— Антон Павлович, ради бога!.. — воскликнул историк Семыгин.
— Аркадий, голубчик, ступайте. Оставьте меня теперь, — перебил друга доктор Чех, так и не оглянувшись на собеседника.
Аркадий Юрьевич понимающе кивнул и тихо покинул кабинет доктора Чеха, а Антон Павлович так и остался стоять у окна, и стоял там ровно трое суток, не мигая глядя на то, как железный день сменяет железную ночь, а затем свалился без чувств, а очнувшись, обнаружил, что у него поседели даже подмышки, не то, что голова. Но это открытие Антон Павлович сделал с безразличием. Отныне его ничего не волновало.
Выйдя из поликлиники, Аркадий Юрьевич отправился в гарнизон. Он хотел попросить офицеров выделить ему вооруженный конвой, чтобы добраться до вертолетного поля и забрать брошенную там почту. Офицеры в помощи не отказали, но пока организовали Семыгину сопровождение, начала портиться погода, и к моменту, когда Аркадий Юрьевич нашел свою почту, хлынул ржавый настойчивый дождь.
Укутав в брезентовый плащ матерчатые тюки с письмами, успевшими довольно сильно напитаться влагой, историк Семыгин торопливо потащил их домой. Там он аккуратно извлек отсыревшие конверты, а таких оказалось треть, и разложил их по полу для просушки. На многих письмах невозможно было прочесть адреса получателя и отправителя, чернила от дождя растеклись и конверты покрывали рыжие и фиолетовые разводы. Это не сильно беспокоило почтальона Семыгина, потому что многие адресаты давно переместились в мир иной, и за последние годы у него накопились тысячи писем, которые невозможно было доставить по назначению, а отправлять назад не было смысла. Но в силу профессиональной привычки он все равно обращал внимание на адрес получателя, и одно письмо привлекло его внимание, потому что из чернильного развода в правом нижнем углу выползали два читаемых слова: Тобольская епархия.
Долгожданные ответы находились в руках историка Семыгина, тоненький сырой конверт, возможно, таил великую тайну града Ирий, и Аркадий Юрьевич вдруг ощутил, что от волнения его морозит. Он бережно положил письмо на стол, сделал несколько глубоких вдохов, чтобы унять в руках дрожь, и аккуратно вскрыл. А минуту спустя он начал тихо смеяться, но вскоре этот смех перерос в хохот, сухой и по-старчески сиплый хохот до слез, до лицевых судорог. Аркадий Юрьевич бросил письмо на стол, откинулся на спинку стула и спрятал лицо в ладони.
— Какая ирония!.. — повторил он слова доктора Чеха, пытаясь успокоиться.
Перед ним в свете горящей свечи лежало письмо с огромной чернильной кляксой на весь лист, и только в самом конце отчетливо прорисовывались бесполезное напутствие:
«…и да поможет вам Господь».
Тайна оставалась тайной, историк Семыгин исчерпал все варианты решений, и теперь действительно оставалось уповать только на бога.
К разбору оставшейся почты Аркадий Юрьевич приступил неделю спустя, а приступив, обнаружил письмо, адресованное директору Клуба. Семыгин отнес письмо в Клуб, но Барабанова не застал, и оставил конверт на письменном столе в кабинете Кондрата Олеговича. Аркадий Юрьевич так больше и не увидел Кондрата Олеговича, а Барабанов, в силу своей рассеянности, заметил письмо только 3 месяца спустя.
В тот день, когда появление драконов в небе над Красным спасло историку Семыгину жизнь, то есть 21-го марта, военные прочесали полгорода и перевернули вверх дном пару десятков зданий, в которых предположительно «пигмеи» могли укрываться, но сумели изничтожить только малую долю агрессивных лилипутов. Воинственные «гномы», профессионалы маскировки, растворялись прямо на глазах, — одним ударом уничтожить всю общину оказалось невозможно. А община мелкорослых воинов на тот момент была довольно обширна и насчитывала две сотни пик, плюс пару десятков огнестрельных стволов, учитывая то, что оружие держали в руках даже четырехлетние дети. Одним словом, в городе началась гражданская война, на улицах снова стояла пальба, как в старые добрые времена драк с собаками и медведями. Военные возобновили круглосуточное патрулирование, но людские ресурсы гарнизона были к тому времени скудны, как и боезапасы, и карлики, ведущие партизанскую войну, легко выводили из строя патруль за патрулем. Противостояние между здоровым (условно здоровым) населением и уродцами накалялось, положение становилось все отчаяннее, и к середине лета грозило достигнуть кульминации. Но этой кульминации случиться было не суждено, потому что Петр Маслов закончил постройку аэростата и испытал его, Юлия родила сына, а Никодим завершил работу над своей Машиной и 22 июня, в день летнего солнцестояния, привел ее в действие.
Генераторы час выходили на номинальную мощность, затем Никодим перевел напряжение на главный излучатель, и над городом заплясали молнии. ПГТ Красный, окруженный кольцом железной тайги, стал самым большим в мире резонатором, энергия отражалась от железных стен, множилась, крася горизонт синими всполохами, сухой воздух хрустел от электричества, грохот молний оглушал. В конце концов, энергии накопилось столько, что она не могла больше удерживаться внутри города, и ослепительный столб, вырвавшись из главного излучателя на крыше Никодимового дома, ударил в небо. Через двадцать минут он достиг орбиты Луны и сбил с курса небольшой метеорит. Небесный странник собирался столкнуться с Луной, но, притянутый лучом Никодимовой Машины, отклонился и лег на курс сближения с Землей. Лететь ему оставалось 36 часов.
Машина работала недолго, всего несколько часов, затем спирт закончился и генераторы остановились, но напитанная энергией атмосфера уже не могла успокоиться, наэлектризованная тайга продолжала светиться коронарным разрядом и стрелять молниями, а с востока налетел ветер, и быстро крепчал.
Никодим вызвал Петю и велел готовить к старту воздушный шар.
— Мы сваливаем? — догадался Петр. – Аэростат всех не потянет.
— Мы — вряд ли, — спокойно ответил Никодим. — А вот они — да.
Он оглянулся на Юлию. Девушка держала в руках младенца с черными, как пропасть глазами. Ребенок внимательно смотрел на отца и, казалось, прекрасно понимал, что происходит.
— А Петя, братья? — спросила Юлия, но в ее вопросе не было настойчивости, она уже знала ответ.
Петр отрицательно покачал головой, сказал:
— Мой несчастный воздушный шар не поднимет больше ста килограммов. От силы сто десять – сто двадцать. Это же не какой-нибудь там «Гинденбург». А вам еще надо взять провизию. Да и потом, что мне делать на «земле»? Мой самолет здесь.
Он хотел еще добавить «и моя миссия тоже здесь», но не стал, просто коротко кивнул Никодиму и отправился готовить аэростат к полету.
— Ты хочешь уничтожить город? — спросила Юлия Никодима, когда Петр вышел.
— Нет, но мои желания не имеют значения. Я всего лишь исправляю несуразность, которую устроило человечество.
— А ты? Ты останешься? Ты же погибнешь!
— Да, — ровно ответил Никодим. — Я умру завтра. А ты… Ты всегда хотела жизни, и ты ее добилась.
Час спустя Петр отвязал канаты, и аэростат медленно поплыл в небо, восточный ветер толкал его на запад. Юлия смотрела на Петю и Никодима глазами сына и тихо плакала. Мир, который она видела, был черно-бел и невероятно сложен в своих связях. И еще она ощущала скорую смерть двух близких ей мужчин, брата и мужа, и понимала, что эта смерть неизбежна, а значит, не было смысла с нею бороться.
К вечеру ветер усилился и не стихал всю ночь. Активность термальных источников резко возросла, из разломов начали бить грязевые фонтаны высотой в полтора десятка метров. Небо раскалывалось сухими грозами и озарялось блуждающими по кроне тайги огнями. Машина Никодима навела в кольце железных деревьев мощные высокочастотные токи, превратив окружающую город тайгу в исполинский магнит. Мутировавшие животные и птицы, в чьих организмах было слишком много железа, притягивались этим магнитом, а потому стекались к городу со всех уголков окрестной тайги. Но попадая в эпицентр напряженности магнитного поля, частички металла в организмах животных получали огромный импульс и начинали метаться с огромной скоростью, превращая в фарш внутренние органы животных. До самого утра рёв боли и ужаса, исторгаемый медведями и радиопсами затмевал вой ветра, а с неба падали мертвые птицы. Черным соснам и елям также пришлось не сладко. Железные вкрапления вибрировали с бешеной частотой, разрушая структуру древесины, и за несколько часов деревья осыпались черными опилками, превращались в труху. Железная тайга исчезала на глазах.
