— Так тихо, точно наступил конец, — ровным, тихим голосом произнесла миссис Треверс.

— Да, но и это неправда, — в тон ей ответил Лингард.

— Я вас не понимаю, — торопливо заговорила миссис Треверс после короткой паузы. — Но, пожалуйста, не употребляйте этого слова, Король Том. Пожалуйста. Мне от одного его звука становится страшно.

Лингард ничего не сказал. Его мысли были с Хассимом и Иммадой. Молодой вождь и его сестра добровольно отправились в лагерь к Беларабу, чтобы убедить его вернуться в поселок и снова принять бразды правления. Они должны были передать ему послание Лингарда, являвшегося в глазах Белараба воплощением правды и силы, той силы, которая гарантировала ему спокойствие и неприкосновенность. Но и у Хассима и Иммады был свой собственный престиж. Помимо того, что они были друзьями и как бы детьми Лингарда, у них имелось и нечто свое, — высокое происхождение, воинственное прошлое, скитания, приключения, надежда на будущее, — и все это окружало их личным обаянием.

В тот самый день, когда Треверс и д'Алькасер прибыли на «Эмму», Хассим и Иммада отправились в свою экспедицию. Лингард не мог присоединиться к ним, так как считал невозможным оставить белых с одним Иоргенсоном. Он ничего не имел против Иоргенсона, но вечное бхэрмотанье старика насчет того, что: «Надо бросить зажженную спичку в пороховые бочки», внушило ему некоторое недоверие. Кроме того, ему не хотелось уезжать от миссис Треверс.

Единственно разумное, что сделал Картер, было то, что он послал с Джафиром письмо Лингарду. Этот закаленный боец, несравненный пловец и преданный соратник Хассима и Иммады считал данное ему Лингардом в Кариматском проливе поручение задержать первую шлюпку совсем пустяковым делом. Предприятие это потребовало несколько более долгого времени, чем он предполагал, но все же он вернулся на бриг как раз вовремя и после двухчасового отдыха уже ехал к Лингарду с письмом Картера. Он узнал о происшедшем от Васуба и, хотя ничем не выдавал своих чувств, в душе он совсем не одобрял случившегося.

Бесстрашный и хитрый, Джафир был неоценимым человеком для всякого рода трудных поручений и прирожденным гонцом. Его главная задача, как он выражался, заключалась в том, чтобы «передавать важные слова великих людей». Его безукоризненная память позволяла ему воспроизводить их в точности, будь они грубы или вежливы, официальны или доверительны; и в этом он был бесстрашен. Ему не надо было передавать писем, которые могли попасть в руки врагов, и если бы он умер по дороге, послание умерло бы вместе с ним. Он хорошо разбирался в положениях и был наблюдателен, и его информация была драгоценна для вождей больших экспедиций. Лингард задал ему несколько вопросов, но в данном случае, конечно, он не мог сообщить многого.

О Картере он только сказал, что «юноша» имел такой вид, какой обыкновенно бывает у белых людей, когда они довольны собой, и затем прибавил: «Корабли теперь в безопасности, раджа Лаут». Но в тоне его не чувствовалось никакой радости.

Лингард поглядел на него, как бы не слыша его слов. Когда самый великий из белых людей заметил, что теперь придется расплачиваться за эту безопасность, Джафир подтвердил: «Да, видит Аллах!» — все с тем же хмурым видом. Когда ему было сказано, что теперь ему придется отправиться на поиски своего господина и госпожи Иммады, находившихся теперь где-то в лесах, в кочующем лагере Белараба, Джафир изъявил готовность сейчас же тронуться в путь. Он поел вволю, три часа проспал на бриге и не устал. Когда он был молод, он иногда уставал; но теперь уже много лет, как он не знал этой слабости. Ему не нужно весельной лодки, в которой он прибыл в лагуну. Он поедет один, в маленьком челноке. Теперь такое время, что надо стараться быть возможно незаметнее. «Я думаю, туан, — закончил он, — что с той ночи, как ты приплыл из черной тучи и всех нас взял из осажденной ограды, смерть еще ни разу не была к ним так близка».

Лингард ничего не ответил, но веру Джафира в этого белого человека было нелегко поколебать.

— Как ты спасешь их теперь, раджа Лаут? — спросил он просто.

— Белараб мой друг, — пробормотал Лингард.

Джафир был встревожен и потому говорил напрямик.

— Белараб миролюбивый человек! — тихо воскликнул он. — Кто может доверять такому человеку? — сказал он презрительно.

— Но ведь войны пока нет.

— Но есть подозрение, страх, мщение и гнев вооруженных людей, — возразил Джафир. — Ты взял из их рук белых пленников только потому, что они положились на твое слово. Не так ли, туан?

— Да, — отвечал Лингард.

(- И они у тебя здесь, на судне? — спросил Джафир, взглянув на клетку, в которой в это время Д'Алькасер и миссис Треверс разговаривали при свете маленькой масляной лампы.: — Да, здесь.

— Тогда, раджа Лаут, — прошептал Джафир, — ты можешь исправить дело, если отдашь их обратно.

— Но разве я могу это сделать? — сорвалось с губ Лингарда в ответ на слова верного соратника Хассима и Иммады.

| — А что же другое можешь ты сделать? — прошептал Джафир, гонец, привыкший говорить открыто с великими мира. — Ты белый человек, и ты должен держать свое слово. Теперь я ухожу.

Маленький челнок с «Эммы» был подан к трапу. Невидимый калаш, почтительно державшийся в тени на палубе, дважды кашлянул, как бы в предупреждение.

— Поезжай, Джафир, — напутствовал его Лингард, — и оставайся моим другом.

— Я друг великого вождя, — упрямо отвечал Джафир. — Но ты, раджа Лаут, был еще более велик. И ты будешь оставаться великим, пока будешь оставаться с нами, людьми этого моря и этой земли. Но куда девается сила твоих рук, когда ты находишься с белыми людьми? Куда исчезает она? Но мы должны верить в силу твоего сердца.

— Надеюсь, она мне не изменит, — сказал Лингард, и Джафир издал довольное ворчание. — Но в сердцах людей читает один Аллах.

— Да, Аллах наше прибежище, — согласился Джафир, привыкший к благочестивым фразам в обществе мулл и дервишей, которых было немало в поселке Белараба. На самом деле он надеялся только на Лингарда, который казался ему человеком, посланным самим небом в час нужды. Он немного подождал и затем спросил:

— Что я должен передать?

— Расскажи радже Хассиму и передай ему, чтобы он и госпожа его сестра как можно скорее и тайно отправлялись сюда. Наступил трудный час. Нам надо быть вместе.

— Верно, — одобрил Джафир. — Умереть одному среди врагов — страшная судьба.

Тогда-то д'Алькасер и миссис Треверс и услышали, как Лин гард звал Иоргенсона. Знакомая тень сейчас же появилась ря дом с Лингардом и стала молча слушать его рассказ. Только вы слушав до конца, он произнес: «Попали в переделку, можно сказать». Но ничто на свете не могло удивить или смутить ста рика Иоргенсона. Он повернулся и ушел, что-то бормоча. Лин гард стоял, взявшись за подбородок, и последние слова Джафира понемногу овладевали его мыслями. Потом он вдруг взял лампу и пошел искать миссис Треверс. Ему необходимо было ее физическое присутствие, звук ее голоса, темный и ясный блеск ее глаз.

Помочь ему она ничем не могла. Идя к миссис Треверс, он заметил, что Иоргенсон вызвал малайцев на палубу и расставил их на сторожевых постах наблюдать за лагуной. Когда он вызвал ее из клетки, он, несмотря на все свое душевное беспокойство, почувствовал некоторое удовлетворение, что увел ее от д'Алькасера. Он не мог допустить, чтобы хоть доля ее внимания, крупица ее времени, самая малая часть ее мыслей отдавались другим. Ее мысли нужны были ему все без изъятия. Видеть, что он их лишен хоть на миг, раздражало, казалось бедствием.

Оставшись один, д'Алькасер начал было раздумывать о странно-повелительном тоне Лингарда. Этому наблюдателю оттенков такое обстоятельство показалось значительным. «Нервы, — заключил он про себя. — Человек переутомлен. Должно быть, получил какое-нибудь неприятное известие. Но что бы это могло быть?» — удивился он. В той атмосфере напряженного ожидания, которая установилась за эти невыносимо долгие дни, каждое малейшее движение казалось важным. Д'Алькасеру не хотелось ложиться на свою походную кровать. Он даже не сел, а остался стоять, прислонившись к столу и опершись руками о его края. В этой небрежной позе он размышлял; ему пришло в голову, что, может быть, миссис Треверс немного избаловала Лингарда. Но их внезапное и вынужденное сближение имело в своей основе какие-то моральные причины, и потому было очень трудно взвесить точно, где была уместна требовательность и где сдержанность, где смелость и где осторожность. В общем д'Алькасер восхищался тактичностью миссис Треверс.