Я глубоко вздыхаю и нажимаю на клавишу вызова. Бриггс определенно не обрадуется. В его гостиной мерцает экран висящего на стене телевизора с плоским экраном… он проходит мимо окна, в форменной одежде зелено-рыжеватого оттенка с воротником-стойкой, которую обычно носит, когда находится не в морге или не на месте происшествия. Я вижу, как он берет телефон, возвращается к большому окну, встает у него и смотрит прямо на меня. Пусть и разделенные парковкой, мы – я и главный медэксперт Вооруженных сил – стоим лицом к лицу, словно между нами намечается некое противостояние.

– Полковник, – мрачно приветствует меня Бриггс.

– Только что узнала. И заверяю вас, я об этом позабочусь, будем в вертолете в течение часа.

– Вы знаете, как я всегда говорю, – звучит в трубке его глубокий, властный голос, и я пытаюсь определить степень его плохого настроения и понять, что он намерен делать. – На все есть ответ. Весь вопрос в том, как найти его наилучшим способом. Должным и надлежащим способом. – Он спокоен. Осторожен. И очень серьезен. – Мы займемся этим как-нибудь в другой раз, – добавляет он.

Он имеет в виду запланированный итоговый брифинг. Уверена, он также имеет в виду и Си-эн-эн. Мне интересно: что же такого сказал ему Марино? Что он ему сказал?

– Согласна, Джон. Все следует отменить.

– Уже сделано.

– Ну и отлично, – говорю я сухо. Не хочу, чтобы появившееся у меня чувство надвигающейся опасности передалось и Бриггсу, но понимаю, что провести его не удастся. Уже не удалось. – Первым же делом постараюсь определить, верна ли доложенная информация. Потому что не понимаю, как все это могло случиться.

– Но сейчас не самое лучшее время для полета. Это ясно и без Рокмана.

Рокман – пресс-секретарь. Бриггсу нет нужды говорить с ним потому, что он уже это сделал. Я в этом уверена.

– Понимаю.

– Поразительное совпадение. Будь я параноиком, решил бы, что кто-то спланировал некий затейливый саботаж.

– Исходя из того, что мне рассказали, не могу представить, как такое вообще возможно.

– Я же сказал тебе про параноика, – отвечает Бриггс. Оттуда, где я стою, хорошо виден его силуэт, но не выражение лица. Впрочем, мне и не нужно рассматривать его лицо. Он не улыбается. Его серые глаза холодны как сталь.

– Либо совпадение, Джон, либо нет, – говорю я. – Основной принцип уголовного расследования. Либо одно, либо другое.

– Давай обойдемся без банальщины.

– И в мыслях не было.

– Если в этот проклятый холодильник положили живого человека, ничего хуже и быть не может, – категорически заявляет он.

– Но мы пока не знаем…

– Чертовски неприятная ситуация. – Звучит это так, словно все, что мы построили за последние несколько лет, катится в пропасть.

– Мы пока не знаем, все ли из того, что мне сообщили, соответствует действительности… – вновь начинаю я.

– Думаю, будет лучше, если мы перевезем тело сюда, – вновь обрывает меня Бриггс. – ЛИВС[11] может поработать над установлением личности. Рокман позаботится о том, чтобы ситуация оставалась под контролем. Здесь у нас есть все необходимое.

Вот так номер! Бриггс хочет выслать самолет в Ханском-Филд, на базу ВВС, приписанную к ЦСЭ. Хочет, чтобы лаборатория идентификации Вооруженных сил и, вероятно, другие военные лаборатории и кто-то другой, но уже не я, занялись выяснением всех обстоятельств случившегося. Он не уверен в моей компетентности. Он мне не доверяет.

– Нам неизвестно, идет ли речь о федеральной юрисдикции, – напоминаю я. – Разве что вы знаете нечто такое, чего не знаю я.

– Послушайте. Я пытаюсь найти наилучший для всех вовлеченных в эту историю выход. – Бриггс смотрит на меня через парковку – руки заложены за спину, ноги слегка расставлены. – Полагаю, мы можем направить в Ханском С-17. Тело будет здесь уже к полуночи. ЦСЭ – тоже морг, где занимаются тем же, что и в других моргах.

– Морги этим не занимаются. Их назначение не в том, чтобы принимать тела, а потом отправлять их куда-либо еще для аутопсии и лабораторного анализа. ЦСЭ никогда не рассматривался как место для предварительного осмотра, после которого в Довере за дело берутся эксперты. Меня назначали туда не для этого, и не на это Кембриджу были выделены тридцать миллионов долларов.

– Вам просто следует остаться в Довере, Кей, а мы доставим тело сюда.

– Прошу вас воздержаться от какого-либо вмешательства, Джон. Пока что это дело находится в юрисдикции главного медэксперта Массачусетса. Пожалуйста, не ставьте мои права под сомнение.

Длинная пауза, затем не столько вопрос, сколько утверждение:

– Вы действительно хотите взять на себя всю ответственность.

– Ответственность в любом случае лежит на мне, хочу я этого или нет.

– Я пытаюсь защитить вас. Пытался.

– Не надо. – Дело, конечно, не в этом. Он просто в меня не верит.

– Могу выделить вам в помощники капитана Аваллон. По-моему, не такая уж и плохая идея.

Не могу поверить, что он предлагает такое.

– В этом нет необходимости, – уверенно отвечаю я. – ЦСЭ и сам со всем справится.

– Что ж, мое дело предложить. Чтобы потом разговоров лишних не было.

Каких разговоров? Странно, но мне вдруг кажется, что на линии или где-то поблизости есть кто-то еще. Бриггс по-прежнему стоит у окна. Я не могу определить, один он в комнате или нет.

– Что бы вы ни решили, – говорит он, – давить не стану. Позвоните, как только что-то узнаете. Если потребуется, можете даже меня разбудить. – Он не говорит «до свидания», «удачи» или «как приятно было с вами работать эти полгода».

Люси и Марино ушли. С моими чемоданами, рюкзаками и коробками. В комнате пустота. Как будто меня здесь и не было вовсе. Мне одиноко. Такой одинокой я не чувствовала себя давно, много-много лет, может быть, даже десятилетий.

Я осматриваюсь в последний раз, проверяю, не забыла ли что, прохожу взглядом от микроволновки к небольшому холодильнику и кофеварке, дальше, к окнам с видом на парковочную стоянку и апартаменты Бриггса – у него горит свет – и черному небу над пустынным полем для гольфа. Тучи заслоняют слегка вытянутую луну, и она то вспыхивает, то гаснет, словно сигнальный фонарь, как будто сообщает о том, что уже надвигается, и что мне нужно то ли остановиться, то ли идти дальше. Звезд не видно совсем. Меня беспокоит, что погода быстро портится и что перемена связана с южным ветром, тем самым, который приносит большие самолеты с их скорбным грузом. Надо бы поторопиться, но меня останавливает зеркало в ванной и женское отражение в нем. Я смотрю на себя в холодном искусственном свете лампы. Кто ты теперь? Кто ты на самом деле, Кей?

Голубые глаза и короткие светлые волосы, четкая форма лица и фигуры – не так уж и изменились, остались практически прежними, что не столь и мало, учитывая возраст. Я хорошо сохранилась, хотя и работала в окружении стен из бетона и стали, в помещениях без окон и солнечного света. Сыграла свою роль и генетика, врожденное стремление к успеху в семье с трагической историей в духе опер Верди. Наш род происходит из крепкого североитальянского племени, у нас резко выраженные черты, светлые волосы и кожа, хорошо развитый мышечный и костный скелет, стойко переносящий и лишения, и излишества, которые у большинства людей никак со мной не ассоциируются. Но и пагубные наклонности тоже присутствуют: страсть к еде, спиртному, ко всему тому, чего жаждет, даже себе во вред, плоть. Меня влечет красота, мне присущи глубокие чувства, но и некоторые отклонения тоже. Я могу быть жесткой, неуступчивой и невосприимчивой. Неприступной и безжалостной – я научилась быть такой. Наверное, эти качества необходимы. Они не свойственны моей натуре и даже чужды, как и всем в нашей ветреной, трагической семье. Насчет остального я не вполне уверена.

Мои предки работали и на земле, и на железной дороге, но в последние годы моя мать, занявшись генеалогическими изысканиями, добавила к этому списку художников, философов, мучеников и бог знает кого еще. Если верить ей, то я – потомок тех ремесленников, что построили алтарь и хоры, а также выложили мозаику в базилике Святого Марка и оформили фресками потолок в Кьеза дель Анджело Сан-Рафаэле. В моем прошлом вдруг обнаружились священники и монахи, а совсем недавно – уж и не знаю, на каком основании, – выяснилось, что я еще и одной крови с художником Караваджо, которому приписывалось убийство. Более того, по версии моей матери, мы даже связаны неким неясным образом с математиком и астрономом Джордано Бруно, сожженным на костре за ересь во времена римской инквизиции.