— Он накрывает нас, — заметил Дуг. — Следи за ним. На палубе было тихо и спокойно, как бывает всегда, когда яхта идет по ветру. Сила ветра велика, но яхта идет с прежней скоростью. Это лишь видимость покоя, именно в такие моменты часто случаются катастрофы.

На этом отрезке «Кристалл», будучи очень быстроходной лодкой при ходе по ветру, начал нас нагонять. Медленно, правда, но он нас вновь нагонял. Дуг стукнул по указателю и сузил глаза. Я ждал, чтобы компьютер, находящийся у него в голове, выдал результат.

— Мы сделаем, — сказал он, — если эти ублюдки не накроют нас.

— Тогда мы должны их остановить.

Обе яхты шли под ветром, дующим скорее несколько вбок, чем прямо на корму. Таким образом можно идти быстрее, хотя и приходится делать ряд зигзагов, а не двигаться по прямой. Задача состояла в том, чтобы зигзаги делать небольшие, в то же время не давая противнику закрыть наш ветер.

«Кристалл» был в ста двадцати футах. Пока я наблюдал за яхтой, солнце показалось из-за облаков, и полоска на ее фока-штаге расцвела в огромного воздушного змея, золотого с синим, с большим нарисованным ромбом в центре. «Кристалл» выглядел удивительно красиво — башня из парусов, возвышающаяся над острым зелено-оранжевым носом, — с отходящей от него блестящей волной. Яхта приседала, как танцор викторианских времен.

— На правый борт, — сказал Дуг без всякой надобности. Я любовался «Кристаллом» не более секунды; мало кто из побеждающих рулевых тратит время на подобное занятие. — Лучше сделаем фордевинд сейчас.

— Ход! — приказал я и немножко повернул штурвал. Гик перекинулся. Там, на передней палубе, они перестегнули спинакер, и большой парус мягко переместился на другой борт.

— Они за кормой, — сказал Дуг. — Они нас накрывают.

— Ход, — повторил я.

Гик вновь перешел, и спинакер тоже. Каждый раз шкотовый должен был переналаживать грот, баковый матрос — опускать спинакер-рею, а лебедочники — травить и выбирать ярды тонких спинакер-брасов[69] и спинакер-шкотов. Поворот фордевинд перебрасывает огромный объем ветра на очень большую площадь парусов.

— Они тоже окрутились, — сказал Дуг.

— Ход!

И мы опять делали поворот. Так же поступал и «Кристалл». Мы лавировали на последнем отрезке пути, как два боевых самолета в смертельной схватке. Пот заливал лица горилл. Сам собой установился какой-то ритм. Этого-то я и ждал.

— Ход, ход! — кричал я на десятом повороте.

Стук ног раздавался по палубе, когда потные руки хватали спинакер-рею. Гик грота перелетел на другую сторону, спинакер повернулся на четыре фута, и Дуг сказал:

— Эти, за кормой, готовы к повороту.

— Да! — громче, чем надо, ответил я Дугу. Спинакер повернулся обратно, как и чик грота. Первый раз после прохода знака «Кристалл» и «Колдун» шли разными галсами.

— Это называется обманный фордевинд, — сказал Дуг с уважением.

Ветер донес до нас тяжелый сердитый рев Джонни Форсайта, который явно пришел к такому же выводу. «Кристалл» нырнул в волну и сделал поворот, но толку от этого было мало. Теперь их лодка была далеко, у нее не оставалось надежды.

Через двадцать секунд мы услышали победный выстрел.

— Славно, — откликнулся Дуг.

И теперь на лодке заговорили все, без криков, но с тихим удовлетворением. Еще предстояло много гонок, не следовало слишком возбуждаться. Однако эта гонка была хороша.

— Класс! — сказал Скотто, протягивая мне кружку бульона «Боврилл». — Показали этим ублюдкам!

Отхлебывая бульон, я осознал, что дрожу. Горячее питье разогрело, и потому брызги казались еще холоднее, чем были на самом деле.

— Хочешь, чтобы я привел ее? — спросил Скотто.

Я покачал головой:

— Я в порядке. — Это было нарушение наших традиционных личных отношений со Скотто, и он удивился. — Как спина?

— Прекрасно, — ответил он.

— Хорошая работа с бакштагом.

Он кивнул, наблюдая, как остальные лодки подходят к финишу.

— Сделаем к завтрашнему дню.

Мало что ты знаешь, Скотто, подумал я. Я отвернулся и посмотрел на холодный тоннель между облаками и морем, откуда дул ветер, завывая, как голодное привидение. Я говорил с Хьюго, очень спокойно, и рассказал ему; что я планирую сделать сегодня вечером. Мы возвращались победителями, но завтра «Колдун» не будет участвовать в гонке.

Существует традиция: при возвращении с гонки проходить мимо конца набережной Пултни. Обычай возник в те времена, когда участники пултниевской регаты пришвартовывали лодки в гавани. Зрители собирались, чтобы поприветствовать героев и посмотреть, как неопытные маются со швартовкой. Конечно, теперь большинство гоночных яхт помещалось в портовом бассейне — марине, и более крупные лодки международного уровня игнорировали местные церемонии. Но я специально хотел соблюсти обычай. Во-первых, я любил Старый Пултни гораздо больше, чем Новый. А во-вторых, проход под парусами прекрасно отвечал сегодня моим целям.

Толпа у причала собралась многочисленная. Когда фигуры стали вырисовываться несколько крупнее, чем булавочные головки, я попросил у Дуга бинокль. И испытал момент чрезвычайно радостный. Салли находилась там, возле нее в каталке мой отец хлопал рукой по подлокотнику кресла, а за ним стояла сестра Боллом с угрюмым лицом.

— Все в сборе, — сказал Скотто, ухмыляясь.

Я кивнул, и радость моя улетучилась, когда я вспомнил, что собираюсь сделать. Но иначе я не мог.

Я повел «Колдуна» к самому причалу. Команда находилась в кок-пите, и яхта шла на расстоянии в свою ширину от причала под генуей и гротом, без спинакера. Лодки, стоявшие в гавани, приближались, и вот мы уже оказались среди них. Глядя вперед, я мог видеть бутылочно-зеленый корпус «Наутилуса» с золотой полосой левее моего фока-штага. Я заскрипел зубами. Толпа на причале махала и приветствовала нас криками. Я пропустил штурвал между пальцами. Волны захлопали по бортам пришвартованных лодок. Извините, братцы, подумал я и дернул штурвал.

Нос «Колдуна» прошел поперек, направляясь теперь в сторону серебристой воды открытого моря за концом причала. Именно в этот момент я почувствовал: штурвал задергался, вырываясь из моих рук, провернулся и остановился с ужасным рывком.

— Что за черт? — удивился Скотто.

Я потянул штурвал. Его сильно заклинило. Скотто присоединился ко мне, и Дуг, и один из лебедчиков на втором руле в дальнем конце кокпита. Паруса грохотали и поворачивались над нашими головами.

— Зацепили чертов швартовый, — сказал я. — Выпрями ее. Наверху мачта опасно изгибалась. Штурвал начал поворачиваться. Я отдавал распоряжения. Внезапно яхта накренилась и освободилась.

— Запутался трос, — понял Скотто.

Он, конечно, был прав. Я проложил его сам под углом к швартову «Наутилуса» рано утром. Потребовалось немалое искусство рулевого, чтобы провести киль над швартовым и зацепить его только рулем, стараясь, чтобы руль ударился о него, и не дав тросу соскользнуть с его края.

— Она в порядке? — спросил Скотто.

Мы проходили мимо края пирса. Толпа вновь махала и вопила, за исключением моего отца, который лишь покачивал головой, и его няньки — у нее было такое выражение, как будто ей все осточертело. Салли улыбалась, но мне казалось, что улыбка предназначалась не столько мне, сколько яхте, так как выиграла-то она.

— Нет, не в порядке, — ответил я Скотто.

Я отдал ему штурвал и заставил почувствовать вибрацию, которая означала, что баллер руля погнулся.

— Придется нам вынуть ее, — сказал он. — Никакой гонки завтра. Если я найду ублюдка, который нас подцепил, убью его.

Это была единственная возможность, чтобы вытащить «Колдуна» из воды. А мне это было совершенно необходимо, чтобы доказать: существует некто, являющийся причиной всех этих несчастий в Пултни. Но меня не оставляло неприятное чувство, что поступал я не слишком благородно.

В марине мы немедленно вызвали кран и вытащили яхту. Скотто и я стояли под ней, вода с корпуса капала на нас, а Дуг наверху покачивал штурвал. В самом деле, баллер погнуло. Он отклонялся от нормы примерно градусов на пять. Мы никогда не сможем выправить его. Необходим был новый руль, а на это потребуется по меньшей мере двадцать четыре часа — как я и планировал.