«Бомарше либо получит деньги, либо петлю на шею», – сказал принц де Конти, ставший одним из его самых горячих сторонников.

«Но если я выиграю этот процесс, то не придется ли моему противнику столь же добросердечнорасплатиться своей жизнью?» – парировал Бомарше.

Софи Арну, известная своим острым языком, подытожила:

«Если Бомарше повесят, его веревка непременно лопнет!»

Этот судебный процесс привлек внимание общественности. Будучи членом королевского суда, Бомарше имел право на committimus,то есть власть обычных судебных инстанций на него не распространялась, а сам он мог подать жалобу на Лаблаша в особую инстанцию – Рекетмейстерскую палату, заседавшую в Лувре в зале, соседнем с тем, где вершил суд он сам. Так вот, жалобу он подал и перешел в контрнаступление, потребовав в судебном порядке возвращения ему долга Пари‑Дюверне.

Следствие затянулось на долгие месяцы и, как бывает в подобных случаях, стало поводом для сплетен и клеветы. В наши дни эта клевета, как правило, циркулирует в узком кругу поверенных в делах и адвокатов заинтересованных сторон и не попадает в прессу. В современную Бомарше эпоху мемуары тяжущихся порой печатались в тысячах экземпляров и становились достоянием широкой публики, посвящая ее во все перипетии дела.

Приемы мэтра Кайяра отличались редкостной непорядочностью. Начал он с того, что обвинил Бомарше в использовании старого бланка с подписью Пари‑Дюверне и объявил их соглашение фальшивкой. После того, как это подозрение было отвергнуто, адвокат попытался опротестовать текст самого соглашения: он утверждал, что фигурировавшие в нем 139 тысяч ливров, которые, согласно записям, были возвращены Пьером Огюстеном его компаньону, на самом деле остались невыплаченными; таким образом, выходило, что не Лаблаш должен Бомарше 15 тысяч, а Бомарше Лаблашу 139 тысяч. Возврат такой суммы вконец бы разорил истца. С помощью подобного рода измышлений мэтр Кайяр в своем мемуаре представил Бомарше человеком, погрязшем в пороке, выставленным из дома отцом за воровство и распутное поведение, изгнанным из Испании за то, что вымогал деньги у высокопоставленного чиновника и грозился лишить его жизни, а также виновным в смерти двух жен, погубленных им исключительно ради получения после них наследства. Каторга, кандалы, виселица, колесование – все это было слишком мягким наказанием для подобного злодея.

Шлейф клеветы может тянуться за человеком сколь угодно долго, провоцируя все новые неприятности, именно поэтому ее используют так охотно. В случае с Бомарше первым следствием такой клеветы стало наступление на него Обертенов; они припомнили ему, что он вынудил тещу подписать выгодный для него документ, и потребовали пересмотра дела и возмещения убытков; в результате было начато дополнительное расследование, очень осложнившее положение Бомарше.

Тогда Пьер Огюстен вспомнил о своих высоких покровителях при королевском дворе: он обратился к дочерям Людовика XV с просьбой поддержать своего бывшего учителя музыки и выступить гарантами его честности. 12 февраля 1772 года он получил из Версаля следующее письмо:

«Я рассказала, сударь, о вашем письме принцессе Виктории, которая заверила меня, что она никогда и никому не говорила ни единого слова, способного опорочить вашу репутацию, поскольку ей ничего подобного о вас не известно. Она поручила мне сообщить это вам. Принцесса даже добавила. что она осведомлена о вашем процессе, но что ее высказывания по вашему поводу ни при каких обстоятельствах и, в частности, на этом процессе не могут быть использованы вам во вред, так что вы можете быть спокойны на сей счет.

Я рада, что этот повод… и т. д. и т. п.

Графиня де Перигор».

Это письмо опровергало измышления де Лаблаша о том, что Бомарше был отлучен от двора по инициативе принцесс за неблаговидное поведение. Письма графини было вполне достаточно, чтобы убедить судей в порядочности Бомарше, но Пьеру Огюстену показалось недостаточным просто показать его им, он решил сполна насладиться своей победой и включил письмо в текст своего мемуара, рассчитанного на широкую публику. В нем он писал, что, поскольку граф де Лаблаш пытался оспорить столь дорогое для него покровительство, которое ему всегда оказывали их высочества,он получил разрешение опубликовать опровержение. И далее он пересказывал содержание письма графини де Перигор, предварив его собственным комментарием, что было весьма опрометчиво и безрассудно, поскольку в этом комментарии он самонадеянно приписал графине то, что она вовсе и не имела в виду.

Будучи богатым и влиятельным вельможей, Лаблаш был при дворе своим человеком. Он направился прямо к принцессам и пожаловался им на Бомарше, имевшего дерзость заявить, что они заинтересованы в его победе в этом процессе. Разумеется, так далеко Бомарше не заходил, но содержание письма графини он действительно исказил. Разгневанные принцессы под давлением Лаблаша написали следующее опровержение:

«Мы заявляем, что г‑н Карон де Бомарше и его процесс нас нисколько не интересуют и что мы не дозволяли ему включать в его мемуар, который он напечатал и публично распространил, уверения в нашем покровительстве.

Мария Аделаида, Виктория Луиза, София Филиппина, Елизавета Жюстина.

Версаль, 15 февраля 1772 года».

Лаблаш сразу же приказал распечатать эту записку в тридцати экземплярах и разослал ее судьям Рекетмейстерской палаты, чтобы лишить Бомарше их благосклонности, которой он до того момента пользовался.

Но судьи уже были знакомы с письмом графини де Перигор и приняли решение в пользу Бомарше, правда, вовсе не потому, что были полностью уверены в его искренности, а просто потому, что он был одним из них. Удовлетворение требований графа де Лаблаша было равносильно признанию того, что один из их коллег способен на подделку подписи или документа, а это могло бросить тень на весь судейский корпус. Но чтобы не обидеть Лаблаша, они использовали уловку, характерную для судейской науки: они отказали в иске графу де Лаблашу, признав соглашение между Бомарше и Пари‑Дюверне действительным, но при этом не дали санкции на его исполнение. Чтобы получить эту санкцию, необходимо было вновь обращаться в суд, и судьи надеялись, что Бомарше, уже скомпрометировавший себя в глазах принцесс и не осмелившийся даже опубликовать письмо графини де Перигор, не решится на это. Если бы события развивались по такому сценарию, то этот процесс закончился бы для Бомарше примерно так же, как процесс по Шинонскому лесу. У Понтия Пилата всегда было много достойных последователей.

Но Бомарше, полный решимости добиться своего и считавший, что суд дал ему на то законное основание, не сложил оружия и подал очередной иск с целью немедленно получить долг по его соглашению с Пари‑Дюверне.

Адвокаты графа де Лаблаша вновь прибегли к хитрости: они не явились на судебное заседание, что позволило суду вынести приговор не в их пользу, после чего они сразу же подали апелляцию, приостановив тем самым приведение приговора в исполнение.

Надо заметить, что они выбрали довольно своеобразный момент для своих игр с судебной системой, поскольку решение по их делу должен был принимать недавно сформированный орган, которому необходимо было зарекомендовать себя в глазах общественности с самой лучшей стороны. Дело в том, что годом ранее, 20 января 1771 года, Людовик XV распустил старые парламенты и отстранил от должности всех судей, которые отказались подписывать его эдикт; таким образом король избавился от неугодных ему людей, вернув им те деньги, что они когда‑то заплатили за свои должности. Вместо прежних судов, имевших право налагать вето на королевские указы и препятствовавших разгулу тирании, стареющий король, у которого общение с юной фавориткой возродило боевой дух, учредил новый орган – пресловутый парламент Мопу, где судьи были назначенными (в отличие от тех, кто купил себе должности) и теоретически должны были бескорыстно вершить справедливый суд. Так вот дело Лаблаша и Бомарше должно было стать проверкой беспристрастности парламента Мопу, ведь судьям нужно было сделать выбор между богатым и влиятельным вельможей и человеком, по случаю приобретшим дворянское звание и более известным своими памфлетами, нежели древностью рода, чьи дела казались еще более сомнительными из‑за того, что принцессы публично отреклись от него, что потоки клеветы грозили смыть его с лица земли, а семья первой жены обвиняла его во всех смертных грехах. Да и сам граф де Лаблаш не собирался складывать оружие: он заявлял, что готов, ежели понадобится, биться десять лет, лишь бы Бомарше никогда не получил своих 15 тысяч ливров, а если они все‑таки достанутся ему, то пусть все уйдут на покрытие судебных расходов.