Я подозрительно повернула голову и, строго глядя на Велира, спросила:

– Эй, ты, часом, не оборотень?

Птица только возмущенно передернула перышками и обиженно отвернулась.

«Эй, а ты, часом, не дура? – глумливо высунулся глас разума. – Так и будешь здесь стоять и сама с собой разговаривать?!»

А ты вообще молчал бы, убожище! И не с собой, а с Велиром, между прочим!

«Великая разница!!!»

Язва.

Я огляделась по сторонам и медленно двинулась вперед, прихрамывая на поврежденную ногу. Сильно же я тогда о камень хряснулась – любое движение или прикосновение отзывалось злой острой болью, простреливающей ледяной молнией от колена до бедра. Пришлось со злобным шипением останавливаться, кое-как присаживаться на камни и с болезненной гримасой на лице распрямлять ногу. Выглядела она… не ах. Кровь, не сумевшая свернуться из-за непрерывного движения и крайне неудобного – прямо на сгибе – расположения длинной, глубокой раны, запеклась бурыми дорожками, змеисто спускавшимися по голени. Острый край камня раскроил кожу, по счастью не повредив ни суставы, ни особо важные сосуды. Я наскоро прошептала запирающее кровь заклятие, резко выдохнула обеззараживающее – и коротко взвыла: на рану будто неразведенным уксусом плеснули. Вполголоса костеря духа, Фреля и горы на все лады, быстрыми движениями пальцев сомкнула края теперь чистой раны. Осталось только зайти по колено в воду и смыть кровавые разводы, а то они несколько неэстетично смотрятся. А уж в отсутствие раны – еще и нелогично.

Море нынче было спокойным, так что, зайдя на несколько шагов, можно было не опасаться, что тебя окатит соленой волной с головой. Водичка бодрила, поэтому гигиенические процедуры пришлось заканчивать в ускоренном темпе, пока замерзшие ступни окончательно не оледенели и не начали бесстыже поскальзываться. Велир, оставшийся от греха подальше на берегу, с любопытством заглядывал под мою неприлично задранную юбку и обиженно раскаркался, когда я в отместку плеснула на него холодной водой. А потом, замерзший, мокрый, пахнущий сырыми перьями, уселся мне же на плечо и на все грозные требования слезть не реагировал.

Недалеко от берега, саженях в двадцати пяти – тридцати, чинно переваливалось с волны на волну гордо вскинувшее паруса судно. Судя по расслабленному, бесцельному праздношатанию фигурок пиратов, моего появления на берегу они не заметили и великую битву с Горным духом детям не перескажут, а мне-то казалось, что прогромыхавший в горах хохот мог и мертвого поднять из могилы…

Что ж, придется, видимо, привлекать внимание к своей скромной персоне иными способами. Легким выдохом сорвавшийся с моих раскрытых ладоней золотистый луч выстрелил в воздух заклятием – на темно-сизом полотнище неба, припорошенном льдистой крупкой звезд, один за другим расцвели яркими сполохами света лев, единорог и дракон. Судно радостно взревело, бесцельное брожение уступило место деловитому снованию, от кормы отделилась лодка и быстро пошла к берегу, благо было недалеко. Я обернулась на Велира:

– Ну что, опишем в красках, как нас чуть без соли не схарчили?

Птица досадливо мотнула головой: да ну мол, позориться только – взрослая ведьма четверть часа постыдно убегала от какого-то призрака, вместо того чтобы обернуться и надрать ему… Словом, показать, кто в речке главная рыбка.

– Да ну тебя! – не на шутку обиделась я. – Небось легко вокруг летать да каркать почем зря. А вот поди-ка поколдуй на бегу, а я на тебя посмотрю и попридираюсь!

Ворон только насмешливо нахохлился, а я вспомнила, что на критику снизу обычно отвечают величественным молчанием сверху, и плюнула на этого Фому неверующего, решив, что отыграюсь на нем как-нибудь в другой раз.

Подоспевшая тем временем лодка мягко ткнулась острым носом в мизерный кусочек покрытого песком – даже и не песком, а меленькой каменной крошкой – берега. Огромный, словно медведь, Туор неуклюже, но уверенно вылез на сушу, с хитро-добродушной улыбкой щедро махнул рукой:

– Карета подана, Ваше Ведьмовство!

Я шутливо откланялась:

– Благословенны будьте, флибустьер! Как там настроение капитана? Может быть, мне обратиться в постыдное бегство, еще не дожидаясь встречи с ним?

Фрель сам никогда не приезжал за мной на берег, неизменно высылая кого-нибудь из команды. Может, не хотел ронять авторитет (впрочем, последний был столь непоколебим, что пират мог вытворять что угодно – и все равно бы на него смотрели как на божество во плоти), может – и скорее всего! – ему было попросту лень.

Туор рассмеялся снисходительным баском:

– Что вы, госпожа ведьма! Денек такой тухлый, что он вашим картинкам в небе обрадовался больше, чем путник в пустыне оазису! Сразу меня за вами послал, да вот Рекх увязался.

Я задумчиво перебрала вороновы перышки – вольность, ставшая доступной только через месяц дружбы. Остатки ярких иллюзий осыпались в море золотистыми шипящими и посверкивающими искрами.

– Как путник оазису, говоришь… Что ж, главное – на мираж не напороться.

– Что, госпожа ведьма? – недопонял Туор.

Люблю я его: пусть и неповоротливый, пусть и не слишком догадлив, но добрый и всегда готов помочь. На фоне дуто-неестественного общества наставников Храма и представителей Гильдии такая грубоватая простота казалась отдушиной в сыром затхлом подвале.

– Ничего! – решительно ответила я, тряхнула головой и привычным движением поддернула подол темно-вишневого крепового платья с золотой шнуровкой по спине.

Свободная разлетающаяся юбка охотно приподнялась, давая ветерку волю прогуляться по моим голым ногам, пересчитать мониста на бахроме коротенькой нижней юбочки. Кожаные, плотно облегающие голень сапоги прятали перисцелиды, от чисто ведьминской привычки носить которые я не могла отделаться никакими силами. А ведь не раз и не два оказывалась на Ветках, где украшали себя только падшие женщины, остальные же скромно прятали лица, руки, плечи и все остальное под платками, шалями, покрывалами. Что ведьма опустится до платков и шалей, никто, конечно, и не рассчитывал, но и цыганский перезвон ручных и ножных браслетов, длинных ступенчатых серег и горсти ведьминских амулетов на шее приводил людей в священный ужас, заставляя суеверно креститься, злобно плюясь мне вослед. Впрочем, я в долгу не оставалась…

– Госпожа ведьма, а разве это не неприлично – так задирать юбку? – тут же по-детски наивно и бестактно влез Рекх. – Я думал, что женщины не должны так делать!

Туор, смерив Рекха укоризненным взглядом, тихонько засмеялся в бороду, а я отчаянно зарычала, торопливо одергивая злосчастное платье и закутываясь поплотнее в плащ. Велир ревниво щелкнул клювом над ухом у мальчишки. Критиковать величественным презрением мое поведение было его птичьей привилегией.

Этот «милый» ребенок за неделю так надоел мне, что порой и последнее, без того невеликое, человеколюбие приказывало долго жить, и только оперативное вмешательство Фреля, коротким окриком отправлявшего мальчугана на камбуз чистить картошку, спасало бесценную жизнь последнего. Рекха интересовало все: кто такие ведьмы, откуда они берутся, зачем учатся, почему их так не любят… и до бесконечности. Поначалу мне даже льстило такое внимание молодого поколения, но уже на – дцатый вопрос я гневно зарычала, и Рекх на собственной шкуре испытал все прелести хорошего магического образования вкупе с опытом жизни в одной комнате с не в меру болтливыми соседками. Но это ничуть не остудило его энтузиазма: уже через двадцать минут, когда обездвиживающее заклинание предалось самораспаду, он со стуком, способным даже мертвого поднять из могилы, влетел в каюту Фреля и завопил:

– Госпожа ведьма (уж в чем в чем, а в отсутствии вежливости его упрекнуть нельзя было ни разу), а как называется это заклинание?! А оно сложное?! А оно сильно ауру отнимает?! А так могут только ведьмы или чародейки тоже? А оно у вас любимое? – И потом еще штук десять подобных вопросов-возгласов. Лицо Фреля, как раз в тот момент ведшего философские рассуждения о прелести детской непосредственности, описанию не поддавалось! Я же с нескрываемым хохотом сползла с кресла на пол и не могла успокоиться еще с четверть часа после ухода посрамленного Рекха.