Она не из Нью-Йорка, в городе практически никого не знала, но, возможно, пыталась пробиться на сцену. В большом городе таких провинциалок хоть пруд пруди. Они слетаются, как мотыльки — на горящий фонарь. Конечно, на Бродвее ей делать было нечего. Бродвейская публика готова платить за билеты бешеные деньги, но и требования предъявляет очень высокие. Но Шейла могла попытать счастья в маленьких театрах, где актерам платили лишь установленный Гильдией минимум заработной платы, и ценили в них не столько мастерство, сколько красивое тело и отсутствие чрезмерной стыдливости. Отсюда следовало, что мне пора позвонить Мэдди Парсон.

Ее номер довольно-таки давно значился в моей записной книжке. Пока телефон звонил, я думал о Маделейн Парсон, миниатюрной, стройной брюнетке с овальным личиком и грациозной шеей, какие любил рисовать Модильяни. По глупым голливудским стандартам — не красавица. А по моим — лучше не бывает.

Актриса. Непризнанный талант, зарабатывающий те самые сорок пять баксов в неделю, если удавалось ухватить какую-то роль в третьесортном театре. Женщина, для которой слово Театр всегда писалось с большой буквы. Женщина, ждущая своего шанса и никогда не унывающая. Истинная актриса, по призванию.

Она схватила трубку на четвертом гудке. И с такой надеждой произнесла «алле», что у меня защемило сердце.

— Расслабься, — только и мог сказать я. — Это не агент, не продюсер, не режиссер. Всего лишь дилетант.

— Эд! Эд Лондон! — радостно воскликнула она. Просто беда с этими актерами. Она на сцене двадцать четыре часа в сутки. И так трудно отличить искренние чувства от игры.

— Ты сейчас работаешь, Мэдди?

— Шутишь, Эд? Я грызу ногти от досады. Гриннелл собирался дать мне роль Агаты в «Звоне далеких колоколов», но спонсор решил, что нефтяные акции прибыльнее внебродвейской постановки. На трех последних просмотрах я была второй. Но вторым не платят.

— Значит, этим вечером ты свободна?

— Как вольный ветер. А что?

— Я бы хотел с тобой повидаться. Накормлю тебя обедом, и мы проговорим до глубокой ночи. Звучит неплохо?

— Более чем. Звучит так хорошо, что видится второй план. Ты хочешь поразвлечься, Эд, или у тебя ко мне какое-то дело?

Я заулыбался.

— Есть и дело, Мэдди. Мы поиграем в вопросы и ответы.

— Я-то надеялась, что тебя влекут ко мне мои красота и обаяние. Но в принципе не возражаю. Только за вечер в моей компании тебе придется заплатить. Я стребую с тебя очень дорогой бифштекс, а до того два коктейля. Чтобы проучить тебя.

— Стоимость ужина я спишу на производственные расходы. Семь часов тебя устроят?

— К тому времени я буду умирать от голода. Как насчет половины седьмого?

На том и договорились. Я пообещал, что заеду за ней, положил трубку и вышел из квартиры. Разговоры о бифштексе пробудили во мне чувство голода. Я понял, что пора и позавтракать.

На улице было тепло, официантка в маленьком ресторанчике приветливо мне улыбнулась. Я съел яичницу и жареную куриную печенку, выпил две чашки кофе. Настоящего, не растворимого. И практически забыл о трупе женщины, который бросил в Центральном парке, и скрипучем голосе мужчины, который грозил меня убить.

Кабинет Джека Энрайта располагался в высоком кирпичном здании на углу Пятой авеню и 88-й улицы. Швейцар в униформе открыл мне дверь такси, затем поспешил обратно, чтобы распахнуть входную дверь. Кабинет Джека располагался на первом этаже, в конце коридора. Дорогу я знал.

Регистраторша в белоснежном накрахмаленном халате улыбнулась мне, не показав ни единого зуба и спросила, кто я такой. Я ответил.

Она дважды повторила мою фамилию, чтобы хорошенько ее запомнить. Потом поднялась из-за стола и исчезла за тяжелой дубовой дверью. Я постоял у ее стола, разглядывая пациентов Джека. Худой, невысокий мужчина в очках с толстыми стеклами читал свежий номер «Нью-йоркер». Молодая беременная женщина изучала «Журнал для родителей». Четверо или пятеро остальных разглядывали меня. И их взгляды переполнила черная зависть, когда регистраторша вернулась, чтобы сказать, что Великий исцелитель желает меня видеть.

Короткий коридор за дверью привел меня к кабинету Джека. Он восседал за громадным деревянным столом, а вдоль стен выстроились стеллажи, уставленные медицинскими монографиями. Нашлось на них место и забранным в кожу полным собраниям сочинений Энтони Троллопа и Чарльза Диккенса. У стола меня ждало удобное кресло. На столе — бокал с коньяком. Я отпил маленький глоточек, дабы доставить удовольствие вкусовым сосочкам языка.

— Так что?

Я поставил бокал на стол, пожал плечами.

— Ты вышел сухим из воды. Пока у них нет ничего, чтобы связать тебя с убитой. Но стопроцентной гарантии я дать не могу. Пока убийца на свободе, существует вероятность того, что он наведет на тебя полицию. Какое-то время расследование убийства будет идти очень активно. Газеты об этом уже позаботились. Я видел дневной выпуск «Пост». Там есть все. Секс, красивая женщина, убийство, попытка спрятать труп в парке. Хорошая статья. Увлекательная.

Он кивнул.

— И ты тоже собираешься искать убийцу?

— Другого выхода у меня нет. — Я уже хотел сказать ему, что разговаривал с убийцей, но в последний момент передумал. — Я пришел, чтобы задать тебе несколько вопросов, Джек. Без ответов мне не обойтись.

— Что тебя интересует?

— Все, что ты знаешь. Все, включая самые мелкие, как тебе кажется, несущественные подробности. Фамилии людей, которые она упоминала, места, куда ходила. Мне нужна ниточка, за которую я смогу потянуть, чтобы распутать весь клубок.

Из одного кармана я выудил трубку, из другого — кисет. Пока я набивал трубку табаком, он сидел и думал. Пробежался пальцами одной руки но волосам, пальцами другой побарабанил по столу.

— Рассказывать мне практически нечего, Эд. Я все старался понять, как так получилось, что я ничего не знал о женщине, с которой был близок. Вроде бы, родом она из какого-то маленького городка в Пенсильвании. А может, в Огайо. Не помню. О родителях она никогда не говорила. Если у нее есть братья и сестры, я о них ничего не слышал.

— А насчет городка?

— Тоже. Видишь ли, Эд, рядом со мной она была… женщиной без прошлого. Вела себя так… словно не существовала до нашей встречи.

Я посмотрел на него.

— Это ты называешь романтикой?

— Ты понимаешь, о чем я. Она не говорила о том, что происходило с ней до того, как у нас завязался… роман. Вот тебе пример: она пришла ко мне, думая, что беременна, но не сказала, кто этот мужчина, или мужчины. Иногда мне казалось, что вижу лишь малую ее часть.

— Ту, которую она позволяла тебе увидеть.

— Возможно. Она была, как айсберг. Я видел лишь то, что находилось над водой.

— Тогда давай забудем о ее прошлом. Будем считать, как ты и сказал, что она — женщина без прошлого.

— И без будущего, Эд… — Он опять разнервничался.

— Возьми себя в руки, — одернул его я. — Давай зайдем с другой стороны. У нее наверняка были в Нью-Йорке знакомые, с которыми она виделась, когда ты не мог находиться рядом. Не могла же она проводить в квартире двадцать четыре часа в сутки.

— Ты, вероятно, прав, но…

— Ты что-то говорил о театре. Она хотела получить роль в пьесе. Жаждала выйти под свет «юпитеров»?

— Не уверен. — Он помолчал. — Но у меня сложилось такое ощущение, Эд. Может, из-за манеры ее разговора, поведения. Но ничего конкретного я не знаю. Только ощущение, не больше.

— Она об этом не говорила?

— Впрямую — нет.

— О чем же вы с ней говорили, черт побери? Вы не обсуждали прошлое, настоящее и будущее. Не касались ее друзей и родственников. Неужели вы все время проводили в постели?

Он кивнул. Очень медленно.

— Мы с ней говорили. О музыке и литературе, о мире, нас окружающем. Вели философские дискуссии, более подходящее место для которых — какая-нибудь кофейня в Гринвич-Виллидж. Я многое могу о ней рассказать, Эд. Она — интересный человек. Была интересным человеком. Так трудно смириться с тем, что ее больше нет. — Он встал, вышел из-за стола, прошелся по кабинету, сжимая пальцы в кулаки и тут же их разжимая. Лев в клетке. Я молчал. — Она предпочитала Брамса Вагнеру, а Моцарта Гайдну. Не любила стереосистемы, потому что, слушая, приходилось сидеть в одном месте, а ей нравится… нравилось… движение. Набожностью она не отличалась, но в Бога верила. Абстрактного Бога, который создал вселенную, а потом позволил ей развиваться по собственным законам. Предпочитала длинные романы коротким: если герои заинтересовали ее, ей не хотелось с ними расставаться. — Он затушил окурок в пепельнице, тут же закурил вновь. — Она любила красный цвет. Однажды я подарил ей красный банный халат, так с тех пор она постоянно ходила в нем по квартире. Ей нравилась вкусная еда. Готовить она не умела, но часто возилась на кухне. Как-то раз поджарила бифштексы, мы открыли бутылку «Божоле» пятьдесят седьмого года и поели при свечах. И таких историй я могу рассказать много. Но ничего о ее прошлом, о том, чем она занималась, о круге знакомств. А вот о ней самой я могу говорить и говорить.