И налетел на удар колом. Я скорчился от боли, всхлипывая сквозь обожженное горло. Куда бы я ни кинулся, я буду в пределах досягаемости этого кола. Я начал выбиваться из сил. Вскоре мне конец. Этот мешочек, прикрепленный к моему поясу, тянул меня вниз. Я рванул его за пряжку. А кол опустился снова, стремясь загнать меня на дно, пригвоздить к сетям. Я неистово извивался, в ушах у меня стояла пальба. Этот кол был корабельным багром. Я поймал его конец и что есть силы пихнул в какую-то сеть. Багор дернулся. Еще раз, еще… «Застрял в сети», — подумал я.

Сеть.

Но он вырвал свой багор из сети. Я успел нырнуть прежде, чем мой противник смог ударить меня. Пряжка мешочка на поясе была расстегнута, и мои пальцы сами забрались внутрь. Они нашли то, что искали. Нож.

Я сильно оттолкнулся ногами от бортика садка. Вокруг меня кружилась черная вода, наполненная мчащимися туда-сюда станками обезумевшей рыбы. Сеть надвинулась туго натянутой стеной, готовой выбросить меня пол новые удары. Я вцепился в нее скрюченными пальцами левой руки. А правой резанул ножом вдоль и поперек.

Это был отличный нож, острый как бритва. Натянутая стена ослабла. Я изо всех сил толкнулся ногами и нырнул в дыру. Следом за мной, почуяв свободную воду, ринулась рыба, множество рыбы, скользкой и быстрой. Свет прожекторов погас. Мои легкие разрывались.

Я выплыл на поверхность. Мне показался сладким вкус вольного воздуха. Никакого багра поблизости не было.

Прожектора казались отсюда серыми тенями. Я отталкивался ногами которые внезапно стали словно резиновые, и серые тени ускользали от меня все дальше. Я вспомнил о сильном течении в узкой горловине залива. Сейчас должен начаться отлив, и меня понесет в открытое море. Я должен торопиться. Мое горло горело. Я дышал носом и все отчаянней отталкивался ногами.

Темные утесы на берегу снова вернули мне силы. Под руками зашуршала галька. Потом я уже не плыл, а полз по берегу. Где-то в темноте заработал с перебоями старый дизель. Я вжался лицом в прибрежную гальку. Какое-то судно прошло мимо, возможно, ярдах в двадцати позади меня, спеша вниз по течению через узкие теснины залива. Я обжился на этом каменном берегу. Мне бы хотелось остаться здесь и хорошенько отоспаться. Но я кое-как поднялся на ноги и поковылял по побережью, а потом вверх по тропе на хребет.

Мне казалось, что мои легкие полны битого стекла. Я кашлял и плевался. С вершины хребта мне открылось на противоположной стороне залива неясное пятно белых огней. Это безмятежно горели в бухте якорные огни. Я начал спускаться вниз — туда, где оставил свой костюм для ныряния, нашел его и заковылял дальше по побережью. Отлив уже откатился далеко, и грязь со дна, по которой я шлепал еле-еле, воняла тухлыми яйцами. Когда грязь кончилась, мне оставалось преодолеть всего каких-то десять ярдов. Это были тяжелые десять ярдов.

В кокните я стянул с себя всю одежду, с трудом спустился вниз и выпил полпинты молока из холодильника. Огонь в горле погас, превратившись в острое воспаление, не более того. Но во рту оставался какой-то мерзкий химический привкус. Привкус чего-то хранившегося в этой бочке. Потом я уселся на койку.

А следующим, что я увидел, было солнце, сверкавшее мне в глаза, и морские чайки. Я валялся на своей койке. Там, где упал. Горло было воспалено, и все у меня болело и ныло. Боль в горле слегка отошла, когда я понемножку пропустил через него кофе. Затем я проделал трудный заплыв через гавань, но Проспер уже уехал — повез свою подружку на работу. Я вернулся и очистил все свое снаряжение от грязи. Наступило время отправляться на берег в телефонную будку у конца причала. Я позвонил в свою контору. Снаружи чайки дрались из-за места в воздухе, и тени туч нависали над зелеными склонами гор. А в будке звучал деловитый голос Сирила на фоне монотонного гула Садовой улицы. В ту минуту Садовая улица казалась мне чем-то вроде оазиса спокойствия.

Сирил пересказал мне дневную корреспонденцию. Я разделался со всеми делами пункт за пунктом. Потом я сказал:

— Позвоните Джеймсу Чаррингтону и выясните все, что можно, о гранитной каменоломне в Арднабрюэ.

— Гранитная каменоломня, — повторил Сирил с легким удивлением, служившим ему для демонстрации своего скептицизма. — И подшить это к делу Морэг Салливан, я полагаю.

— Перезвоните мне, — распорядился я, — через десять минут. Я повесил трубку, снова поднял и позвонил Фионе. Она отозвалась мгновенно.

— Что случилось с твоим голосом?

— Я нашел какую-то бочку с химикалиями, — проскрежетал я. — Такую же, как те, что были у Джимми и у Эвана. Я снял с нее крышку и слегка понюхал содержимое. И в итоге у меня воспалилось горло.

Я не стал ей рассказывать, что следом за этим кто-то пытался утопить меня. Мне не хотелось ее тревожить.

— Ты идешь домой? — спросила она.

— Я собираюсь в каменоломню, — сказал я.

— Побереги себя, — попросила она.

— И ты тоже.

Я прислонился головой к прохладному стеклу и наблюдал, как какой-то мужчина на катере Лундгрена снова и снова затягивает тросовый шнур. Возле моей будки не было никого, кто желал бы воспользоваться телефоном. Ровно через десять минут раздался звонок Сирила.

— Насчет гранитной каменоломни, — сказал он. — Она снабжает магазины морских принадлежностей мистера Лундгрена. Мистер Чаррингтон подчеркнул, что большинство крупных портовых зон в мире расположены в болотистых местах. Корабли мистера Лундгрена тяготеют к таким местам. В особенности — к Нидерландам. Это процветающий бизнес, и мистер Лундгрен очень богат. Против него трудно будет вести дело, вряд ли следует рассчитывать хоть на какой-то успех.

«В особенности, если нам не платят за эту работу» — такова была невысказанная мысль. Сирил был голосом моего сознания или, во всяком случае, голосом управляющего моим банком.

— Спасибо, — сказал я и повесил трубку.

Благородные поступки всегда стоят дорого и отнимают массу времени. Придется играть не по правилам. Мне все-таки надо взглянуть на сарай Дональда Стюарта. Я стоял возле телефонной будки в нерешительности. Какой-то моторный катер проревел в гавани и резко остановился у причала. Оттуда выпрыгнул Джерри Файн и быстро зашагал по направлению к воротам парка.

— Доброе утро! — окликнул его я, когда он проходил мимо.

Он обернулся, и я увидел, как перекосилось это лицо ищейки. Но не от встречи со мной. Оно перекосилось гораздо раньше.

— Доброе утро, — ответил он. — Извините, я спешу.

Я пошел рядом с ним нога в ногу.

— Какие-то проблемы? — спросил я.

Он кивнул, не замедляя ходьбы.

— А утро между тем прекрасное, — заметил я. — Вы идете на рыбную ферму? Не возражаете, если я к вам присоединюсь?

— Делайте все, что вам нравится, черт побери, — сказал он.

Мы прошли через ворота с надписью: «Частное владение» и двинулись по знакомому мне пути. У садка стояла пара мужчин, они печально качали головами. И было нетрудно понять почему.

Дыра, которую я прорезал в этой сети, выпустила в море не всю рыбу. Немного ее задержалось в садке. Теперь рыбины плавали животами вверх и солнце сверкало на их чешуе. На всем побережье отсюда до теснин залива трава побурела и высохла. В воздухе пахло гнилью. Между скалами уже начинали разлагаться дохлые крабы и креветки.

Дверь сарая была открыта. Я быстро взглянул в дальний конец. Той бочки уже не было. А по полу сарая шли параллельные линии, ведущие к дверям. Линии, которые были пропаханы ребрами бочки, когда ее катили. Кем бы ни был тот, кто обнаружил меня прошлой ночью в сарае, он снова закрыл эту бочку, повалил ее набок и выкатил из сарая. Полная сорокапятигаллонная бочка весит около четверти тонны. Стало быть, трудясь в одиночку, он не мог погрузить ее на судно. А он знал, что я вернусь утром. Поэтому он и управился с этой бочкой единственно доступным ему способом — вылил ее содержимое в залив.

Джерри Файн рухнул на какой-то камень и обхватил голову руками. А я вернулся обратно, на «Зеленый дельфин».