И он сердечно обнял крестника, удивляя бывшего короля, у которого покосилась вся система ценностей. Хотя сам он снизошел до беседы с Листером, он полагал, как и прежде, что тот из низов общества, если вообще не художник. И что же? Его обнимает, ему улыбается сам Галли Трипвуд, светило театров и скачек, краса ресторанов, легенда. Этого король понять не мог и утратил веру в себя.

Во всем роде Эмсвортов прославился только Галахад Трипвуд. Да, его старший брат получил приз за тыкву, а за свинью – даже три раза, но мы не можем сказать, что он занял высокое место в общественной жизни. А вот Галли занял. Букмекеры, шулеры, разносчики на скачках задумались бы, если бы вы упомянули Эйнштейна, но кто такой Галли Трипвуд, они знали.

На пятьдесят седьмом году он сохранил, как ни странно, редкостное здоровье. Казалось бы, он не имел на него права; но даже Э. Джимсон Мергатройд признал бы, что он крепок. Когда современники его сдались и уехали на курорты лелеять подагру, он смело шел вперед и вверх по ступеням напитков. Галли открыл тайну вечной молодости – пей и никогда не ложись раньше четырех. Взор его был ясен, сердце на месте, и все любили его, кроме сестер.

Он вошел в вертящуюся дверь (король прикладывал руку к фуражке раз сорок, как заводной), прямо направился к столику и рассадил свое малое стадо. Улыбки сменились серьезностью. Фредди сообщил по телефону не все, но вполне достаточно. Генри он любил и хорошо помнил, как совсем недавно, когда тому было лет десять, подбивал его на интереснейшие дела.

– Ну, – сказал он, – так что там такое?

Как мы видели, Фредди рассказывал об этом Листеру с исключительной ясностью. Точно так же рассказал он и дяде. Тот глубокомысленно кивал, а выслушав все, заметил, что это «хорошенький компот». Племянник и крестник с ним согласились.

– Отослали в Бландинг, – сказал Галли, медленно полируя монокль. – Давно это повелось… Когда вас обоих еще не было, отослали меня, чтобы я не женился на одной девушке из мюзик-холла, Долли Хендерсон. – Он вздрогнул. – Что же, все ясно. Разве мы оставим несчастную жертву среди диких теток? Генри едет в Бландинг.

При всем уважении к дяде племянник покачал головой.

– Его выгонят! – сказал он. – Войти не успеет…

– Разве я говорил, что он войдет? – удивился Галли. – Да, я допустил неточность – не в Бландинг, а в Маркет-Бландинг. Поселишься в «Гербе Эмсвортов». Тебе понравится, там очень хорошее пиво. Интересно, у них тот же слуга, что прошлым летом? Приятный человек. Большой мой друг. Если тот, кланяйся ему от меня.

– Все равно не понял, – вмешался Фредди. – Что Глисту делать в «Гербе»?

– Жить. Надо же ему где-то спать, как ты думаешь? Днем он будет в замке рисовать свинью.

– Рисовать?..

– Точнее, писать. Твоя тетя Дора сообщила мне вчера, что твой отец просил найти портретиста для своей свиньи Императрицы.

– Вот это да! – вскричал Генри.

– Возможно, – ответил Галли. – Так вот, Дора, как все мои сестры на ее месте, его высмеяла, посоветовала не дурить и не сделала ничего. Значит, художника нет. Ты им и будешь. Как тебе это?

Генри восторженно ухал.

– Я говорил, он умнее всех, – напомнил Фредди.

– Надеюсь, – продолжил Галли, – Кларенс примет моего ставленника.

Фредди отмел все сомнения.

– Ты не беспокойся, – сказал он. – Пошли ему телеграмму, а остальным займусь я. Распишу ему Глиста, это я умею. Я таких американцев уламывал, а тут – отец! Глист, ты умеешь писать свиней? Ну, тогда садись на следующий поезд и жди в «Гербе» новостей. Бери кисти, краски, холсты всякие, что там у вас… Только вот что, я бы рад за тобой присматривать, но не могу – сразу поеду по делам. Завтра надо побывать в Чешире…

– Ничего, – отвечал Генри, – я справлюсь.

Такая беспечность Фредди не понравилась.

– Да? – не без строгости спросил он. – Ловушек много.

Галахад кивнул:

– Согласен. Скажем, как тебя называть?

– Вот именно. Из Пру сразу вытянули, что ее соблазнитель – Генри Листер, лучше назовись Мессмером Бримуорти.

– Не могу, – возразил Генри. – Таких имен нет.

– Есть. Это еще один наш вице-президент.

– Мессмер… Очень хорошо, – сказал Галахад. – Теперь – грим.

– Грим?

– Конечно. Мой старый друг Рожа Биффен одно время без него не выходил. Боялся букмекеров.

– Нужно, Глист, нужно, – поддержал Фредди.

– Да зачем? Никто меня не знает.

– Тетя Дора могла найти твое фото и послать туда.

– У Пру только одно, она его носит с собой.

– А если тетя Гермиона ее обыскала?

– Рекомендую бороду, – сказал Галли. – Могу одолжить, она сейчас у Рожи Биффена, но я заберу.

– Не надо мне никаких бород!

– Подумай. Она светло-горчичная, очень тебе к лицу. Рожа в ней был похож на ассирийского монарха, у которого выгорели волосы.

– Нет!

– Это твое последнее слово?

– Да. Спасибо вам большое, но я…

– Не за что, не за что. В конце концов, ты мне крестник. Что ж, не любишь бород – дело твое. Но ты рискуешь. Не вини меня, если моя сестра Гермиона будет гоняться за тобой с зонтиком. Что поделаешь, у всякого свои вкусы. Значит, бороду отменяем. Остальное идет?

– Конечно.

– Хорошо. Ну, мне пора. Должен встретиться с одним человеком в «Свинье и свистке», на Руперт-стрит.

– А я, – прибавил Фредди, – пойду к тому типу. Дай Бог, чтобы он не насосался!

Беспокоился он зря. Типтон Плимсол в своем номере подкреплял силы сухарем и принялся за молоко, как и думал. Пока он его пил, он оглядывался и, успокоившись, снова припадал к животворящей струе.

Скорый поезд идет до Маркет-Бландинга примерно три часа сорок минут. Пруденс Гарланд, которую дворецкий сунул в вагон в двенадцать сорок две, достигла места назначения чуть раньше пяти, когда самое время выпить чаю и как следует выплакаться.

Невеста, оторванная от жениха в самый день свадьбы, редко бывает веселой; не была и Пруденс. Типтон Плимсол, наверное, удивился бы, как можно страдать, что ты не выйдешь замуж за такую образину, но Пруденс страдала.

Поэтому мы не удивимся, что тому же Типтону Плимсолу родовое гнездо Эмсвортов показалось печальным. Приехал он на час позже, с Фредди, и, хотя Пруденс в те минуты не было, ощутил атмосферу беды, словно запах вареной капусты. Он не читал Эдгара По, не слышал о доме Эшеров, но более начитанный человек подумал бы, что попал туда.

Особенно печален был лорд Эмсворт. По доброте своей он всегда мучился, когда одну из его многочисленных племянниц ссылали в его замок за неразумную любовь. К тому же из некоторых слов Пруденс он вывел, что она собирается заняться добрыми делами.

Он знал, что это такое. Его племянница Гертруда рьяно убирала его кабинет, и не было оснований полагать, что Пруденс ее не превзойдет. За чаем и пончиками она говорила, что займется катехизацией, но что-то подсказывало лорду Эмсворту, что это только разгон.

Прибавим обычное воздействие младшего сына, и мы поймем, почему чувствительный пэр сидел в углу, обхватив голову руками, дрожал и в разговоре не участвовал. Мы не говорим, что хозяин так и должен делать. Мы ничего не говорим, просто понимаем.

Мрачность полковника и его супруги была лишь отчасти вызвана племянницей. Случилась и другая беда. В такой важный день, когда надо быть в блистательной форме, Веронику укусил комар, и куда – в кончик носа! Сверкающая красота поблекла на 60, а то и на 70 процентов!

Самая лучшая мазь делала, что могла, но родители, как и хозяин, были не очень веселы, и Типтон уже подумывал, стоит ли избавляться от призрачных горилл такой ценой. Когда раздался обеденный гонг, он почувствовал себя примерно как гарнизон в осажденном замке, услышавший дальний звук волынок. Хоть полчаса, хоть переодеваясь, он побудет один!

Было это в половине восьмого. Без пяти восемь он побрел вниз. Без трех минут восемь все изменилось. Зазвучала мягкая музыка, воздух засветился, и при этом запахло фиалками.