– Меня послали сюда с передачей и инструкциями, согласно которым доктор Скарпетта должен быть на вертолетной площадке. Вы ведь состоите на службе? Может быть, в Министерстве национальной безопасности? Я вижу FLIR, прожектор, специальное оборудование. Все самое современное. Какая у него скорость?

– Я могу быть вам полезен?

– Мне нужно передать кое-что лично доктору Скарпетте. Это вы? Меня проинструктировали, и я должен попросить у вас удостоверение личности. – Шофер наблюдает, как Люси и Марино выгружают мои вещи из пассажирского и багажного отделений. Я его не интересую, пока он удостоил меня лишь беглым взглядом. Для него я жена высокого симпатичного мужчины с седыми волосами. Незнакомец думает, что доктор Скарпетта – это Бентон и вертолет принадлежит ему.

– Давайте поторопимся, а то вот-вот разыграется пурга, – предлагает Бентон и направляется к «бентли». Шоферу не остается ничего иного, как следовать за ним. – Я слышал, метеорологи обещают от шести до восьми дюймов, но похоже, выпадет больше. Ну и зима. А вы откуда? Не здешний, так ведь? Откуда-то с юга. Думаю, из Теннесси.

– Неужели заметно? Я ведь здесь уже двадцать семь лет. Придется еще поработать, чтобы говорить, как янки. Я из Нашвилла. Служил на Шестьдесят шестой авиабазе и уезжать не планировал. Я не пилот, но управляю аппаратом хорошо. – Шофер открывает дверцу и заглядывает внутрь. – Вы сами летаете? Я в вертолете даже не сидел ни разу. Сразу понял, что машина не армейская. Но если вы из ЦРУ, то, конечно, ничего мне не расскажете.

Я стою там, где оставил меня Бентон, и жду. Понимаю, что идти за ним к «бентли» нельзя, но и садиться в машину не хочу. Кто этот человек? О какой передаче он говорил? Как узнал, что доктор Скарпетта будет в Ханскоме, то ли прилетит на вертолете, то ли приедет встречать? И время…

Первым на ум приходит Джек Филдинг. Он мог знать и маршрут, и время прибытия. Я проверяю айфон. Анна и Олли ответили на мои сообщения и уже ждут нас в ЦСЭ. А вот от Филдинга ничего нет. Что с ним такое? Похоже, что-то серьезное. А может быть, привычная для него безответственность, безразличие, психологическая неустойчивость. Надеюсь, у него все в порядке, он не болен и не ругается с женой. Я вижу, как Бентон кладет что-то в карман пальто и направляется к внедорожнику. Это его сигнал мне – садись и не задавай вопросов. Он спокоен, не напряжен и с шофером разговаривал вполне дружелюбно, но в разговоре, похоже, проявилось что-то, что ему не понравилось.

– В чем дело? – спрашиваю я, захлопнув дверь. Марино открывает багажник и начинает загружать мои вещи.

Бентон включает обогрев, но не отвечает. Марино подходит к моей дверце и стучит пальцем по стеклу.

– Это кто еще такой? – Он смотрит в сторону «бентли». Снег уже покрывает козырек бейсболки и тает на его очках.

– Сколько человек знали о том, что вы с Люси собирались сегодня в Довер? – Бентон поворачивается к Марино.

– Генерал. Капитан… как ее там… Аваллон, когда я звонил и пытался передать сообщение доку. Ну и несколько человек в нашем офисе. А что?

– И больше никто? Может, ты разговаривал с кем-то из кембриджской полиции или «скорой»?

Марино, задумавшись, молчит. На его лице тень сомнения. Он не уверен, говорил кому-то что-то или нет. Пытается вспомнить, прикидывает. Если он и сморозил глупость, признаваться в этом не хочет – ему уже не раз указывали на несдержанность и болтливость. Слушать новые укоры в свой адрес Марино не желает. С другой стороны, информация о том, что они с Люси летят за мной в Делавэр, большим секретом не являлась, и требовать от него соблюдения каких-то особых мер предосторожности было бы несправедливо. Из того, где я нахожусь, никто тайны не делал, все все знали, что я вернусь завтра.

– Если кому-то и сказал, большой беды в этом нет. – Бентон, похоже, думает о том же. – Я просто пытаюсь выяснить, откуда посыльный узнал, что вертолет будет именно здесь, вот и все.

– Что же это за посыльный такой, на «бентли»? – интересуется Марино.

– Такой, что знал не только ваш маршрут, но и бортовой номер вертолета, – отвечает Бентон.

– Черт бы побрал этого Филдинга. Что он вообще думает? Облажался по полной. – Марино снимает свои старые, в проволочной оправе очки, но вытереть стекла ему нечем. Без них его лицо выглядит непривычно голым и незнакомым. – Я говорил кому-то, что ты, скорее всего, вернешься сегодня, а не завтра. Это к тому, что да, кое-кто знал. Из-за проблемы с тем парнем, у которого открылось кровотечение. – Он смотрит на меня и мрачно добавляет: – Но Филдинг точно знал все твои планы и бортовой номер вертолета, потому что и сам в нем бывал. Тебе просто не все еще известно.

– Об этом поговорим позже, – останавливает его Бентон.

– Он тебя подставляет, – продолжает Марино.

– Сейчас не время. – В голосе Бентона слышны предостерегающие нотки.

– Метит на твое место. Или, может, не хочет, чтобы ты его занимала. – Марино снова смотрит на меня, потом сует руки в карманы кожаной куртки и отступает от окна. – Добро пожаловать домой, док. – Снежинки залетают в окно, ложатся на лицо и шею и тают, холодя кожу. – Неплохо бы помнить, кому тут можно по-настоящему доверять. – Он еще раз смотрит на меня, и я поднимаю стекло.

Маячки мигают красным и белым на законцовках крыльев припаркованных самолетов. Мы медленно направляемся к только что открывшимся воротам. «Бентли» проезжает первым, остальные следуют за ним, и я замечаю, что на табличке с массачусетским номером нет слова «прокат», и это означает, что машина не принадлежит компании, предоставляющей в аренду лимузины. Ничего удивительного. «Бентли» не самый распространенный автомобиль, особенно здесь, где люди небогаты и консервативны. Даже те, которые летают на частных самолетах. «Бентли» и «роллс-ройсы» встречаются не часто, большинство предпочитают «тойоты» и «саабы». Мы проезжаем мимо офиса ФБO, одной из нескольких служб обеспечения полетов на гражданской стороне летного поля. Я кладу руку на мягкий замшевый карман, не касаясь выступающего края кремового конверта.

– Не хочешь рассказать, что случилось? – Похоже, посыльный все же отдал конверт.

– Никто не должен знать, что ты прилетела сюда или что ты можешь быть здесь. Никто не должен знать ничего ни о тебе лично, ни о твоем местонахождении. Точка. – Голос у Бентона жесткий, лицо суровое. – Очевидно, она позвонила в ЦСЭ, и Джек все рассказал. Она определенно звонила туда и раньше, а кроме Джека больше ведь некому?

Бентон не столько спрашивает, сколько констатирует, а я даже не представляю, о ком идет речь.

– Одного не пойму, почему Джек – или кто-то еще – вообще с ней разговаривал, – продолжает Бентон, но о чем бы он ни говорил, я не верю, что он чего-то не понимает. Его тон предполагает что-то совершенно иное. Он даже нисколечко не удивлен.

– Кто? – спрашиваю я. – Кто звонил в ЦСЭ?

– Мать Джонни Донахью. Ясно же, что это ее шофер. – Он кивает в сторону идущей впереди машины.

«Дворники» со скрипом скребут по стеклу, сметая снежную кашицу. Я смотрю на задние габаритные огоньки «бентли» и пытаюсь осмыслить сказанное Бентоном.

– Надо посмотреть, что там такое.

– Это улика. Вещественное доказательство. И изучать его нужно в лаборатории.

– Я должна знать, что это.

– Я закончил сегодня эвалюацию, – напоминает Бентон. – И знаю, что мать Джонни несколько раз звонила в ЦСЭ.

– Откуда ты знаешь?

– Джонни сказал.

– Тебе сказал что-то пациент психиатрического отделения. Действительно, надежная информация.

– Я провел с ним в общей сложности почти семь часов и не верю, что он кого-то убил. Я вообще многому не верю. Но, судя по тому, что мне известно, его мать действительно звонила в ЦСЭ.

– Неужели она думает, что мы станем обсуждать с ней дело Марка Бишопа?

– В наше время люди полагают, что любая информация является общественным достоянием, и у них есть право ее знать. – Такого рода обобщения совсем не в духе Бентона, и его вывод, основанный на ничем не подкрепленном предположении, представляется мне попыткой уйти от прямого ответа. – У миссис Донахью тоже проблема с Джеком, – добавляет он, и теперь уже я склонна ему верить.