всех ног, и несся так, как не бегал и в юности. Он бежал минут двадцать, краем сознания отмечая, что огромная тень плавно скользила по пустынным улицам, но не обращал на нее внимание. К концу своего забега он чувствовал, что от усталости вот-вот потеряет сознание. Кровь пульсировала в висках так, словно в голову били молотком, перед глазами плыли красные пятна, гудело в ушах, горячий воздух даже сквозь респиратор обжигал легкие, но Семыгин не позволял себе снизить темп. Только разглядев впереди будку гарнизоновского КПП, он перешел на шаг, а доковыляв до часового, споткнулся и свалился солдату под ноги. Часовой же гостя не замечал, — его затянутая в резину противогаза голова была задрана к небу. Аркадий Юрьевич попытался встать, но это оказалось ему не по силам, тогда он перевернулся на спину, посмотрел вверх, и понял, что стало причиной его спасения: в небе над городом величаво и где-то даже лениво, правильным треугольником, словно звено истребителей, раскинув огромные крылья, парили драконы.
«Я сошел с ума», — заключил историк Семыгин и отключился.
Полчаса спустя он обнаружил себя лежащим на койке в солдатском бараке с мокрой тряпкой на лбу. В висках все еще пульсировало, и в груди таилась тупая боль, но в целом Аркадий Юрьевич чувствовал себя сносно.
«Стар я уже для таких марафонов», — сделал вывод Семыгин и побрел наружу.
Дневальный указал ему, где искать офицеров и Аркадий Юрьевич направился к зданию штаба. Внутри он обнаружил старшего лейтенанта Катко и лейтенанта Могильного, с которыми давно состоял в знакомстве, так как неоднократно доставлял им почту. В отсутствие полковника Рубакова и замполита Котавасева, они, как самые старшие, управляли гарнизоном. Офицеры обсуждали тактику боевых действий на случай агрессии со стороны неопознанного, а потому вероятного, летающего противника.
— Вряд ли такое чудище ДШК возьмет, — сказал лейтенант Могильный. — Тут бы надо «шилку»…
— Ну и где мы эту «шилку» возьмем?.. — отозвался Катко и перевел взгляд на вошедшего Семыгина. — О! А вот и Аркадий Юрьевич. Пришли в себя? Не тот у вас возраст, дорогой мой товарищ, чтобы так активно спортом заниматься. Могло и сердечко того… остановиться. Чего вы драпали то так? Чудишь перепугались? Так они вроде никого не трогают.
Но историка Семыгина в данный момент беспокоили не драконы, а карлики, поэтому он сжато поведал офицерам историю убийства солдат, произошедшего совсем недавно на вертолетном поле.
— Мать честная! — поразился лейтенант Могильный и вскочил из-за стола. — А я то думаю, куда эти лоботрясы подевались! Вертушку то час назад разгрузили!
— Так, спокойно! — осадил его Катко. — Аркадий Юрьевич, вы уверены? Зачем им убивать советских солдат?
Старлей сделал ударение на прилагательном «советских», так, словно если бы речь шла об убийстве, скажем, американских военных, то он не углядел бы в этом криминала, а может быть, даже, в душе и порадовался.
— Я думаю, не только солдат, — ответил историк Семыгин. — Я спрашивал у Поворотова, карлики никогда не являлись за своей пайкой. Раньше они охотились на голубей и собак. Сейчас животные в город не суются, а люди стали пропадать. Я думаю, что все последние исчезновения — дело их коротких ручонок. Имеется у меня одно жуткое предположение: они их… едят.
— Твою мать!.. — выдохнул пораженный лейтенант Могильный.
— Выродки! — взревел старлей Катко и теперь сам выскочил из-за стола. — Могильный, в ружье! Я этим выблядкам покажу, как советского солдата жрать!
Старлей снова сделал ударение на слове «советского», но на этот раз Аркадий Юрьевич не стал анализировать скрытые посылы импульсивного Катко. Офицеры выбежали из помещения, а историк Семыгин тяжело опустился на стул и обхватил руками голову, с минуты на минуту ожидая и страшась треска автоматных очередей.
«Господи… — думал он обреченно, — мы дошли уже до каннибализма и кровавой резни. Каждый раз, когда я думаю, что в своем падении мы достигли дна, что все уже, хуже быть не может, я ошибаюсь. В конечном итоге оказывается, что всегда может быть хуже, намного хуже… До чего мы довели свой народ? Наши дети — это изуродованное эпохой поколение, убивают родителей, то ли мстя им за свою убогость, то ли презирая за то, что они не такие… Прогрессом даже не пахнет, наоборот, деградацию теперь не скрыть ни лозунгами, ни фальшивыми цифрами. Это государство обречено…»
Аркадий Юрьевич сидел неподвижно минут пятнадцать, размышляя над странной и пугающей жизнью, как собственной, так и всего города, а потом вдруг вспомнил, что неподалеку от вертолетной площадки бросил тележку с почтой.
«Да и черт с ней, — заключил почтальон Семыгин. — Что с ней станется? Карликам она сто лет не нужна, потом заберу».
А минуту спустя он услышал первую автоматную очередь, и заключил, что таки да — сейчас соваться на территорию воинственных «гномов» слишком рискованно.
К вечеру историк Семыгин знал, что военные убили двадцать шесть карликов, среди которых треть оказалась детьми («Да разве их там разберешь! Все ж одного роста почти!» — прокомментировал старший лейтенант Катко), и обнаружили захоронение костей. Эти кости принадлежали тридцати двум гражданам ПГТ Красный, правда, среди останков не обнаружили убитых в тот день солдат, из чего следовало, что их трупы все еще пребывали в процессе поглощения, либо, что не все захоронения выявлены.
На следующий день, прямо с утра, Аркадий Юрьевич собрал волю в кулак и отправился к доктору Чеху в поликлинику. Предстоящего разговора Аркадий Юрьевич не желал, но не мог утаить от друга страшные новости. Но разговора толком и не получилось.
— Антон Павлович, — осторожно начал историк Семыгин, — карлики теперь не просто проблема генофонда. Они убивают людей. И… питаются убитыми.
Поначалу казалось, что доктор Чех не расслышал товарища, — он отвернулся к окну и долго смотрел на утреннее солнце. Огромное и кроваво-оранжевое, оно висело жирным блином над черным рваным горизонтом. Солнце уже не способно было вызвать катаракту, — в запыленном фильтрующем воздухе Красного солнечный свет терял энергию, увязал, рассеивался. Звезда давно уже перестала быть светилом, всего лишь источником испепеляющего жара.
Антон Павлович вдруг хохотнул, но это был не обычный смех, а тот, который секунду спустя должен вылиться в рыдания. Но рыданий не последовало.
— Какая ирония, — глухо произнес Антон Павлович. — Мой внук съел своих родителей, мою дочь и зятя… Закон эволюции, закон жизни, в котором, как известно, выживает сильнейший. Выходит, этика и мораль — удел слабых? Может быть, оно и правильно…
