Все последующее время я провел в мучительных размышлениях на тему, как же узнать у оборотня все, что меня заинтересовало, — но, к слову, совершенно безрезультатных.

* * *

К вечеру, когда заброшенная шахта так и не появилась — Гил же говорил, что до нее день пути, а мы только с обеда едем, — Вангар объявил привал. В паре футов от того места, где мы начали спешиваться, в скале виднелась небольшая пещерка, но, когда я заикнулся, что можно было бы переночевать там, Аэлиниэль уставилась на меня, как на идиота:

— Диран, ты что?! А вдруг там лежбище горных троллей?

Теперь пришла моя очередь удивленно хватать ртом воздух. Нет, вы ее слышали? Тролли. Горные! В пещере!

Да их на перевале бояться надо было, если бы мы на ночь там задержались! У темных даже ребенку известно, что горные тролли днем спят где–нибудь в чистом поле, прикидываясь булыжниками, торчащими из земли. А уж ночью… Кстати, та каменюка, по которой гарцевал Шамит в лисьем обличье, вполне могла бы быть задремавшим троллем.

Я хотел было сообщить об этом своим вынужденным спутникам, но…

— Домашний мальчик! — буркнул гном.

Ах, домашний? Да пожалуйста! Спите на ветру. Вам же хуже! Конечно, то, что я задумал проделать, было бы легче осуществить в пещере, но… и так сойдет!

Короткий немногословный ужин — и команда принялась укладываться спать. Первая стража досталась Торму. Что ж, неплохой выбор. Да и для меня удачно. Конечно, через пару часов гнома сменит клиричка, но, думаю, я к этому времени уже управлюсь…

Кстати, меня в дежурство не поставили. Как будто я туда рвался!

Светлые задремали, а я, дождавшись, пока Торм, обходящий лагерь, окажется по другую сторону костра тихо шепнул Триму:

— Проследи, чтобы никто не напал, — и потянулся к мешочку с травами, загодя вытащенному из седельной сумки.

Осторожно вытягивая подсушенные растения, я одно за другим принялся бросать их в костер: изогнутый, похожий на заснувшего гоблина, корень варты, цветущем раз в десять лет в полнолуние; пара листов гардэя, помогающего при отравлениях; серебристый цветок спролны, чей аромат излечивает от печали… Слова темного наречия, как взмах кисти, завершающий картину:

— Цейс'ост меркаш ор Линс'Шергашхт! Ш'кер а лассир'Рит… Теркста льернаас… Тьерн наржээкхаш! Лек!

На последнем слове гном, уже некоторое время встревоженно озирающийся по сторонам, направился ко мне.

— Слышь, Диран, ты не спишь? Чего здесь происходит–то? Никак колдует кто?

О–бо–жаю эту расу!

У гномов полная нечувствительность к проявлениям магии. Можно наслать на него гром и молнию. Можно поднять армию зомби. Можно, в конце концов, вызвать демона! Гном поймет, что применялась магия, если только прямо ему объяснить, что просто так, без колдовства ничего этого произойти не могло. Подгорные жители абсолютно не способны чувствовать колебания сил. Темных ли, светлых, стихийных. Оно им просто не нужно. А вот колебания земли за сотню миль чуют.

Если бы Амата или Аэлиниэль не спали, маргула с три у меня бы что–то вышло… За одно то, что я обратился к Ночи, назвав ее истинное имя — Линс'Шергашхт, — прикопали бы, не задумываясь. И поглубже.

От костра по полянке начал растекаться иссиня–черный сладковатый дымок.

— Ну так че, Диран? Колдует кто–о–о–о? — Торм отчаянно зевнул на последнем слове.

— Ага, — улыбнулся я, наблюдая, как гном, нанюхавшись аромата сожженных трав, медленно опускается на землю, присоединяясь к своим друзьям в Стране Снов. — Я.

Языки пламени колыхнулись, и наружу выглянула любопытная мордочка саламандры. Ярко–алая чешуя небольшой, с мою ладонь, ящерки побледнела от любопытства, и сейчас огненный дух с интересом оглядывался по сторонам.

— Привет, красавица, — улыбнулся я, проведя по голове саламандры кончиком указательного пальца, мгновенно покрывшегося черной чешуей, невосприимчивой к огню. — Извини, но у меня дела.

И я, осторожно втолкнув зверюшку обратно в костер, закрыл глаза. Потом потянулся вперед и вверх и плавно выскользнул из своего тела…

* * *

Вокруг колебалось синевато–черное плотное марево, напоминающее южную ночь. Посланец Линс'Шергашхт — дым, клубящийся вокруг, осторожно выпускал щупальца, притрагиваясь ими ко мне, опутывая, зовя с собой, приглашая открыться и остаться навсегда… во Тьме. Стать Ночью, слиться с ней. Тихий, едва слышный голое нашептывал: «Диран. Всего лишь шаг… Всего один шаг… Не будет обид… Не будет ненависти… Не будет ничего, малыш Ди…»

А вот последние слова явно были лишними, миледи! Я мотнул головой, сбрасывая оцепенение. Извините, мадам, но все хорошо в свое время! Лет эдак через двести–триста. Или чуть попозже. Лет через двести–триста, а никак не сейчас и не раньше! Пока что я еще слишком молод для соединения с Тьмой. Нечего еще мне там делать!

Говорят, светлые уходят в Свет. Что ж, их проблемы. И их выбор.

Я оглянулся по сторонам. Где тут, кстати, наша команда?

Сперва я заметил Трима и коней. Сознание грона горело яростной алой звездой, а кони испуганными зеленоватыми бликами кружили вокруг.

Синий всполох, расположенный ближе всего ко мне, — это, конечно, гном. Серебристые колючие звезды — воины. Два золотистых горячих огня — эльфийка и клиричка. А Шамит… У–у–у… Это нечто особенное. Если души остальных членов команды практически однотонны, так, проскальзывают иногда какие сильные эмоции, то Шамит… В его искре самым невероятным образом сплелись алые, черные и золотистые оттенки. Алый — злоба. Черный — Тьма. Золотой — Свет. Ну и кто же он после этого?

Ладно, подумаем об этом позже… Я шагнул во Тьму не для того, чтобы любоваться на чудную искру оборотня, а лишь затем, чтобы узнать, что же было с Шамитом десятилетие назад. Вот и пора этим заняться.

Что? Подглядывать нехорошо?.. Ой–ой–ой! Можно подумать, Шамит — белый и пушистый! Ну насчет пушистости я не спорю, но вот остальное…

И вообще! Я — темный! Светлые и так считают нас негодяями и подлецами — так что я теряю? Кроме того мне интересно. Все, хватит!

Я подманил к себе блескучую звезду Шамита, чуть прикоснулся к ней и, глубоко вздохнув (боги, хоть бы получилось!), на мгновение попытался представить, что я — Шамит. Это я — оборотень. Это я ненавижу темных всей душой. Это я потерял родных десять лет назад. Это я раз за разом вспоминаю тот страшный день. Только его и никакой больше! Не хватало мне для полного счастья только слиться с сознанием оборотня…

Так, стоп, сосредоточиться!

Тьма завилась тугими кольцами, мягко обнимая и настойчиво притягивая меня к оборотню.

Это я…

Это…

* * *

Это я! Мне одиннадцать. И что бы там ни говорила мама, я уже взрослый! Взрослый! А то будь мамина воля, она бы меня вообще к юбке привязала и не отпускала от себя ни на шаг.

А вот папа сразу сказал: «Шем — взрослый!» Конечно, взрослый! Что я, не смогу принести свежего никра? Всего–то и надо, что пройти с полмили по лесу, окружающему наш дом (мама хотела поселиться в Сайтэре — деревеньке из десяти дворов, расположенной неподалеку, — но папа заявил, что раз уж он лесничий барона Кенсарда, то и должен жить в сторожке в лесу, а не в деревне), перебраться через быструю Нифу (да знаю я, знаю, где брод!), набрать никра из дупла с ульем. А уж мама испечет сладких пряников… Лерсе на день рождения. Ведь ей сегодня исполняется восемь!

Сестренка хотела пойти со мной, но мама оставила ее дома, помогать. Конечно, мама может сделать все сама, но ведь тогда, если бы мы пошли вместе, я не смог бы нарвать полевых цветов для Лерсы, а она их так любит!

Смешно… Лерсе уже почти восемь, а она как ребенок. Вон недавно перекинулась и минут двадцать серой молнией металась по лесу, за листиками падающими гонялась. Она ведь в волчицу перекидывается, как и папа… Это я в маму пошел.

«Лисенок мой…» — как она говорит… А потом еще всегда проводит ладонью мне по затылку, приглаживая всклокоченные волосы…

Как будто я маленький, честное слово!

Теперь — одной рукой покрепче схватить туесок, второй — закатать штанины (благо я сегодня не обувался) и — вперед, через речку. Перепрыгивать с камня на камень, замирая на скользких булыжниках, торчащих из бурной Нифы. Балансировать изо всех сил, искренне надеясь, что второй облик, другая часть моей души поможет удержать равновесие и не свалиться в реку. Шаг. Еще шаг. Прыжок — и я на другом берегу!