— Вы очень странная, — пробормотал Лингард, к которому при виде этого порыва вернулось его самообладание.

— Ну и отлично. Вы тоже очень странный. Значит, на нас обоих лежит одно проклятие, и нам приходится вместе глядеть в лицо событиям. Но кто вам мог прислать это письмо?

— Кто? — повторил Лингард. — Да тот вот юнец, который наткнулся в темноте на мой бриг и натворил кучу бед в ту тихую ночь в Кариматском проливе. Это была самая ужасная ночь, которую я когда-либо переживал. Проклятая ночь!

Миссис Треверс закусила губу, подождала немного и спросила:

— Опять какие-нибудь осложнения?

— Осложнения! — воскликнул Лингард. — Этот юный глупец чрезвычайно доволен собой. Знаете, в тот вечер, когда вы послали его ко мне перед тем, как оставить яхту, он явился с заряженным пистолетом в кармане. А теперь он пошел и сделал это.

— Сделал что? — переспросила миссис Треверс.

Миссис Треверс выхватила из покорной руки Лингарда листок бумаги. Пока она разглаживала его, Лингард подошел и стал возле нее. Она быстро пробежала первые строчки, затем стала читать внимательно. Прочитав письмо до конца, она вздохнула и посмотрела на Лингарда. Лица их никогда еще не были так близко друг от друга, и миссис Треверс испытала на секунду совершенно новое ощущение. Она отвела глаза.

— Понимаете вы, что это значит? — прошептал Лингард. Рука миссис Треверс бессильно упала.

— Да, — сказала она еле слышно, — Понимаю. Договор нарушен.

Письмо Картера начиналось без всяких предисловий.

«Вы уехали ночью и взяли леди с собой. Вы не оставили мне никаких точных приказаний. Но, как моряк, я считал, что оба судна оставлены на мое попечение, а между тем в полумиле от меня на отмели дежурила сотня головорезов, выжидавших удобного случая, чтобы, как тигры, броситься на меня. Дни проходили за днями, а от вас все не было никаких известий. Оставить корабли и пуститься на поиски нечего было и думать, пока пираты были так близко. Поставьте себя на мое место, представьте себе мою тревогу, мои бессонные ночи… С каждым днем становилось все хуже и хуже, а от вас по-прежнему не приходило никаких известий. Я не мог сидеть сложа руки и ломать себе голову над вещами, которых я не понимаю. Я моряк. Моя первая забота — корабли. Надо было положить конец этому невыносимому состоянию, и, я надеюсь, вы согласитесь, что я сделал это так, как сделал бы всякий моряк. В одно туманное утро я подвел бриг ближе к отмели и, как только туман рассеялся, открыл огонь по стоявшим на якоре прау. Мы сначала взяли нарочно слишком далекий прицел, чтобы дать время бывшим на судах бродягам убраться прочь к своим друзьям на берегу. Я не желал убивать людей. Потом мы пустили в ход большое орудие, и через час у обоих прау было уже выбито дно. Дикари на берегу выли и визжали при каждом выстреле. Они очень гневаются, но теперь мне наплевать на их гнев, потому что сейчас, когда их прау затоплены, они безвредны, как барашки. Они не помрут с голоду. На отмели у них есть две-три лодки, и они могут переправиться со своими женщинами на материк, когда заблагорассудится.

Я думаю, что поступил, как моряк, и впредь думаю поступать так же. Теперь, когда корабли вне опасности, я попытаюсь поскорее снять с мели яхту. Как только это будет сделано, я вооружу матросов, поеду на лодках искать вас и наших джентльменов и не успокоюсь до тех пор, пока не буду знать, остался ли кто-нибудь из вас в живых.

Надеюсь, это письмо дойдет до вас. После того как мы расправились с прау, приехал человек, которого вы послали тогда остановить нашу первую шлюпку. Шлюпку с экипажем он тащил на буксире. Ваш серанг сказал мне, что на него вполне можно положиться и что его зовут Джафиром. Ему, видимо, очень хочется как можно скорее добраться до вас. Я повторяю, корабли и экипаж теперь в безопасности, и я найду вас, мертвыми или живыми».

— Вы быстро поняли суть, — сказал Лингард глухим голосом. Миссис Треверс, сжимая в руке письмо, смотрела ему в лицо тревожными глазами. — Он ловко использовал положение, говорить нечего.

— Он не знал, — прошептала миссис Треверс.

— Да, он не знал. Но разве я мог рассказать всем и каждому? — так же тихо возразил Лингард. — И, однако, кому же другому мог я доверить бриг? Мне казалось, что он поймет без объяснений. Но он слишком молод. Он гордится собой и по — своему он прав. Он устроил это все очень ловко. Черт бы побрал его ловкость! Но суть дела в том, что наши жизни зависят от моего слова, а оно нарушено, миссис Треверс. Оно нарушено.

Миссис Треверс тихо кивнула головой.

— Они скорее поверили бы, что солнце и луна свалятся на землю, — продолжал Лингард со сдержанной яростью. Но уже через минуту весь пыл оставил его, и он пробормотал бессвязную фразу: — «Целый мир у меня на глазах».

— Что вы будете делать? — проговорила миссис Треверс.

— Что я буду делать? — тихо повторил Лингард. — Легко сказать — делать. Вы ведь видите, миссис Треверс, что я сейчас ничто. Ровным счетом ничто.

Лингард пристально смотрел в лицо миссис Треверс, глядевшей на него со страхом и любопытством. Удар, нанесенный Лингарду ловкостью Картера, был так страшен, что Лингард словно весь застыл, как это часто бывает у людей от сильной боли или после трагической катастрофы. Кроме лица этой женщины, Лингарду не на что было теперь смотреть в этом рухнувшем на его глазах мире, который в один миг потерял для него порядок, форму и будущее.

Миссис Треверс отвернулась. Она поняла, что на вопрос ее нельзя было ответить. То, что для нее было только проблемой, для Лингарда было душевным кризисом. Несомненно, выступление Картера нарушило договор, заключенный с Даманом. Миссис Треверс отлично видела, что этого факта нельзя смягчить никакими объяснениями. Она чувствовала не ужас, а оцепенение, несколько похожее на растерянность людей, только что опоздавших к поезду. Только гораздо сильнее. Настоящая мука должна была наступить потом. Для Лингарда же это был удар, нанесенный прямо в сердце.

Лингард не сердился на Картера. Картер поступил как моряк. Он заботился только о кораблях, и его роль в этой катастрофе была совершенно случайна. Настоящая причина лежала где-то дальше и глубже. В то же время Лингард не мог отделаться от мысли, что причина эта лежала в нем самом, в каких-то неведомых глубинах его натуры.

Это было что-то роковое, неизбежное.

— Нет, я не счастливый человек, — пробормотал он.

Этими словами он формулировал внезапно осенившее его открытие, как бы брошенное ему в грудь какой-то неумолимой силой, решившей положить конец его удачам. Но он не привык предаваться анализам своих ощущений. Он предпочитал бороться с обстоятельствами и старался делать это и сейчас. Но сейчас ему не хватало той уверенности, которая есть половина победы. Борьба была его родной стихией, но такой борьбы он до сих пор не ведал. Это была борьба внутри его собственной души. С ним сражались тайные силы, невидимые враги. Они находились внутри его самого. Что-то или кто-то ему изменил. Он стал прислушиваться, желая обнаружить изменника, и вдруг в его затуманенном уме отчетливо пронеслась мысль: «Да ведь это я сам».

С беспощадной ясностью в его воображении встали образы Хассима и Иммады. Он видел их там, за далекими лесами. Да, они существовали в его груди.

— Что это за ночь была! — тихо уронил он, глядя прямо на миссис Треверс. Он смотрел на нее все время. Его взгляд околдовал ее, но уже бесконечно долгую минуту он совсем не сознавал ее присутствия. При звуке его слов миссис Треверс слегка пошевелилась, и он заметил ее.

— О какой ночи вы говорите? — робко прошептала она, точно совершая нескромность.

Она с изумлением заметила, что Лингард улыбнулся.

— Не о такой, конечно, как сегодня, — отвечал он. — Вы тогда обратили мое внимание, как спокойно и тихо было кругом. Да и сейчас тихо. Прислушайтесь.

Они повернули головы и стали прислушиваться. Ни шепота, ни шороха, ни вздоха, ни журчания, ни шума шагов, ни слова, ни трепета — ни единого звука… Казалось, на «Эмме» они остались совершенно одни, и даже дух капитана Иоргенсона покинул их, удалившись на потонувшую в водах Леты «Дикую Розу».