Эта пастораль, в которой парижанин, оказавшийся в деревне, знакомится с сельчанами, будто сошедшими с полотен Брейгеля, дала Бомарше ценный материал, использованный им при создании сцен сельской жизни в «Женитьбе Фигаро».
«В охотничьих угодья и на лугах, покрывающих склоны холма, на котором я живу, множество крепких загорелых мужчин косит траву и грузит сено на фуры, запряженные волами; женщины и девушки работают граблями, громко распевая песни, которые доносятся до моего стола».
Интересно, как по‑разному писатели воспринимали одни и те же места: например, этот уголок Турени, где завтра окажется в изгнании Шуазель, где когда‑то Леонардо да Винчи рисовал свои мечты, где сегодня Бомарше находит персонажей второго плана для своих пьес, и где через несколько лет Поль Луи Курье будет черпать яд для своих памфлетов, а Бальзак утирать чистые слезы Мадлене де Морсо.
Буколическая идиллия Пьера Огюстена была вскоре нарушена. Лакей, чье имя он использовал при заключении контракта на покупку леса, оказался отъявленным плутом: он предал интересы своего хозяина, связавшись с неким г‑ом Грулем, «главным приказчиком на лесоразработках», которому не нравилось, что Бомарше сам всем руководил и распоряжался прибылью. Итак, наш герой опять был вынужден вступить в борьбу, на сей раз с неверным слугой, недобросовестным приказчиком и местными судейскими. Мало того что лесоразработки в Шиноне не принесли сколько‑нибудь значимой прибыли, из‑за них Бомарше оказался на грани разорения и позора. Первые тучи начали сгущаться еще в 1767 году, когда Ле Сюер попытался шантажировать Бомарше, потребовав от него взятку в сумме двух тысяч ливров. Пьер Огюстен сумел нейтрализовать шантажиста, уст‑поив ему свой собственный суд, на котором сам же он и выступил в роли председателя, а два пистолета, выложенные на стол, послужили дополнительным аргументом в его пользу. Под давлением, как когда‑то Клавихо, лакей был вынужден подписать отказ от своих притязаний.
В отместку Ле Сюер вместе с уволенным приказчиком Грулем создали под вымышленными именами новую компанию, оформили ее у шинонского нотариуса и под ее вывеской начали эксплуатировать принадлежавший Бомарше участок, присваивая себе всю прибыль. Разразилась настоящая война: в октябре 1767 года Бомарше в сопровождении конных приставов прибыл в Шинон, схватил Груля, приказал привязать его к хвосту одной из лошадей и в таком виде доставил его к королевскому прокурору Шинона. Тот пришел в ужас от подобных методов.
Бомарше свысока заявил ему:
«Хозяин имеет полное право подвергнуть аресту своего слугу». Именно в таком тоне заговорит в скором времени граф Альмавива.
«Этот слуга вор?» – спросили Бомарше.
«Нет», – вынужден был признать он, поскольку Груль, будучи ловким дельцом, действовал в рамках закона, а незаконные операции совершал через подставное лицо.
Вновь Пьеру Огюстену пришлось прижать к стенке Ле Сюера: тот признался в плутовстве, но сделал это не в присутствии прокурора, а без свидетелей в конторе Бомарше в Кинсее, на лесоразработках. Разозлившись на хозяина за примененное к нему новое насилие, неверный слуга бросился к Грулю в Шинон, и там они обратились к эксперту с тем, чтобы тот помог им повернуть дело в их пользу. Эксперт мастерски справился с поручением: после увольнения Груля на лесоразработках не соблюдались кое‑какие формальности. Признавшись, что он был всего лишь подставным лицом, Ле Сюер возложил всю ответственность за непорядки на Бомарше. В результате он добился того, что по приговору суда от 27 ноября 1767 года ему были переданы все права на Шинонский лес, а Бомарше предстояло понести наказание за «насильственные действия и угрозы в адрес истца».
Узнав об этом решении, Пьер Огюстен в порыве гнева подал апелляцию в Парижский суд, прозванный «Мраморным столом». Немного поостыв, он осознал, чем рискует: суд мог установить, что член суда Луврского егермейства приобрел на торгах лесные угодья, принадлежащие короне, что было противозаконно. Следовало найти обходной путь: при посредничестве Пари‑Дюверне Бомарше получил аудиенцию у первого председателя Мопу и убедил его вынести благоприятный для себя приговор. Ле Сюера в любой момент мог сделать какой‑нибудь опасный выпад и выступить с разоблачениями, поэтому нужно было как можно быстрее нейтрализовать его. Будущий борец с беззаконием, ничтоже сумняшеся, стал добиваться королевского указа о заточении в тюрьму без суда и следствия своего неверного слуги. Предпринятые Бомарше шаги обернулись двойной несправедливостью: Ле Сюера обвинили в мошенничестве, а Пьера Огюстена «Мраморный стол» восстановил в правах законного владельца леса, при этом никто даже не вспомнил, что это противоречит закону. Альмавива, поправ правосудие, одержал верх, но побежденные им слуги продемонстрировали ту самую ловкость и изворотливость, которая однажды принесла славу Фигаро.
Ускользнув от полиции, Ле Сюер и Груль при посредничестве одного комиссара из Шатле – резиденции уголовной полиции Парижа – вновь подали иск на Бомарше, объявив его узурпатором и гонителем свободы. Истцы взывали к «авторитету короля и власти его министров, чтобы положить конец подобной практике, столь явно ограничивающей свободу французов». Это предреволюционное воззвание, прозвучавшее из уст смиренных подданных, осуждавших те самые «летр де каше» – королевские указы об изгнании или заточении без суда и следствия в тюрьму, которые вскоре будет клеймить Мирабо, повлияло на позицию Сартина. Несмотря на дружбу с Бомарше, Сартин не только аннулировал ордер на арест Ле Сюера и Груля, но и воздержался от удовлетворения ходатайства о специальном расследовании. Не получив «летр де каше» на своих противников, Бомарше был вынужден вернуться к обычной судебной процедуре. Чтобы засадить‑таки слугу в тюрьму, он заставил мадам Ле Сюер подать жалобу на своего мужа – мол, он ушел из дома, захватив все движимое имущество, бросил ее в нищете и грозился убить. Этот гнусный ход возымел действие. Ле Сюер перепугался, и 10 марта 1768 года признал перед судом, что истинным владельцем Шинонского леса является Бомарше; в качестве компенсации за это признание он потребовал две тысячи ливров.
С помощью какой‑то уловки, следы которой затерялись в истории, Бомарше все же засадил своего лакея в тюрьму Шатле. Это произошло 21 марта 1768 года. 8 июля Ле Сюера выпустили на свободу до окончания расследования, которое шло своим чередом; оно тянулось еще два года, до тех пор. пока 4 июля 1770 года прокурор Шатле не прекратил дело, так и не рассудив тяжущихся: по его мнению, нельзя было возлагать всю вину лишь на одну из сторон. Так что Фигаро был не совсем прав, когда обвинял правосудие в пристрастии: умный слуга мог порой одержать верх над своим не слишком добродетельным господином.
Эта незначительная, но весьма показательная история, ставшая предвестницей новых несчастий, казалось, не очень беспокоила Бомарше. В течение двух лет, пока шло судебное расследование по поводу разработок Шинонского леса, Бомарше занимался и другими делами: много места в его жизни занимал театр, которым он страстно увлекся, но главным для него в этот период, конечно же, стало устройство семейного очага.
Глава 15ВТОРОЙ БРАК (1768–1770)
Чтобы отрешиться от забот, связанных с управлением Шинонским лесом, Бомарше часто уединялся в особняке на улице Конде и предавался своему любимому занятию: сочинял драматические произведения.
Однажды, в начале 1768 года, он работал в своем кабинете – набрасывал план мещанской комедии, прославлявшей благородные чувства и порядочность, и размышлял о том, как ее назвать: «Ответная услуга», «Торговец из Лондона», «Жена генерального откупщика» или «Лионский купец и три друга», – когда его сестра Жюли постучала в дверь и сообщила о приходе некой г‑жи Бюффо.
Эта особа, жена торговца шелком, которая очень интересовалась театром, была одной из самых красивых женщин столицы и пользовалась большим успехом. Ее единственным огорчением было то, что она была дочерью кухарки и женой торговца… Она всячески холила свое тело. Чтобы смыть с себя грязь и заставить забыть о своем низком происхождении, она создала своего рода салон, где собирались разные талантливые люди, в том числе художники и литераторы, и где она выступала в роли законодательницы моды. Бомарше предстал перед этой красавицей в весьма непрезентабельном виде: поглощенный работой, он перестал следить за собой, недельная щетина покрывала его лицо, всклокоченные волосы торчали во все стороны, а отсутствующий взгляд говорил о сосредоточенности на своих мыслях. Не обратив внимания на его вид, г‑жа Бюффо сразу же приступила к делу, приведшему ее в этот дом.
