Рому не осталось ни капли.
– Госпожа Удача сегодня вас обошла стороной, господин де З.! – Гроте задувает все свечи, кроме двух. – Ну ничего, в другой раз отыграетесь, ага?
– Обошла стороной? – Слышно, как за уходящими игроками закрывается дверь. – Да она меня обкорнала подчистую!
– Да ладно, прибыль от ртути спасет вас от мора и глада, ага? Рискованную вы заняли позицию с продажей, господин де З., но пока что настоятель дал вам поблажку. Хотя за последние два ящика могут еще дать хорошую цену. А если б ящиков было не восемь, а целых восемь десятков…
– Такое количество товара… – От выпитого в голове у Якоба туман. – Запрещено правилами Компании о частной торговле…
– Правила всегда можно чуточку подвинуть. Дерево, которое гнется, переживет самую свирепую бурю, верно я говорю?
– Красивая метафора, но сути дела это не меняет.
Гроте заново расставляет на полке бесценные стеклянные бутыли.
– Пятьсот процентов прибыли у вас вышло. Пойдут слухи, и через два торговых сезона китайцы наводнят рынок. Помощник управляющего ван К. и капитан Лейси оба имеют капиталец в Батавии, а они не те люди, что скажут: «Ах боже мой, нельзя, никак нельзя, правила разрешают всего лишь восемь ящиков». Да и сам управляющий…
– Господин Ворстенбос приехал искоренять злоупотребления, а не множить их самому.
– Господин Ворстенбос понес такие же потери в связи с войной, как и все прочие.
– Господин Ворстенбос – порядочный человек, он не станет наживаться за счет Компании.
– Каждый человек самый что ни на есть порядочный – в своих собственных глазах. – Круглое лицо Гроте в полутьме похоже на бронзовый диск. – Не благими намерениями вымощена дорога в ад, а самооправданиями! Кстати, о порядочных людях – чему на самом деле мы обязаны приятностью вашего общества нынче ночью?
Стражники на улице отбивают время своими деревянными сандалиями.
«Я слишком пьян, – думает Якоб. – Хитрить не получится».
– Хотел поговорить насчет двух деликатных дел.
– На моих устах печать, клянусь далекой могилкой папаши!
– По правде сказать, управляющий подозревает, что происходят хищения…
– Святые угодники! Быть того не может, господин де З.! Хищения? Здесь, на Дэдзиме?
– …И связано это с неким поставщиком продовольствия, который каждое утро навещает вашу кухню…
– Господин де З., ко мне на кухню по утрам заглядывают несколько разных поставщиков.
– …А уходит он с такой же набитой сумкой, как и пришел.
– Я рад, что могу разъяснить это недоразумение, ага? Передайте господину управляющему, что ответ простой: луковицы. Да-да, луковицы. Гнилые, вонючие луковицы. Этот поставщик – самый гнусный мошенник. Всякий день пытается меня провести. Бывают такие мерзавцы, сколько им ни повторяй: «Прочь, бесстыжий плут!» – не слушают, что ты будешь делать.
В жаркой, насквозь просоленной ночи далеко разносятся голоса рыбаков.
«Я все-таки не настолько пьян, – думает Якоб, – чтобы не распознать откровенное хамство».
– Что ж… – Секретарь встает. – Более нет необходимости докучать вам.
– Нет необходимости? – подозрительно переспрашивает Ари Гроте. – Ну да, нету.
– Совершенно верно. Завтра снова тяжелый день, так что на этом позвольте откланяться.
Гроте хмурит лоб.
– Господин де З., вы вроде бы сказали, два деликатных дела?
– После вашей истории о луковицах… – Якоб пригибается, проходя под низко нависшей балкой, – второе дело я буду обсуждать с господином Герритсзоном. Поговорю с ним завтра, на трезвую голову. Боюсь, известие его не обрадует.
Гроте загораживает дверь.
– И чего же касается это известие?
– Ваших игральных карт, господин Гроте. Тридцать шесть партий в карнифель, из них вы сдавали двенадцать раз, а из этих двенадцати десять выиграли. Невероятный итог! Может, Барт с Остом и не заметили бы колоду карт, зачатую в грехе, но уж Туми и Герритсзон углядели бы точно. Стало быть, эту старинную уловку я исключил. За спиной у нас не было зеркала. Не было и слуг, чтобы подавать вам условные знаки… Я был в недоумении.
– Экий вы подозрительный, – холодно роняет Гроте, – для богобоязненного юноши.
– Все бухгалтеры подозрительны, господин Гроте. Работа такая. В недоумении, чем объяснить ваш успех, я наконец заметил, как вы, сдавая, поглаживаете карты по верхнему краю. Попробовал сделать то же самое и ощутил пальцами крохотные щербинки, словно бы зарубки. Валеты, семерки, дамы и короли были помечены зарубками, ближе или дальше от уголка, в зависимости от достоинства карты. Загрубевшие, мозолистые руки моряка или плотника остались бы к ним нечувствительными, а вот руки повара или писаря – дело другое.
– Это ж так полагается, чтобы игорный дом свою прибыль имел. – У Гроте как будто что-то застряло в горле.
– Утром узнаем, согласен ли с этим Герритсзон. А теперь мне в самом деле пора…
– Такой приятный вечер… Может, я возмещу вам сегодняшний проигрыш, что скажете?
– Господин Гроте, для меня важна только истина.
– Шантажируете? Так-то вы мне отплатили за то, что вас обогатил?
– Не расскажете ли подробнее о той сумке с луковицами?
Гроте тяжко вздыхает – раз, другой.
– Ну вы и заноза в попе, господин де З.
Якоб молча ждет, наслаждаясь завуалированным комплиментом.
– Вы, может, слыхали, – начинает повар, – слыхали о корне женьшеня?
– Слыхал, что женьшень высоко почитают японские аптекари.
– В Батавии один китаец – отличный парень, между прочим – каждый год к отплытию приносит мне ящик женьшеня. Все хорошо и прекрасно, одна беда: в день торгов городская управа взимает с него огромный налог. Мы теряли шесть долей из десяти, пока доктор Маринус не обмолвился, что здесь, в гавани, растет местный женьшень, только он не так ценится. И вот…
– И вот ваш поставщик приносит сюда местный женьшень…
– А уносит, – с легкой гордостью продолжает Гроте, – полную суму китайского.
– А стражники и чиновники, что проводят обыск у Сухопутных ворот, не видят в этом ничего странного?
– Им платят, чтобы не видели. А теперь мой вам вопрос: как поступит управляющий? Насчет этого и насчет всего остального, что вы тут навынюхивали? На Дэдзиме ведь заведено так. Если пресечь все эти мелкие побочные доходы – то и вся Дэдзима прекратится. И не надо прикрываться своим вечным «Это решать господину Ворстенбосу».
– Но это действительно ему решать. – Якоб поднимает щеколду.
– Неправильно – так! – Гроте придерживает щеколду рукой. – Несправедливо! Только что у нас «Частная торговля убивает Компанию», а через минуту – «Я своих не выдаю». Нельзя, чтоб и винный погреб нетронутый, и жена пьяная без задних ног!
– Торгуйте честно, только и всего, – отвечает Якоб. – И не будет никаких трудных противоречий.
– Если торговать «честно», всей прибыли будет с картофельную шелуху!
– Господин Гроте, не я составляю правила Компании.
– Зато грязную работу для Компании делать беретесь очень даже охотно!
– Я верен приказам. А теперь откройте дверь, если только не намерены захватить в плен служащего Компании!
– Верность – это как будто просто, – говорит Ари Гроте. – А на самом деле – нет.
IX. Комната писаря де Зута в Высоком доме
Утро воскресенья, 15 сентября 1799 г.
Якоб, сняв половицу, вытаскивает из тайника фамильную Псалтирь и становится на колени в углу, где он молится каждую ночь. Прижимается носом к щели между корешком и обложкой, вдыхает сыроватый запах жилища домбуржского священника. Сразу вспоминаются воскресные утра, когда местные жители, бросая вызов ледяному январскому ветру, бредут по мощенной булыжником главной улице к церкви; пасхальные воскресенья, когда солнце греет бледные спины мальчишек, удравших бездельничать к заливу; осенние воскресенья, когда звонарь взбирается на колокольню и звон разносится над морем в густом тумане; воскресенья короткого зеландского лета, когда от модисток Мидделбурга присылают новые фасоны шляпок; и Троицын день, когда Якоб высказал дядюшке свою мысль: как один человек может быть пастором де Зутом из Домбурга, и в то же время «моим и Гертье дядей», и в то же время «маминым братом», так, мол, и Господь триедин: Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой. Наградой ему стал единственный за всю жизнь поцелуй дядюшки – безмолвный и уважительный, вот сюда, в лоб.