Я невольно вздрогнул. Кого это нелёгкая принесла? Хок? Не думаю, чтобы за четверть часа он кардинально изменил свои манеры. Матушка? С её стороны ждать подобной вежливости было просто глупо: зачем стучаться в собственный фургон? Принцесса? Вряд ли девочку отпустили бы одну во двор, особенно после происшествия со «старшей подругой»... Круг замкнулся. Кто же потревожил покой, тщательно взлелеянный вашим покорным слугой? Узнавать не хотелось. И не потому, что я мигом растерял последние крохи любопытства, о нет. Просто висок кольнула здравая мысль: сиди тихо, если хочешь провести остаток вечера и ночь без лишних усилий.

Стук повторился, но мысль не спешила уходить. Более того, привела свою товарку, которая авторитетно заявила: добрые люди в темноте по чужим фургонам не шастают! Я согласился. Сначала с первой мыслью, потом со второй. Мысленно протянул им обеим руки и представил, как мы водим хоровод. Круге на четвёртом за пологом фургона раздалось тихое покашливание, и дребезжащий старческий голос спросил:

— Молодой человек, вы спите?

Разумеется, я не ответил. Ещё чего! Ответ в любом случае был бы большой глупостью. Если я сплю, как я могу разговаривать? А если не сплю, зачем об этому кому-либо знать, кроме меня самого?

Прошло ещё немного времени. Старик повторил попытку:

— Молодой человек?

Надо отдать ему должное — голоса незнакомец не повышал. То ли не хотел, чтобы о его визите стало известно посторонним, то ли попросту получил в юности урок хороших манер и прекрасно понимал, что, разбуди он меня бесцеремонным вторжением в чужую личную жизнь, доброжелательного общения не получится...

Вторая пауза была чуть длиннее, но завершилась совершенно неожиданно. Для всех, полагаю. Вместо того чтобы уйти (как вариант — обругав бессовестного соню), старик вздохнул и пробормотал себе под нос:

— Неужели он уже заснул? Ай-вэй, как дурно всё получается... Что же мне делать?

Я услышал то, что вызывает у меня нездоровое стремление предложить помощь. Из тихого скрипа старческого голоса наружу выглянуло отчаяние. Это чувство бывает разным. Горестным, диким, яростным, усталым, растерянным. В каждом случае рецепт борьбы с таким противником — свой. Признаюсь честно: я бы не рискнул столкнуть с настоящим отчаянием свои нелепые попытки сделать мир лучше. Кое-какие недуги лечатся тем же, чем были вызваны, это известно каждому лекарю. А поскольку из меня целитель — как... Ну, скажем, как из гнома — моряк... Хватит о грустном!

Отчаяние старика было прежде всего печальным осознанием того, что судьба снова поставила подножку. Именно в тот единственный миг, когда всё зависит от твёрдости шага. Это ощущение мне хорошо знакомо. Просто удивительно хорошо знакомо. Поэтому, услышав привычные нотки в совершенно чужом голосе, я замер. Вздохнул. Покачал головой и... буркнул:

— Что вам угодно?

Последовала ещё одна долгая пауза, во время которой я изрядным усилием воли давил в себе желание выглянуть из-за полога исключительно ради того, чтобы увидеть, в какую именно сторону головой брякнулся наземь мой собеседник. По крайней мере, затянувшееся молчание могло объясняться и таким образом. Было бы просто замечательно — завершить несостоявшееся знакомство на столь умиротворяющей ноте, но... Мне опять не повезло. Старик устоял на ногах.

— Могу я обратиться к вам с просьбой?

О, уже и просьба подоспела! Догадывался же я, что ничего хорошего мне не светит...

— Смотря в чём она состоит.

— Вы не могли бы... присоединиться ко мне? В моих словах нет тайны, но их не следует доверять ночному ветру.

Даже так? Ты меня заинтриговал, старик! Надеюсь, кровопролития не намечается? Я расстегнул браслеты и выбрался из фургона на свежий воздух.

Мой посетитель и впрямь оказался старым. Очень старым. Высохшим. Выжженным безжалостным солнцем пустыни. Южный Шем, не так ли? Только там на себя навешивают необъятные куски полотна, называемые мекиль. Только там головной убор — неимоверно длинная полоса ткани, не менее сотни раз свёрнутая кольцами разных диаметров. Не спорю, выглядит красиво и загадочно. И во всём этом даже удобно ходить — знаю, пробовал: в тех же местах и в то же время, когда обзавёлся любимой присказкой тармадских караванщиков... Да, «ай-вэй». Универсальное восклицание, могущее обозначать всё что душе угодно. Как давно это было... И — как недавно...

Одежда старика была выдержана в светлых тонах, что говорило об определённом положении в обществе. Достаточно высоком, чтобы позволить себе часто менять костюмы, например. Кстати, он сам не стал меня разглядывать, а сразу взял быка за рога:

— Не откажите в любезности, пройдите вон туда. — Похожая на птичью лапку рука указала на противоположный угол двора, где светились окна комнат первого этажа.

Я нахмурился:

— Мне не нравится это предложение, дедушка. Скажите прямо, что вам нужно, или сразу разойдёмся по постелям.

— Вы опасаетесь, что я причиню вам вред? Полноте, я — старый больной человек... — нарочито успокоительным тоном начал было ночной визитёр, но ваш покорный слуга возразил:

— Умение отнимать жизнь с возрастом только совершенствуется. А что касается состояния здоровья... — Я принюхался к сладковатому терпкому аромату, окружавшему старика. — Что касается здоровья, то если вы и дальше будете пользоваться вытяжкой из воггского корня, то проживёте ещё не один десяток лет.

Старик помолчал, потом склонил голову, словно признавая поражение:

— Я предполагал, что вы искушены в некоторых аспектах бытия, но действительность превзошла мои ожидания. Покорнейше прошу уважить стариковскую причуду... Клянусь своими наследниками, вам ничто не угрожает! Но то, о чём я хочу просить, должно остаться неизвестным для чужих ушей, поэтому нам нужно поговорить без свидетелей. Двор — не лучшее место для деловой беседы, и я хотел всего лишь пригласить вас в свою комнату...

— В которую я должен попасть через окно? — Согласитесь, трудновато было удержаться от ехидной усмешки.

— Истинно так, молодой человек! Второе окно от угла дома, видите? Створки чуть приоткрыты...

— Вижу, — кивнул я.

— Вы... вы примете моё приглашение? — В голосе старика прорезалась надежда. Совсем юная, слабенькая, невинная. Разве можно обманывать столь искренние и чистые ожидания? Нельзя. Самому же потом будет стыдно. К тому же, обижать стариков и детей — последний грех, которым я позволю запятнать летопись своей жизни.

— Пожалуй. — Вздох получился тяжёлым, но искренним.

— Я вернусь в комнату и буду ждать вас там. — Теперь он старательно прятал радость в дрожащих уголках рта. Что же тебя так волнует, дедушка?

Выждав положенное время, я проследовал в указанное место, предварительно убедившись, что мои перемещения по двору не привлекли лишнего внимания. Залезть в окно было делом нескольких вдохов, и вскоре мои ноги коснулись грубо оструганного дощатого пола, а взгляд с интересом пробежался по обстановке комнаты.

Так, сундуков и тюков с товарами не наблюдается. Следовательно, мой старичок не промышляет оптовой торговлей. Оружия и склянок с ядами на виду тоже нет. Значит, если и душегуб, то глубоко законспирированный: обычно на постоялых дворах такие люди не скрывают своей принадлежности к свите Вечной Странницы. Спросите почему? Ответ гениально прост: ни один здравомыслящий негодяй не сунется под горячую руку к человеку, избравшему своим занятием Жатву. Впрочем, от дураков, как известно, защиты не существует...

Пока я пытался понять, почему принял странное приглашение, старик плотно закрыл окно, сдвинул занавеси и жестом предложил мне присесть за стол.

— О нет, спасибо! Я, знаете ли, в последнее время слишком мало двигаюсь, чтобы лишний раз греть седалище... Давайте перейдём к делу.

— Не смею перечить столь великодушному предложению, — улыбнулся старик, устраивая свои тощие кости на внушительных размеров подушке, заботливо водружённой поверх удручающе-жёсткой скамьи.

Теперь, при свете свечей, я наконец-то мог хорошо разглядеть человека, который вознамерился вплести нить своей судьбы в тот рваный ковёр, по которому вынужден скитаться ваш покорный слуга.