…«И сказал: Моисей! Моисей! Он сказал: вот я!»

– Я старался, искал другую, но… – Огава морщится. – Большие трудности.

Якоб еле сдерживается, чтобы не расхохотаться по-детски.

– Я понимаю.

– И вдруг сегодня ваш сундук я находить Адам Смит. Очень удивительно, и сказать откровенно, господин де Зут, я хотел бы купить или взять в аренду…

В саду по ту сторону улицы надрываются цикады.

– Адам Смит не продается и не сдается в аренду, – говорит голландец, – но я буду рад одолжить вам книгу, господин Огава. Весьма рад… И держите ее у себя, сколько вам будет угодно…

Якоб де Зут, выйдя из жужжащей мухами тьмы, видит, как приставленного к нему переводчика Хандзабуро допрашивают два инспектора.

– Небось, прикажут мальчишке в твоем ночном горшке копаться, чтоб узнать, чем ты срешь. – Младший писарь Понке Ауэханд возникает словно из ниоткуда. – Я три дня назад замучил-таки своего первого соглядатая, он безвременно почил, а мне из Гильдии переводчиков прислали вот эту подставку для шляп. – Ауэханд кивает на долговязого юнца у себя за спиной. – Китибэй по имени, но я его Лишаем прозвал, так он ко мне прилип. Ну ничего, я его изведу! Мы с Гроте поспорили на десять гульденов, что я к ноябрю с пятью пронырами разделаюсь. Ты как, еще не завтракал?

Инспекторы заметили Китибэя и подзывают его к себе.

– Как раз собирался, – говорит Якоб, вытирая руки.

– Идем, пока еще не все работяги тебе в кофе нассали.

Вдвоем они проходят по Длинной улице. У обочины пасутся две беременные оленихи.

– Хорошая отбивная, – замечает Ауэханд. – К рождественскому обеду.

Доктор Маринус и раб Игнаций поливают грядки с дынями.

– Сегодня опять пекло, доктор, – говорит Ауэханд через забор.

Маринус не удостаивает его взглядом, хотя наверняка слышал.

– Со своими учениками он вполне любезен, – сообщает Ауэханд. – И со своим красавчиком-индусом, и когда Хеммей валялся при смерти, он был просто воплощенная доброта, мне ван Клеф рассказывал. А когда его ученые друзья притаскивают ему какой-нибудь редкий сорняк или дохлую морскую звезду, только что хвостом не виляет. Почему же с нами он такое Лихо Одноглазое? В Батавии даже французский консул – не кто-нибудь, а французский консул! – называл его «un buffalo insufferable»[2].

В горле Ауэханда словно что-то скрипит.

У Перекрестка собирается бригада грузчиков, чтобы перенести на берег железные чушки. Заметив Якоба, они, как водится, начинают подталкивать друг друга локтями, переглядываться и пересмеиваться. Он сворачивает в Костяной переулок, чтобы не идти мимо них.

– Не отпирайся, тебе нравится такое внимание, господин Рыжий, – подначивает Ауэханд.

– Не нравится, – возражает Якоб. – Совсем не нравится!

Свернув на улицу Морской Стены, конторщики добираются до Кухни.

Под сенью кастрюль и сковородок Ари Гроте ощипывает какую-то птицу. Раскаленное масло шипит и брызжет, горка блинчиков растет на глазах, кислые яблоки и совершивший далекое морское путешествие круг эдамского сыра поровну разделены меж двумя длинными столами. За столом работников сидят Пит Барт, Иво Ост и Герритсзон; старший писарь и Кон Туми, плотник, питаются за офицерским столом. Поскольку сегодня среда, Ворстенбос, ван Клеф и доктор Маринус завтракают наверху, в Комнате с эркером.

– А мы тут гадаем, куда вы подевались, – говорит Гроте.

– Приступим к трапезе, маэстро! Для начала – жаркое из соловьиных языков, – объявляет Ауэханд, тыча пальцем в черствый хлеб и прогорклое масло. – Затем пирог из перепелов с ежевикой, артишоки в сметане, а на десерт – айва и пирожные со взбитыми сливками и лепестками белых роз.

– Шутки господина А. всегда свежи, – произносит Гроте, – они так украшают наши унылые будни.

Ауэханд приглядывается к нему:

– Это вы не фазану ли в зад залезли?

– Зависть – один из семи смертных грехов, – укоряет кулинар. – Верно, господин де Зут?

– Так говорят. – Якоб вытирает с яблока брызги крови.

– Мы тут вам кофейку взбодрили. – Барт ставит на стол чашку. – Вот, свеженький.

Якоб смотрит на Ауэханда, тот корчит рожу: «Я предупреждал!»

– Спасибо, господин Барт. Я, пожалуй, воздержусь.

– Мы специально для вас готовили! – уговаривает выходец из Антверпена.

Ост зевает, раззявив пасть во всю ширь. Якоб отваживается на шутку:

– Тяжелая ночка?

– А то как же! До зари контрабанду возил и грабил родимую компанию, верно?

– Откуда мне знать, господин Ост. – Якоб разламывает ломоть хлеба.

– Я думал, вы все ответы знаете заранее, еще до того, как на берег высадиться.

– Вежливость, – остерегает на своем голландском с ирландским оттенком Туми, – это крайне…

– Это он тут расселся и нас всех судит! Кон, ты и сам так думаешь.

Осту единственному хватает отчаянности лепить правду-матку новому писарю в лицо, не заботясь прикрываться воздействием грога, но Якоб знает, что даже ван Клеф считает его шпионом Ворстенбоса. Все ждут, чтó он ответит.

– Господин Ост, чтобы набирать матросов на корабли, поддерживать численность гарнизонов и выплачивать жалованье десяткам тысяч служащих, в том числе и лично вам, Компании необходимо получать прибыль. А торговым факториям необходима отчетность. В бухгалтерских книгах Дэдзимы за последние пять лет черт-те что творится, настоящий свинарник. Обязанность господина Ворстенбоса – дать мне распоряжение разобраться в этих книгах. Моя обязанность – выполнить приказ. Почему из-за этого вдруг я становлюсь Искариотом?

Никто не снисходит до ответа. Петер Фишер жует с разинутым ртом.

Ауэханд подцепляет хлебом квашеную капусту.

– Сдается мне, – замечает Гроте, выдергивая из фазана внутренности, – весь вопрос в том, как поступит управляющий, если в ходе этого… разбирательства… ему попадутся какие-нибудь… несоответствия. Пальчиком погрозит: «Ай-яй-яй, не шалите больше, детки», – или от души надает розгами по филею? Или с должности снимет и упрячет в тюремную камеру в Батавии…

– Если…

Якоб хочет сказать «если вы ничего не нарушали, вам бояться нечего», но удерживается: правила насчет частной торговли нарушают все присутствующие.

– Я не…

Якоб хочет сказать «духовник господина Ворстенбоса», но снова удерживается.

– Вы пробовали его самого спросить?

– Рылом я не вышел, – отвечает Гроте, – хм… вышестоящих допрашивать.

– Значит, вам придется подождать – сами увидите, что решит господин Ворстенбос.

«Неудачный ответ, – немедленно понимает Якоб. – Я как будто намекаю, что знаю больше, чем говорю».

– Ав-ав, – негромко произносит Ост. – Тяф!

Смех Барта вполне может сойти за икоту.

Яблочная кожурка сползает с ножа Фишера идеальной спиралью.

– Мы можем ожидать вашего визита в контору чуть позже? Или вы продолжите разбирательство в пакгаузе Дорн, вместе со своим другом Огавой?

– Я буду делать то, что прикажет управляющий. – Якоб слышит, словно со стороны, свой голос на повышенных тонах.

– О-о? Никак, я задел больной зуб? Мы с Ауэхандом всего лишь хотели узнать…

– Я разве хоть слово сказал? – спрашивает Ауэханд, обращаясь к потолку.

– …будет ли нам сегодня помогать так называемый третий писарь.

– Просто писарь, – поправляет Якоб. – Не «третий» и не «так называемый», равно как и вы не начальник канцелярии.

– Да ну? Стало быть, вы таки обсуждали с господином Ворстенбосом вопрос будущих назначений.

– Подобает ли нам препираться? – вмешивается Гроте. – Какой пример для низших сословий!

Хлопает перекошенная кухонная дверь, и входит Купидон, слуга господина управляющего.

– Что тебе надо, собака черномазая? – спрашивает Гроте. – Тебя уже покормили.

– Велено передать господину де Зуту: «Управляющий приказывает вам явиться в Парадный кабинет».